Выбери любимый жанр

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 18


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

18

ДВА ГОРОДА

В. Аксенову

Я, как поезд,
                      что мечется столько уж лет
между городом Да
                                     и городом Нет.
Мои нервы натянуты,
                                     как провода,
между городом Нет
                                   и городом Да!
Все мертво, все запутано в городе Нет.
Он похож на обитый тоской кабинет.
По утрам натирают в нем желчью паркет.
В нем диваны — из фальши, в нем стены — из бед.
В нем глядит подозрительно каждый портрет.
В нем насупился замкнуто каждый предмет.
Черта с два здесь получишь ты добрый совет,
или, скажем, привет, или белый букет.
Пишмашинки стучат под копирку ответ:
«Нет-нет-нет…
                       Нет-нет-нет…
                                             Нет-нет-нет…»
А когда совершенно погасится свет,
начинают в нем призраки мрачный балет.
Черта с два —
                           хоть подохни —
                                                       получишь билет,
чтоб уехать из черного города Нет…
Ну, а в городе Да — жизнь, как песня дрозда.
Этот город без стен, он — подобье гнезда.
С неба просится в руки любая звезда.
Просят губы любые твоих без стыда,
бормоча еле слышно: «А, — все ерунда…» —
и сорвать себя просит, дразня, резеда,
и, мыча, молоко предлагают стада,
и ни в ком подозрения нет ни следа,
и куда ты захочешь, мгновенно туда
унесут поезда, самолеты, суда,
и, журча, как года, чуть лепечет вода:
«Да-да-да…
                      Да-да-да…
                                            Да-да-да…»
Только скучно, по правде сказать, иногда,
что дается мне столько почти без труда
в разноцветно светящемся городе Да…
Пусть уж лучше мечусь
                                        до конца моих лет
между городом Да
                               и городом Нет!
Пусть уж нервы натянуты,
                                                как провода,
между городом Нет
                                      и городом Да!
17 ноября 1963
Суханово

ЗАЧЕМ ТЫ ТАК?

Когда радист «Моряны», горбясь,
искал нам радиомаяк,
попал в приемник женский голос:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Она из Амдермы кричала
сквозь мачты, льды и лай собак,
и, словно шторм, кругом крепчало:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Давя друг друга нелюдимо,
хрустя друг другом так и сяк,
одна другой хрипели льдины:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Белуха в море зверобою
кричала, путаясь в сетях,
фонтаном крови, всей собою:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Ну, а его волна рябая
швырнула с лодки, и бедняк
шептал, бесследно погибая:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Я предаю тебя, как сволочь,
и нет мне удержу никак,
и ты меня глазами молишь:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Ты отчужденно и ненастно глядишь —
почти уже как враг,
и я молю тебя напрасно:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
И все тревожней год от году
кричат, проламывая мрак,
душа — душе, народ — народу:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
12 июля 1964
«Моряна»

«В моменты кажущихся сдвигов..»

В моменты кажущихся сдвигов
не расточайте силы зря,
или по глупости запрыгав,
или по глупости хандря.
Когда с кого-то перья в драке
летят под чей-то низкий свист,
не придавайте передряге
уж чересчур высокий смысл.
И это признано не нами,
что среди громкой чепухи
спокойны предзнаменованья
и все пророчества — тихи.
25-26 октября
Переделкино

«Не тратьте время, чтобы помнить зло…»

Не тратьте время, чтобы помнить зло.
Мешает это внутренней свободе.
Мешает просто — черт возьми! — работе, —
ну, в общем, это хлопотно зело.
А помните добро, благодаря
за ласку окружающих и Бога.
На это дело, кстати говоря,
и времени уйдет не так уж много.
29 октября 1964
Переделкино

ИЗ «БРАТСКОЙ ГЭС»

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

Как во стольной Москве белокаменной
вор по улице бежит с булкой маковой.
Не страшит его сегодня самосуд.
Не до булок…
                      Стеньку Разина везут!
Царь бутылочку мальвазии выдаивает,
перед зеркалом свейским
                                                прыщ выдавливает,
примеряет новый перстень-изумруд —
и на площадь…
                         Стеньку Разина везут!
Как за бочкой бокастой
                                              бочоночек,
за боярыней катит боярчоночек.
Леденец зубенки весело грызут.
Нынче праздник!
                         Стеньку Разина везут!!
Прет купец,
                      треща с гороха.
Мчатся вскачь два скомороха.
Семенит ярыжка-плут…
Стеньку Разина везут!!
В струпьях все,
                              едва живые
старцы с вервием на вые,
что-то шамкая,
                               ползут…
Стеньку Разина везут!!
И срамные девки тоже,
под хмельком вскочив с рогожи,
огурцом намазав рожи,
шпарят рысью —
                               в ляжках зуд…
Стеньку Разина везут!
И под визг стрелецких жен,
под плевки со всех сторон
на расхристанной телеге
плыл
          в рубахе белой
                                            он.
Он молчал,
                   не утирался,
весь оплеванный толпой,
только горько усмехался,
усмехался над собой:
«Стенька, Стенька,
                                  ты как ветка,
потерявшая листву.
Как в Москву хотел ты въехать!
Вот и въехал ты в Москву…
Ладно,
                 плюйте,
                                 плюйте,
                                                    плюйте —
все же радость задарма.
Вы всегда плюете,
                                  люди,
в тех,
            кто хочет вам добра.
А добра мне так хотелось
на персидских берегах
и тогда,
              когда летелось
вдоль по Волге на стругах!
Что я ведал?
                      Чьи-то очи,
саблю,
            парус
                          да седло…
Я был в грамоте не очень…
Может, это подвело?
Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,
приговаривал,
                         ретив:
„Супротив народа вздумал!
Будешь знать, как супротив!“
Я держался,
                     глаз не прятал.
Кровью харкал я в ответ:
„Супротив боярства —
                                      правда.
Супротив народа —
                                         нет“.
От себя не отрекаюсь,
выбрав сам себе удел.
Перед вами,
                           люди, каюсь,
но не в том,
                    что дьяк хотел.
Голова моя повинна.
Вижу,
                сам себя казня:
я был против —
                           половинно,
надо было —
                           до конца.
Грешен тем,
                        что в мире злобства
был я добрый остолоп.
Грешен тем,
                         что, враг холопства,
сам я малость был холоп.
Грешен тем,
                      что драться думал
за хорошего царя.
Нет царей хороших,
                                    дурень…
Стенька,
                 гибнешь ты зазря!»
Над Москвой колокола гудут.
К месту Лобному Стеньку ведут.
Перед Стенькой,
                                 на ветру полоща,
бьется кожаный передник палача,
а в руках у палача
                               над толпой
голубой топор,
                             как Волга, голубой.
И плывут, серебрясь,
                                      по топору
струги,
                 струги,
                             будто чайки поутру…
И сквозь рыла,
                            ряшки,
                                         хари
целовальников,
                              менял,
словно блики среди хмари,
Стенька
                    ЛИЦА
                                      увидал.
Были в ЛИЦАХ даль и высь,
а в глазах,
                   угрюмо-вольных,
словно в малых тайных Волгах,
струги Стенькины неслись.
Стоит все терпеть бесслезно,
быть на дыбе,
                           колесе,
если рано или поздно
прорастают
                      ЛИЦА
                                      грозно
у безликих на лице…
И спокойно
                   (не зазря он, видно, жил)
Стенька голову на плаху положил,
подбородок в край изрубленный упер
и затылком приказал:
                                     «Давай, топор…»
Покатилась голова,
                                  в крови горя,
прохрипела голова:
                                     «Не зазря…»
И уже по топору не струги —
струйки,
                  струйки…
Что, народ стоишь, не празднуя?
Шапки в небо — и пляши!
Но застыла площадь Красная,
чуть колыша бердыши.
Стихли даже скоморохи.
Среди мертвой тишины
перескакивали блохи
с армяков
                      на шушуны.
Площадь что-то поняла,
площадь шапки сняла,
и ударили три раза,
клокоча,
                  колокола.
А от крови и чуба тяжела,
голова еще ворочалась,
                                                 жила.
С места Лобного подмоклого
туда,
            где голытьба,
взгляды
                  письмами подметными
швыряла голова…
Суетясь,
                    дрожащий попик подлетел,
веки Стенькины закрыть он хотел.
Но, напружившись,
                                   по-зверьи страшны,
оттолкнули его руку зрачки.
На царе
                   от этих чертовых глаз
зябко
             шапка Мономаха затряслась,
и, жестоко,
                    не скрывая торжества,
над царем
                       захохотала
                                              голова!..
18
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело