Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/70
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
27
Страданье устает страданьем быть
и к радостям относится серьезно,
как будто бы в ярме обрыдлом
бык траву жует почти религиозно.
И переходит в облегченье боль,
и переходит в утешенье горе,
кристаллизуясь медленно, как соль
в уже перенасыщенном растворе.
И не случайно то, что с давних пор
до хрипоты счастливой, до срыванья
частушечный разбойный перебор
над Волгой называется «страданье».
Просты причины радости простой.
Солдат продрогший знает всею юшкой,
как сладок даже кипяток пустой
с пушистым белым облачком над кружкой.
Что нестрадавшим роскошь роз в Крыму?
Но заключенный ценит подороже
на каменном прогулочном кругу
задевший за ботинок подорожник.
И женщина, поникшая в беде,
бросается, забывши о развязке,
на мышеловку состраданья,
где предательски надет кусочек ласки.
Усталость видит счастье и в борще,
придя со сплава и с лесоповала…
А что такое счастье вообще?
Страдание, которое устало.
«Скупо сказал, не рыдая…»
Скупо сказал, не рыдая,
старый парижский таксист:
«Родине передайте —
я перед нею чист…»
Родина… Чье это имя?
Неба? Травы? Креста?
Перед детьми своими,
Родина, ты чиста?
«Не используй свой гений, поэт…»
Не используй свой гений, поэт,
ореол, перед коим робеют,
и опальный отлив эполет
для добычи любовных трофеев.
Одиночества не оглашай,
не проси, чтоб тебя пожалели,
и трагедией не обольщай,
как Грушницкий солдатской шинелью.
Ведь у женщин беспомощных тех,
для которых ты словно икона,
подать нежностью требовать — грех,
вымогать доброту — беззаконно.
Преступление — с чувством прочесть
и за горло строкой заарканить.
Для мужчины нешибкая честь
побеждать побежденных заране.
Слава — страшный для женщин магнит.
Прилипает к ней каждая шпилька.
Даже скрепка — и та норовит
позабыть свою ведомость пылко.
Но магнит не уйдет от вины,
так вцепляясь и в ценность и рухлядь,
если вытянет гвоздь из стены,
а икона висевшая рухнет.
И сумей, если вправду поэт,
избегая всех льгот положенья,
не унизить себя до побед,
а возвыситься до пораженья.
ПРОЩАНИЕ С СИРАНО
Э. Рязанову
Прощай, Сирано!
В павильоне все лампы погашены,
и только ботфорты твои,
как насмешка, остались в багажнике.
Прощай, Сирано,
мой далекий двойник, мой собрат.
Бургундского нет в магазинах.
«Сучка» на прощанье.
Тебя мне в кино запретили сыграть,
а в жизни меня мне играть запрещают.
И лошадь уводят,
и шляпа, плюмажем дерзя,
как черный цветок,
на погибший сценарий возложена,
и тысяча маленьких скользких «нельзя»
сливаются в «жить невозможно!»
Не стоит просить ни о чем кардинальскую ложу.
Сдирают мой грим,
а хотели, наверно бы, кожу.
Товарищ Баскаков с лицом питекантропа,
как евнух, глядящий испито и каменно,
картину прикрыл, распустил киногруппу.
Живейшая бдительность свойственна трупу.
И трупы от злобы на креслах подскакивают,
и трупы, пыхтя, все живое закапывают.
Россия когда-то была под баскаками,
теперь —
под баскаковыми.
Они бы хотели
бессильно лютуя,
прикрыть не картину, а литературу,
но цену бездарностям им не завысить,
и главные роли от них не зависят.
Смотрите —
трагически и озорно
играю я все-таки роль Сирано!
Самою природой изобретен
я был, как гуляка, поэт и бретер.
Меня вам не снять с этой роли.
А сердце большое в наш век так смешно,
как нос уморительный Сирано,
и в роль я вхожу поневоле.
Посылка! Рипост не бросает вас в дрожь?
Пусть будет вам это уроком.
Вам кажется тот, кто на вас непохож,
уродом?
Посылка! Но шпага увязла опять
в субстанции слишком пахучей.
Не слишком приятно всю жизнь фехтовать
с навозною кучей.
Сыграть Сирано я мечтал еще в детстве,
наивный задрипанный шкет,
и вот на меня, как положено в действии,
наемные руки наводят мушкет.
И только когда я дышать перестану
и станет мне все навсегда все равно,
Россия поймет,
что ее, как Роксану,
любил я, непонятый, как Сирано…
27
- Предыдущая
- 27/70
- Следующая
