Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/70
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
68
ПОЭТ И СВЯЩЕННИК
Памяти Папы Римского
Я шел по Иерусалиму,
и воздух звенел, как стекло.
Жарой меня просолило
и совестью пропекло.
Пошатываясь от упорства,
проулок нашел, где Христос
ладонью о стену оперся,
молчанием речь произнес.
Вот признак, что в сердце есть сердце, —
Стоять за других до конца.
Неважно на что опереться,
но лишь бы на чьи-то сердца.
И столькие поколенья
от детскости и от любви
в то самое углубленье
вжимали ладони свои.
В религии я своенравный.
Был бабушкой тайно крещен,
но как пионер православный
за все ли я Богом прощен?
Поэт и священник из Польши
не мог отменить все, что пошло,
но кажется мне по всему —
что с неба — ни меньше, ни больше
сошло покаянье к нему.
В содоме политики, денег,
когда неподкупного нет,
поэт — это тайный священник
и тайный священник — поэт
Судьбой на распятие вброшен,
убийцу он обнял, как брат,
и даже покаялся в прошлом,
в котором был невиноват.
Над бедностью не вознесся —
в себе ее с болью носил,
и даже за крестоносцев
прощения попросил.
А мы не устали возиться
с оправдыванием чумы.
За наши костры инквизиций
еще не докаялись мы.
Что ждет нас? Пока все мы в яме
интриг, воровства и войны.
Что может спасти? Покаянье
и неповторенье вины.
Застряли мы в нравственной лени,
но верую, что неспроста
я чувствую в том углубленьи
тепло от ладони Христа.
ПОЗАБУДЬ
По-сиротски люблю я тебя.
Ты одна мне жена —
не толпа.
Если пальчиком позовут
и легко попадусь —
позабудь!
Позабудь,
что я сверхзнаменит,
что мой голос, как мяч, звенит,
но мне некому пасануть
слово звонкое.
Позабудь!
Позабудь, что отец твой и мать
тебя все-таки могут обнять.
А меня только ты…
Как-нибудь.
Ты с детьми да с детьми…
Позабудь!
Позабудь, что я всех несвятей —
сотворец наших общих детей,
что меня, как за позу, бьют
за бескожесть мою…
Позабудь!
Позабудь, что в больничном окне
богоматерью виделась мне,
что венчались под сенью креста.
Не забудь то, что я — сирота.
"То язвительная, то уязвимая…"
То язвительная, то уязвимая,
мой защитник и мой судья,
мне сказала моя любимая,
что она разлюбила себя.
Есть у женщин моменты загнанности,
будто сунули носом в хлам,
тайный ужас от собственной запусти,
злость ко взглядам и зеркалам.
Мною вылепленная, мной лепимая,
меня вылепившая, как судьба,
мне сказала моя любимая,
что она разлюбила себя.
Время — это завистливый заговор
против юности и красоты,
но в глазах моих время замерло,
и в них лучшая женщина — ты.
Так зазывно играют разлуки мной,
но в тебя я хочу, как домой.
Не позволь себе стать разлюбленной
мной
и даже тобою самой.
ПОСЛЕВКУСИЕ
Послевкусие счастья чуть-чуть, но горчит,
все прощальнее сердце неровно стучит.
Но покуда любовью нагрета кровать,
в потягушечки можно еще поиграть
и вдышать в твои волосы так горячо:
«Боже, как хорошо! А тебе хорошо?»
Послевкусие счастья чуть-чуть, но горчит.
Свет жесток по утрам.
Счастье шепотом ночью кричит.
И толкает отчаянье — больше, чем страсть,
словно к матери в детстве, приткнуться, припасть,
понимая всем страхом шагреневых лет —
после жизни уже послевкусия нет.
ЗАБЕРИ МЕНЯ, ЗАБЕРИ
У реки, где тайга вся выжжена,
возле станции Залари
из обкатанной гальки выложено:
«Забери меня, забери!»
Вертолетчик — он как нарисованный.
Я ресниц не видал длинней:
«Я, товарищ, в любви образованный,
но девах не встречал дурней.
Ну, была она в общем трахнута,
говоря по честному, мной.
Но я вкалывал раньше на тракторе —
так его же не брал я домой.
И уж слишком она приставучая,
как завидит — обнимет, сжимат.
Знает, где я летаю, и мучает.
Разве я виноват, что женат?
Вдруг, рехнувшись от бабьей надобности,
прыгнет в реку — пускать пузыри?
Все гогочут над этой надписью:
„Забери меня, забери!“»
И лицо его длинноресницее
оползло с нелюдским хохотком:
«Да куда забирать-то? В милицию?
Там и так все набито битком…»
Здесь, где царской и сталинской каторги
приснопамятные места,
люди, будто бы камни обкатанные,
но в камнях прорастают уста.
И становится все угрюмее,
все истерзанней и больней
наше кажущееся смирнодумие,
крик выдавливая из камней.
Всем на шаре земном в одинокости
от жестокости зверской, нагой
только мнится, что в райской далекости
жизнь — другая. Но нету другой.
С пепелищами и погостами
мир — огромные Залари.
Удержусь ли от просьбы к Господу:
«Забери меня, забери!»?..
68
- Предыдущая
- 68/70
- Следующая
