Записки актрисы - Мордюкова Нонна Викторовна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая

У меня национальные струны тугие оттого, что мне судьбой было предназначено срастись с горем окружающих меня женщин, срастись с их характерами, умением работать до десятого пота, веселиться, песню завести такую, что проберет всех до слез. Так и получилось, что мое богатство было в окружающем меня вечном жизненном сюжете.

Помню, мы были в экспедиции на съемках в глухой деревне. Померла старуха… Несут гроб, за ним группа людей идет.

– Сколько лет ей было? – спросила я.

– Шла до упаду! – не поднимая головы, ответила одна из провожающих свою подружку в последний путь.

Истинная характеристика наших женщин – "шла до упаду". И я, если ничто не помешает, буду идти до упаду. И кто же не согласится с тем, что таких женщин нет больше нигде, ни в одной стране! Нету таких тружениц, как наши. Боже ж ты мой! Одну только войну вспомнить, и того достаточно, чтобы всю жизнь играть ее, писать, рассказывать о женской военной доле. Все у нее, у женщины нашей, получается безропотно, обязательно, нерушимо…

Всегда она бегом. Как бы несправедливо ни обошлась с ней судьба, с какими бы страданиями, лишениями она ни встретилась, крепка в ней уверенность, что плохое – ошибки, неприятности – временно, надо подождать, перетерпеть, и все наладится. Сколько в нашей женщине взрывной силы, дипломатии, милосердия! И все мы разные: есть тихие, есть крикливые и требующие, а крик не помогает, тогда ляпнет такое, что аж чертям тошно: все катаются от смеха.

Есть и вульгарные, вроде ведут себя вызывающе, а в работе никому не уступят, такие все время на Доске почета висели. Это мои героини и мои зрители, моя любовь. Таких женщин я знаю, это я сама.

Пошла я недавно на рынок за квашеной капустой. Вижу, бочка стоит, возле нее суетятся подросток и женщина с гипсом на руке от кисти до локтя. По лицу ее видно, что болит рука нестерпимо, но она этой правой рукой взвешивает свой товар. Пацан получает деньги. Все сочувствуют, кто и сам накладывает себе в бидон и ставит на весы. Я в аптеку: "Дайте что-нибудь обезболивающее".

Дали. Угощаю несчастную "пятирчаткой" – две таблетки сразу.

– Как же это вы? – с состраданием спрашивает какой-то мужчина.

Женщина смахнула слезу фартуком.

– Да как же, как же… Вчерась вот тут поскользнулась – и на руку! Вывих и трещина, сказали. Вправить-то вправили, но болит, болит.

– Поезжайте домой,- искренне советует кто-то.

– Я и то говорю: поехали, Мария, домой,- бурчит ее напарник, молодой паренек.

– Куда домой? Срам-то какой – явимся с капустой. Помалкивай там!

– ответила в сердцах хозяйка.

Я ее взяла себе на заметку. Напишу о ней, а может, и сыграть когда придется на нее похожую.

Еще эпизод. Собрались как-то у знакомой актрисы отметить очередное событие. Пришли известные режиссеры, актеры. Надо сказать, что актриса эта и сейчас живет в коммуналке – не все же ретиво рвутся в отдельные квартиры. Пришла в гости и соседка-сторожиха. Вечерами надевала бесформенную волчью шубу, брала ружье без патронов и шла охранять чье-то добро. Мы обычно липли к ней, любили слушать ее рассказы, ловили, запоминали каждое слово – все шло в копилку. Однажды моя подруга влетела на кухню и закричала:

– "Мону Лизу" везут по Москве в особом автобусе, с особым режимом и климатом!

Сторожиха спокойно помешивала суп в кастрюле, чем вызвала еще большее желание убедить ее в чуде происходящего.

– Вы слышите, Антонина Федоровна?

– Чую, нэ глухая…

– Она будет выставлена в музее! Пойдемте!

– Проститутка якась… Че на нэи дывыться?

Иногда, как сейчас, осчастливит нас – постоит у притолоки, что-нибудь сказанет… Один режиссер спросил у нее:

– Антонина Федоровна, какая у тебя пенсия?

Та нагнулась и ответила ему на ухо. Тогда режиссер ставит рядом с собой табуретку и жестом приглашает соседку сесть.

– Где вы были во время войны?

– У Белоруссии.

– Приходилось ли вам скрывать партизан или кого из бойцов?

– А як же!.. Разве я одна? Мы усе помогали… И у нас тоже партизаны ночевали, харчей им давала.

Режиссер отводит собеседницу в сторону, и они о чем-то шепчутся.

"Это законно!" – уверяет он. Соседка неторопливо надела шубу, взяла ружье и пошла на пост.

Забыли мы это, не замечали, что несколько дней Антонина

Федоровна не попадается нам на глаза. Вдруг открывается дверь, и входит долго отсутствующая соседка. Ее и не видно – вся завешана венками чеснока, лука, с плеч снимает мешок, до половины заполненный семечками.

– Антонина Федоровна приехала! Наверное, ездила в деревню насчет пенсии?

– Ну да,- простодушно отвечает она и рассупонивается.- Бери вот, от моей младшей сестры. Насилу узнала ее… Хорошо съездила…

Ставь чайник – в горле пересохло.

– Сейчас, сейчас! О, и тыква, и фасоль!

– А как насчет пенсии? – Надо ведь было найти одного-двух свидетелей, которые бы подтвердили помощь Антонины Федоровны партизанам и бойцам.

– Якая там пенсия! – воскликнула соседка.- Хлопцы все усе-е до одного повмирали!

Она это сказала, как бы радуясь за себя, что сама-то жива, здорова… А пенсия…

– Це надо хлопотать да просить… На что оно? – Потом задумчиво проговорила, дуя в блюдечко с чаем:

– Скоро, ох, скоро пробегла жизнь… Садись,- кивнула она мне, чайку попьем. Ты не приучайся, чтоб кто-то тебе поднес. Сперва заслужить должна. Вот сколько заслужишь, столько и дадут тебе пенсии. Но это еще тебе не ско-о-ро…

Теперь, спустя много лет, я все думаю о встреченных мною простых женщинах, так похожих на моих героинь. Укладывались ли их жизни в кем-то заготовленные каретки? Образование, манящее в дальние дали, любопытство, талант, войны, зависть – да мало ли еще что ломает желанные формы, корежит спокойное жизненное течение. Вот и Илюша, племянник мой… пропал в Чечне. Пишу это, а мысли сейчас только о нем – не знаем мы, жив ли он, что с ним… У него двое детей – женился он рано, жену привез с Кубани. Отдыхал там и влюбился в кубанскую казачку. Валя, его мать, жена моего брата Геннадия, переживала, плакала, ругала его: мол, рано жениться, сам ребенок еще. А он, глаза потупив, брови домиком, серьезно так, по-взрослому: "Я – жертва любви!" "Ну раз жертва, рассмеялась Валя,- женись". И жена его тоже совсем молоденькая, он ее и звал "девочка", она его в ответ "мальчиком". Так и до сих пор они "девочка" с "мальчиком". Читает он много, и молчун он у нас. Прежде чем сказать, помолчит, подумает. Я еще раз повторю (только о нем мне сейчас и хочется, нужно говорить, писать): все он в самые горячие "точки" рвался, снимал на переднем крае бесконечных нынче войн. И как мы им гордились, как за него переживали! Как-то я ему об этом сказала, посетовала: зачем тебе это – постоянная опасность, взрывы, стрельба?.. Он, помолчав, тихо ответил: "Тетя Нонна, это мое призвание".

Вот и уложи жизнь в каретку, попробуй втиснуть ее в удобную форму…

Прошлым летом мы вышли как-то из павильона "Мосфильма" во двор, чтобы продышаться немного. Сели на скамейку и стали разглядывать стайку подростков, почти мальчиков, сидящих на траве. Они такие симпатичные, одеты по моде, пахучие, приветливые. Щурятся от солнышка, потрескивают жвачкой, смеются, толкают друг друга. Это клипмены. Видать, что-то снимают и тоже вышли подышать. Я вспомнила понравившийся мне телеклип – реклама водки. Там черная кошка гуляет сама по себе между предметами и забавно проецируется – превращается в пантеру на водочной бутылке. Клип удался. Он прошел по всему миру и получил разные призы.

Меня не один год волновала мысль о форме кино. Всегда напрашивается возможность очистки от ненужных заусенцев, от лишних по смыслу метров пленки. Порою и на стуле ерзаешь и зеваешь от тягомотины эпизода. "Воды много",- говорят про такое кино. А бывает наоборот – ритм фильма слишком вольно меняется.

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая