Анатомия глупости - Линдхолм Марина - Страница 3

Эта подружкина уверенность в себе была для меня чем-то немыслимым, непостижимым. Я-то была ужасно неуверенная в себе. У меня были большие уши, маленькие глаза, я краснела и бледнела, когда меня вызывали к доске, а она не краснела и не бледнела, даже когда лепила самую невероятную чушь. Обычной ее реакцией было: «Подумаешь! Ерунда!» Я была в восхищении.

Так я провосхищалась примерно до 8-го класса, когда она уехала учиться в музыкальное училище, А Я ОСТАЛАСЬ ОДИН НА ОДИН С ЭТОЙ ЖИЗНЬЮ…

Некому было воскликнуть: «Подумаешь! Ерунда!» Никто не мог подсказать мне, хорошо или плохо я сделала то или это. Никто не придумывал, о чем бы помечтать или чем бы заняться. Понимаете?

То, чего я всегда боялась, случилось. Я осталась с этой жизнью один на один. Мама была не в счет. Мама говорила одни и те же фразы, реагировала одним и тем же образом, как инфузория-туфелька. Посуда вымыта – мама довольна. Посуда не вымыта – мама кричит.

Мне и в голову не приходило спросить что-нибудь у мамы. Тем более что-нибудь типа: «Как ты относишься к Алле Пугачевой?», или: «Какая помада лучше?», или: «Пойти постричься или сделать перманент?»

Все девочки в классе сделали перманент, покрасили волосы хной и ходили восхитительно рыжие и лохматые. Мама поджимала губы. От меня требовалось хорошо учиться, приходить домой не позже девяти вечера и мыть посуду с мылом, а не просто споласкивать под краном.

Мама никогда не шутила со мной, никогда не играла ни в какие игры, никогда не смеялась.

Мама была занята борьбой за место под солнцем в виде квартальной премии. Столько всего надо было учесть и обсудить с отцом! До меня ли…

Не помню, чтобы мама хоть раз погладила меня по голове или поцеловала…

Однажды, будучи уже сама матерью двоих оболтусов, я как-то намекнула на это мутное обстоятельство. Мама ответила совершенно стандартно:

– А меня тоже никто не целовал и не гладил по головке.

Когда я докладывала об очередной пятерке по физике или литературе, мама хмурила брови, потом поджимала губы и, наконец, выдавливала свое «Хорошо». Без восклицательного знака. Выглядело это как: «Ну, иди пока, а там посмотрим».

С родительских собраний мама приходила со скучающим выражением на лице, говорила, что все нормально и что меня не ругали. Хотя я точно знала, что была в классе лучшей ученицей.

Постепенно я потеряла всякую надежду получить от мамы хоть какое-то подтверждение своего существования и переключилась на внешний мир.

Я старалась успевать везде: занималась плаванием, ходила в разные студии, вышивала, шила и вязала, рисовала, пела под гитару… Мама меня игнорировала.

Как-то само собой в моей голове возникло твердое убеждение, что недостаток родительской любви можно восполнить любовью от мальчиков. Вернее, это сейчас я понимаю, что именно от недостатка родительской любви у меня что-то в голове повернулось.

Тогда же, как томимый жаждой путник, я открыла для себя новую область человеческих отношений – любовь. Я думала про эту таинственную область почти постоянно. Гимном отношений между мальчиками и девочками стал мультфильм «Бременские музыканты» с прекрасной музыкой. Я плакала, когда Магомаев обращался к своей принцессе и убеждал ее, что солнце взойдет.

Я была уверена, что и меня кто-то полюбит точно так же, как эту мультяшную принцессу. Каждый раз, когда какой-нибудь мальчик обращал на меня внимание, я вздрагивала от волнения, а в голове начинала звучать волшебная песня про «солнце взойдет».

Но мальчики были грубыми и глупыми. Они дергали меня за косички, смеялись своим непонятным шуткам, дрались на переменах, и от них противно пахло куревом и несвежим бельем. Ни один не хотел быть принцем.

Когда я вспоминаю себя в подростковом периоде, у меня всегда возникает чувство отделенности от всех остальных.

Книги, которые я читала, фильмы, которые мне нравились, музыка, которую я слушала, – все это было так далеко от моего окружения! Мама никогда не говорила со мной о чем-то, кроме посуды и уборки, подружка меня покинула, мальчик-принц не завелся, и я чувствовала себя если и не белой вороной, то, по крайней мере, какой-то посторонней птицей на этом празднике жизни.

Мне хотелось говорить о чем-то важном, интересном, жизнь была полна загадок, тайн, все дышало чем-то сокровенным… А поговорить было не с кем.

Я привыкла к тому, что с людьми мне было странно, неуютно, что к людям надо приспособиться, что люди заняты чем-то обычным, бытом, наверное.

Таким образом, я вышла в большую жизнь. Без руля и без ветрил. С отличным аттестатом. Без цели.

Только одна мечта занимала меня – выйти замуж. Мне казалось, что замужество – и есть то стабильное счастливое состояние, которого мне не хватает. Я не понимала тогда, что мужчина – такое же существо, как и я, а вовсе не царь и бог. Иначе почему все так носятся с этим делом: ах, муж, замуж, мужчина, развелась, свадьба, живут… Носились с этим делом все поголовно.

Моя школьная подружка вернулась благополучно из своего музыкального училища и сразу же вышла замуж за мальчика, который учился в нашей школе года на два старше нас и был звездой! И родители его были звездами, и друзья его тоже были звездами – играли на танцах, были музыкантами! А мальчик этот собирался стать режиссером.

Она пригласила меня на свадьбу, и я отчаянно ей завидовала. Она же смотрела на меня с таким превосходством, что ни о каком реванше не могло быть и речи. Ничего, что я застала ее в туалете ресторана сидящей в своем роскошном платье прямо на крышке унитаза и ревущей в три ручья. Поругалась с женихом. Ничего, что они доругивались потом еще и еще на протяжении всей свадьбы. Это все были приметы таинственной взрослой жизни, о которой мне было только мечтать и мечтать!

Она забеременела сразу же и носила свой живот гордо и с достоинством. Я не знала, как себя вести, о чем говорить. А она беспокоилась, что Саша придет скоро домой, а она еще не успела приготовить ужин. Боже мой! Она будет готовить ужин вот этими своими музыкальными ручками с короткими ноготками! Как прекрасно! И Саша ее будет есть с руки, как собачка! И будет смотреть на нее ласковыми глазами! Вот оно, счастье.

В то же время у меня завелась приятельница, с которой мы работали вместе в одном учреждении. Я почти влюбилась в нее. Надо ли говорить, что она была старше меня лет на пять и покорила меня своим веселым характером и удивительным здравомыслием. Всегда она была весела, добра и оптимистична. И, конечно же, любила своего мужа без памяти.

С этим Димой они учились вместе в строительном институте, он был младше нее на два года, они поженились перед дипломом, приехали в мой город по распределению, чтобы начать новую жизнь вдали от родителей. Милка была потрясающей хозяйкой. Таких супчиков и котлеток я, кажется, не ела потом никогда в жизни.

Она носилась по дому, как ветер, казалось, что у нее не две, а шесть рук. Стирка гудит, пылесос шумит, вода на плите кипит, телефон звонит, собака лает – тарарам, но как весело! И вот приходит с работы Дима. Милка всеми глазами и губами и руками улыбается ему, обнимает, а он буркает что-то типа «привет…» и садится есть. Тут же газету под нос, а Милка щебечет, заливается соловьем…

А когда сытый Дима с покрасневшими от сытости ушами переползал на кресло к телевизору, мы пили чай, и Милка рассказывала про жизнь.

– И вот мы переехали сюда. Диме не понравилось сначала, квартира была плохая, сырая. Он сразу стал работать прорабом, работа тяжелая. Уставал сильно. Тут Темка родился, Дима не высыпался, по ночам Темка плакал, Дима злился, я перешла спать в другую комнату, чтобы не мешать. Потом родители дали нам денег, и мы поменяли квартиру вот на эту. Дима сказал, что со временем, может быть, получим другую, а эту оставим Темке. Дима хочет купить машину, а потом купим новый холодильник. Ой, мясо горит! Дима не любит пережаренное. Блин, опять прозевала. Мама моя работает в книжном магазине, у нас всегда хорошие книги, Дима любит детективы…