Хроники Нарнии (сборник) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 40

• Предыдущая
• 40/198
• Следующая

— Нарния, восстань! Нарния, пробудись! Люби! Мысли! Говори! Да ходят твои деревья! Да говорят твои звери! Да оживут твои воды!

Голос, конечно же, принадлежал льву. Дети уже давно подозревали, что зверь умеет говорить, теперь они удостоверились в этом воочию — и все равно испытали потрясение.

Из-за деревьев выступили лесные боги и богини, за ними следовали фавны, сатиры и гномы. Со дна реки поднялся речной бог, окруженный своими дочерьми-наядами. И все они, а с ними звери и птицы, на разные голоса, высокие, низкие, тоненькие и могучие, восклицали;

— Славься, Эслан! Слышим и повинуемся! Мы пробудились. Мы любим. Мы мыслим. Мы говорим. Мы знаем.

— Но вот знать хотелось бы побольше, — проговорил кто-то скрипучим голосом. Увидев этого «кого-то», дети даже подскочили от неожиданности, ибо то была их старая знакомая, лошадь Ягодка.

— Милая Ягодка, — сказала Полли. — Я рада, что ее тоже выбрали.

Кэбмен, который тем временем присоединился к детям, проворчал:

— Чтоб мне пусто было! Я всегда говорил, что этой лошадке ума не занимать.

— Живые существа! — раскатился над поляной величественный голос Эслана. — Я даю вам жизнь. Даю вам навсегда эту страну Нарнию, с ее лесами, плодами и реками. Даю вам солнце и звезды — и отдаю себя. Глупые животные, которых я не выбрал, тоже ваши. Будьте с ними ласковы, взращивайте их и пестуйте, но не возвращайтесь к их повадкам, иначе утратите Дар Речи. Ибо вы были избраны не для того, чтобы вновь утратить разум.

— Мы слышим, Эслан! Мы повинуемся! — хором ответили птицы и животные.

И вдруг в тишине, наступившей вслед за этим, раздался громкий голос какой-то галки:

— Не боись!

Вам, наверное, известно, как это бывает — скажешь что-нибудь этакое в гостях, и все поворачиваются и глядят на вас так, будто в первый раз видят… Галка и сама испугалась собственной дерзости, а когда другие птицы и животные обернулись к ней, она со стыда сунула голову под крыло, словно собираясь спать. И тут все зафыркали, засопели, стали издавать иные забавные звуки. Животные смеялись! Впрочем, они тут же притихли, но Эслан изрек:

— Не бойтесь смеяться! Вы уже не бессловесные неразумные твари, и вам нет надобности все время быть серьезными. Из речи рождается справедливость, и с речью приходят шутки.

Началось такое веселье, что даже галка вновь набралась храбрости и уселась прямо на голову Ягодки.

— Эслан! — вскричала она, взмахивая крыльями. — Неужто я сотворила первую шутку? Теперь все будут знать, что первой пошутила галка!

— Увы, мой маленький друг, — откликнулся Лев. — Ты не сотворила шутку, ты сама стала первой шуткой. Все захохотали громче прежнего, и галка смеялась вместе со всеми — до тех пор, пока лошадь не тряхнула головой и птица от неожиданности не свалилась (правда, она быстро вспомнила, что у нее есть крылья, и воспарила над землей).

— Нарнии быть! — продолжал Эслан. — И нам надлежит беречь ее. Придите же на мой совет, ты, старший гном, и ты, речной бог, ты, дуб, и ты, филин, и вы, оба ворона, и ты, слон. Мы должны решить, как нам поступить. Ибо, хотя этому миру всего пять часов от роду, в него уже проникло зло.

Те, кого он назвал, вышли из круга и следом за львом двинулись куда-то на запад. Прочие недоуменно зашушукались:

— Что он сказал? Козло? А что такое козло? Нет, он сказал «клозло». А это что?

— Слушай, я пойду за ними, — сказал Дигори. — Я должен поговорить со львом. С Эсланом.

— Думаешь? — усомнилась Полли, — Мне бы духу не хватило.

— Я должен, — повторил Дигори. — Насчет мамы, понимаешь? Если в этом мире есть лекарство, которое ей поможет, я должен его найти. А других спрашивать бесполезно.

— Я с тобой, паренек, — вмешался кэбмен. — Мне этот зверь нравится, а остальных чего бояться? Да и с Ягодкой словечком перекинусь.

Полли нерешительно кивнула, и вот они втроем смело — или почти смело — двинулись туда, где собрались животные. Все были так заняты разговором, что заметили троих людей, только когда те подошли вплотную. (Краем уха Дигори услышал крики дяди Эндрю, который по-прежнему дрожал с головы до ног, не рискуя приближаться: «Дигори, немедленно вернись! Кому говорят, глупый мальчишка! Ни шагу дальше!»)

Наконец животные заметили посторонних, разом замолчали и повернулись к ним.

— Во имя Эслана! — воскликнул бобр. — Это еще что такое?

— Пожалуйста, — начал было дрожащим голосом Дигори, по сто перебил кролик:

— Сдается мне, это ходячий салат.

— Мы не салат, честное слово, — возразила Полли, — Мы совсем невкусные.

— Ого! — вскричал крот, — Они говорят! А салат говорить не умеет.

— Может, это вторая шутка? — предположила галка.

Пантера на мгновение перестала умываться и сказала:

— Если так, то первая была куда лучше. В них нет ничего забавного. — Она зевнула и вернулась к прерванному занятию.

— О, пожалуйста, — взмолился Дигори, — пропустите нас. Мне очень нужно повидать льва.

Кэбмен все это время пытался перехватить взгляд Ягодки и наконец добился своего.

— Ягодка, старушка, — проговорил он, — ты ж меня знаешь. Мы ведь с тобой давние друзья. Неужто не признала?

— О чем говорит это существо, лошадь? — спросили разом несколько голосов.

— Не знаю, — задумчиво ответила Ягодка, — Мысли мои разбегаются… Но я смутно припоминаю, что уже видела что-то похожее. Помнится, я жила в каком-то другом месте… была где-то не здесь… до того как Эслан пробудил всех нас. Нет, не вспомнить… Точно сон… И в этом сне были вот такие штуки…

— Чего? — возмутился кэбмен, — Ты меня не помнишь?! А кто тебя распаренным овсом кормил, когда ты хворала, а? А бока твои отмывал? А попоной накрывал в холода? А теперь меня, вишь, и признавать не желают!

— Я и вправду что-то припоминаю, — проговорила лошадь. — Погодите, погодите, не торопите меня… Да, ты привязывал йо мне какую-то ужасную черную штуковину, а потом хлестал меня, чтобы я бежала… И как я ни спешила, эта штуковина не отставала и вечно дребезжала сзади…

— Что ж, жизнь была такая, — отозвался кэбмен. — И тебе доставалось, и мне. Не будь коляски да кнута, не было бы ни стойла, ни сена с овсом. Разве я тебя овсом не баловал, когда получалось?

— Овсом? — Ягодка насторожила уши. — Я, кажется, начинаю вспоминать… Да, память возвращается. Ты всегда сидел сзади, а я вечно бегала и тащила за собой тебя и ту черную штуку. Ты отдыхал, а я трудилась.

— Что было, то было, — подтвердил кэбмен, — Летом ты парилась, а я прохлаждался. А вот зимой все было наоборот, старушка: тебе было тепло, а я замерзал — ноги что ледышки, нос того и гляди отвалится, руки поводьев не держат…

— Плохой был мир, — сказала Ягодка. — Никакой травы, одни камни.

— Верно, подружка, ох, как верно! — подхватил кэбмен. — Плохой мир, жестокий. И по камням лошадке бегать негоже, я всегда это говорил. Лондон, разрази его гром! Уж поверь, мне там нравилось не больше твоего. Мы с тобой оба деревенские. Я, знаешь ли, в хоре церковном пел, было дело… Эх, кабы не нужда, никуда бы не уезжал…

— Пожалуйста! — воскликнул Дигори. — Лев уходит! Пожалуйста, пропустите меня! Мне очень нужно поговорить с ним.

— Послушай, Ягодка, — сказал кэбмен. — Мальцу и впрямь надобно потолковать с вашим львом, которого вы Эсланом зовете. Может, согласишься подвезти его? Сделай уж мне одолжение, по старой-то памяти. А мы с барышней сами дойдем.

— Подвезти? — переспросила Ягодка. — О, я вспомнила! Он сядет мне на спину, правильно? Один из вас, двуногих, так уже делал — там, в другом мире. Он давал мне маленькие белые кусочки… Какие они были вкусные, слаще травы!

— А, сахар! — догадался кэбмен.

— Пожалуйста, Ягодка, — снова взмолился Дигори, — разреши мне сесть на тебя и отвези меня к Эслану.

— Ладно, — согласилась лошадь, — Отчего же не подвезти? Залезай!

— Молодчина, Ягодка, — похвалил кэбмен. — Ну-ка, молодой человек, дай подсоблю. — Он подсадил Дигори и помог мальчику взобраться на спину лошади.

• Предыдущая
• 40/198
• Следующая