Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович - Страница 81

• Предыдущая
• 81/104
• Следующая

Но неспокойно у Даниара на душе. Да, этот его русский друг оказался не очень-то простодушным. Перехитрил его командир — хитрец из хитрецов. И он, Даниар, сейчас пленник, только беспомощный пленник, не знающий, как через мгновение повернется его жизненный путь и что с ним случится. Вот почему его вздохи, глубокие и искренние, нарушали тишину, в которой ехала по пустынным улицам небольшая кавалькада всадников. Очень огорчился Даниар, ярость грызла ему душу и сердце, и временами он начинал даже скрежетать зубами, но тихо, только бы не услышал командир и не догадался.

Но Гриневич уже догадался. И если он ехал в крепость почти на верную гибель, то только чтобы спасти не себя, а гарнизон.

Подъезжая к воротам, он пощупал кобуру.

— Сейчас мы въезжаем в крепость, — негромко прозвучал в темноте голос Гриневича. Даниар отчетливо в своем воображении представил его сухое лицо и губы с суровой складочкой в уголках рта, и ему стало не по себе. — Вы, достопочтенный Даниар, будете тихим и смирным, как подобает умному человеку. Вы ничего не скажете неподобающего, ничего не сделаете неподобающего. Согласны?

Слово «согласны» прозвучало угрозой, совсем как «поберегитесь», и Даниар отлично это понял. В течение всего пребывания в крепости он ощущал присутствие по бокам и за спиной вплотную державшихся красноармейцев.

Весь разговор Гриневича с Морозенко носил странный характер. Двор крепости тонул в напряженной темноте. Мокро мерцали освещенные изнутри стекла окон. Из тумана то вырывались, то вновь исчезали вооруженные тени, откуда-то доносился пьяный смех и выкрики, на чуть серевшем небе четко вырисовывались силуэты красноармейцев, лежащих и сидящих на крыше за пулеметами.

Присутствие пулеметчиков в какой-то мере успокоило Гриневича. Он знал, что пулеметчики признают только своего старого командира Морозенко, готовы полезть за него к батьке-сатане в самое пекло. Раз пулеметчики здесь, значит, Морозенко жив.

Приказав вполголоса бойцам не отпускать Даниара, Гриневич соскочил с коня и вошел в комнату. Фигуры людей прятались в табачном дыму. Загадочно горевшие в мангале угли едва-едва рассеивали туман, проникавший сквозь щели в окнах и дверях. Красноватыми пятнами, с резкими рублеными тенями, вырисовывались лица.

Тихим, неуверенным голосом Морозенко повторил Приказ, полученный уже Гриневичем через Даниара.

— Так надо, — закончил свою речь Морозенко. — Чтобы не обострять… не вызвать крови…

Поразительно, обычно настырный, дотошный, придирчивый до сварливости Морозенко не выразил даже удивления или недовольства при появлении Гриневича. Остался он равнодушен и тогда, когда Гриневич, вместо того чтобы сказать «Есть выполнить приказ!» резко запротестовал.

— Товарищ Морозенко, в чем дело?

И поразительно, Морозенко не вспылил. Несколько секунд в комнате стояло молчание. Наконец нехотя, через силу Морозенко проговорил, нет, даже промямлил:

— Так надо.

— Но я требую!

— Так надо, — совсем тихо повторил Морозенко и громко сглотнул слюну, точно в горле у него стоял комок.

— Чтобы бойцы Красной Армии сложили добровольно оружие?! — громко спросил Гриневич. Он старался поймать взгляд Морозенко, но сумрак и неверный мигающий свет мешали ему, и он выкрикнул: — Не пойдет!

Сидевший рядом с Морозенко векиль-мухтар Усман Ходжаев вмешался. Голос его звучал не резко, не высокомерно, а убеждающе, даже фамильярно.

— Напрасно, командир Гри… Гриневич, вы кричите. Приказ надо слушать, приказ надо выполнять. Кто такой Морозенко? Твой начальник. Слушать надо начальника. Приказ — закон. Положение потребовало такого… таких мер… правительство республики… народ… Да вот обратимся к святейшему ишану кабадианскому… господину Музаффару.

Он повернулся, и Гриневич только теперь обратил внимание на живописную фигуру ишана, сидевшего с краю. Его особенно поразило, как горят глаза ишана. «Так вот он какой!» — подумал Гриневич и вспомнил все разговоры, которые шли в Бухаре об этой личности. «И он здесь. Значит, Усман Ходжаев успел снюхаться с ним».

А Усман Ходжаев почтительно продолжал:

— Господин святой ишан, соблаговолите разъяснить: мы, джадиды, избранники народа, так сказать, взяли в руки государственное правление Бухары… хэ-хэ… по коммерческой доверенности от… народа…

— Когда мясо портится, — проговорил глухо ишан кабадианский, — его посыпают солью, но что делать, когда портится соль…

Очевидно, такого загадочного и по меньшей мере странного ответа Усман Ходжаев не ожидал. Он завертелся всей своей тяжелой тушей на подушках, закашлялся.

— Кхм… кхм… мудро сказано, очень мудро. Вы, святейший ишан, имели в виду… кхм… кхм… вы сказали!..

— Я сказал то, что сказал, — презрительно бросил ишан.

Лицо Усмана Ходжаева побурело. Он вобрал голову в плечи, забегал глазами и вдруг выкрикнул:

— Но у нас, извините, нет времени на притчи. Я требую, командир Гриневич, выполнения приказа… Требую…

Наступило маленькое замешательство. Угли, долго не разгоравшиеся, вспыхнули голубым пламенем, и сейчас стало видно, что комната полна вооруженными людьми, сидевшими и стоявшими. Меховые шапки, шубы, халаты. И у всех пулеметные лепты крест-накрест, маузеры, и у многих винтовки Совсем затерялся в этой толпе широкоплечий здоровяк Морозенко. Тихонько сидел он, сжатый с одной стороны тушей Усмана Ходжаева, с другой — тщедушным турком Али Ризой-эфенди, а сзади и с боков теснились бородатые, лоснящиеся физиономии с недобрыми улыбками.

«Эх, шарахнуть из обоих маузеров», — подумал Гриневич, и обе руки его машинально опустились на кобуры. Жест его заметили, и Морозенко проговорил быстро, но бесцветным, невнятным голосом:

— Выполняй, Алеша, приказ!

— Час решений настал, — угрожающе протянул Усман Ходжаев, — проявить послушание еще не поздно, через десять минут — поздно. Не играй же жизнью и смертью, командир Гри… Гриневич. — И, выдохнув воздух, он, словно выбрасывая слова, крикнул: — Сам вице-генералиссимус Энвербей с нами. — И Усман Ходжаев картинным жестом протянул руку к сидевшему в глубине комнаты Энверу. — Господин Энвербей с нами, вся армия с нами…

Гриневич вздрогнул и посмотрел на завоевавшего столь неприглядную славу турка. Энвер совсем не походил сейчас на полководца. Небритый, с обвислыми усами, продрогший, он кутался в коричневый грубосуконный халат и, видно, не был расположен вступать в разговоры. Красными слезящимися глазами он поглядывал то на Усмана Ходжаева, то на Гриневича и носовым платком непрерывно вытирал нос. Вице-генералиссимус насмерть простудился, его мучил насморк, и он чувствовал себя прескверно в этой низкой, сырой, задымленной комнате.

Тихо, по внятно заговорил ишан кабадианский:

— Аллах экбер. Энвер только бессильный пленник конокрада Ибрагима… — и смолк.

Все, в том числе Усман Ходжаев, с полуоткрытыми ртами смотрели на ишана, ожидая, что он скажет еще что-нибудь. Но ишан молчал.

— Нет, тысячу раз нет, — заволновался Усман Ходжаев. — Господин ишан, вы изволите заблуждаться. Их превосходительство соблаговолили прибыть к нам вполне самостоятельно, по своей воле для переговоров… Мы высокие договаривающиеся стороны. Мы векиль-мухтар правительства республики, он вице-генералиссимус Энвербей. Мы…

— Мы, — простуженно просипел Энвер, — абсолютно… э… свободны в своих поступках… э… скажу я вам. Мы командующий…

С удивлением Гриневич вдруг обнаружил, что Усман Ходжаев и Энвер говорят с ним извиняющимся, испуганным тоном, стараются изо всех сил заискивающе объяснить и в то же время убедить его. Странно! Он, Гриневич, один среди всей этой хорошо вооруженной банды внушает, по-видимому, им страх…

Усман Ходжаев даже встал, так что голова его совсем потонула в дыму, и, снова протянув руку, сказал:

— Господин Энвербей — командующий всеми силами республики в Восточной Бухаре, а Ибрагим… — Он сделал пренебрежительный жест головой. — Республика привлекает его к ответственности… Да, да… к ответственности.

Среди присутствующих послышалось нечто вроде ворчания.

• Предыдущая
• 81/104
• Следующая