Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович - Страница 78

• Предыдущая
• 78/163
• Следующая

Выяснилось, что в отряде Файзи в самый разгар боёв с энверовской бандой неожиданно появился Иргаш. Файзи безмерно обрадовался, что его сын хочет сра­жаться против Энвера. Иргаш получил винтовку и показал себя храбрым воином. Но вскоре из разговоров выяснилось, что Иргаш в бытность свою за границей служил саисом — стражником у кундузского губернато­ра. Более того, Иргаш проговорился, что уже бывал не­сколько раз в Восточной Бухаре, в районах, захваченных Энвером. Когда Файзи спросил, что он здесь делал, Ир­гаш туманно сказал: «Товар привозил, торговал хозяй­ским товаром. У меня есть хорошие друзья. Отец, они хорошие, щедрые люди. Они могут быть и твоими друзья­ми. Всё в твоей воле». Когда Файзи потребовал на­звать этих «друзей», Иргаш замялся, запутался. Оше­ломлённый, полный подозрений Файзи на вечернем при­вале устроил совет с Юнусом и другими своими коман­дирами. Решили допросить Иргаша построже, но когда за ним послали, оказалось, что он исчез.

Тогда-то Файзи решил встретиться с кем-нибудь из командования Красной Армии.

Ближе всего оказалась пограничная комендатура, и Файзи поехал к Пантелеймону Кондратьевичу.

Жалкая улыбка кривила губы Файзи. Он сжимал руки и вздрагивал.

Пантелеймон Кондратьевич знал суровый, сдержан­ный нрав Файзи, и сей-час столь бурное проявление чувств заставило поверить в его искренность. У него возникла окончательная уверенность, что напыщенностью, аффектацией Иргаш хотел произвести впечатление. Чем дальше, тем картина делалась запутаннее.

—  Что решил отряд? — спросил Пантелеймон Кондратьевич.

Вдрогнув, Файзи поднял глаза. Он ждал продолже­ния, но Пантелеймон Кондратьевич предпочел остано­виться и только вопросительно смотрел на собеседника.

Чуть слышно Файзи начал:

—  Я знаю: большевик должен стоять как скала. На чистом лице больше-вика даже маленькое пятныш­ко — позор. Мой сын Иргаш — пятно, большое    пятно. Мне партия доверила большое дело. Партия сделала меня начальни-ком отряда. Разве можно отцу продаж­ного сына, быть начальником коммунистического отря­да? Я больше не начальник. Я пришёл к тебе, брат, отдать своих людей, своих воинов.

Предложение Файзи застало Пантелеймона Кондратьевича врасплох.

—  У нас народ рассказывает, — вдруг печально заметил Файзи, — жил лев, а у него был верный друг — собака. И лев стал непобедим, ибо собака    охраняла его с тыла, когда он сражался. Собрались звери, и ли­са сказала: «Скажем льву — собака хочет тебя загрызть и сесть на твоё место». Звери    ответили: «Лев пос­меётся и только». «Нет, — сказала лиса. — Лев сначала посмеётся, потом задумается, затем заподозрит и сож­рёт собаку.» Так и случилось. Подозрение — жало змеи, но и своим жалом маленькая змея может убить слона!

«Он прав, — думал Пантелеймон Кондратьевич, — если действительно враги подослали Иргаша ко мне, чтобы посеять подозрение, они отлично справились со своей задачей. Вот я вижу перед собой честного чело­века. И почти не верю ему!».

—  Нет, — сказал он в полном противоречии со своими мыслями, — никто вас, товарищ Файзи, не от­странит от командования. А что касается Иргаша, вы сами сказали, что он хороший вояка. Ну подумаешь, возил контрабанду из-за рубежа. На то вы и отец, что­бы присмотреть за сыном, повлиять на него.

Файзи обрадовался и бросился обнимать Пантелей­мона Кондратьевича, бормоча:

—  Друг... брат...

Он заспешил, заторопился:

—  Я тогда поеду! Мне легче стало! Увы, хоть кость и осталась в ране, но... я сейчас же поеду.

—  Вот, забыл, — сказал Файзи, возвращаясь от две­ри, — и положил на столик несколько писем.

—  Что это? Ого, от самого Энвера? — спросил  Пан­телеймон Кондратьевич и быстро пробежал лежавшее сверху письмо.

Энвер призывал Файзи и его, как было сказано в письме, львов ислама повернуть оружие против нече­стивых Советов. За что Энвер сулил бойцам отряда и самому Файзи золотые горы на этом свете и райские услады в потустороннем мире.

—  Каждый день пишет, — усмехнулся Файзи, — пи­сем больше, чем пуль! Плохо видно ему, если вместо меча взялся за перо.

—  Ну, а вы? — невольно Пантелеймон Кондратьевич вспомнил слова Иргаша о письме Файзи к Энверу и покраснел.

—  Мы, — вздохнул  Файзи, — у нас в отряде писаря нет. Стрелять нам легче, чем писать. Ну, я ему письме­цо одно написал, крепкое, ласковое... Наверное, и сейчас ещё плюется.

—  Писать ему, пожалуй, и не стоило. Мало ли как он повернет самый факт переписки. Провокатор  изве­стный. Ну да чёрт с ним. Я вот что хотел сказать. На вас, Файзи, смотрит весь фронт. Не подпускайте, сколько можете, господина Энвера к Кабадиану. Стойте крепко. Учтите: ишан Музаффар недоволен Энвером и с ним не пойдёт. Значит, тыл у вас крепкий. Держитесь. Подмога на пароходе из Термеза, наверно, уже вышла. А я буду за границей    смотреть, чтобы с той стороны не уда­рили.

Файзи обнял Пантелеймона Кондратьевича и выбе­жал из сакли. Голос его звучал громко и чисто:

—  Друзья, садитесь на коней! Поехали. Мы сегодня же ударим на врага!

За ним вышел во двор Пантелеймон Кондратьевич. Он рассеянно поглядывал на файзиевских конников, подтягивавших подпруги, взнуздывавших коней. И вдруг лицо его просветлело. Он увидел Юнуса и открыл уже рот, чтобы окликнуть его, но остановился. Он стал свидетелем сцены, какие не забываются.

Весь Юнус был один порыв, одно движение: руки его протянуты, рот при-открыт, глаза горели... Панте­леймон Кондратьевич проследил этот взгляд, устрем­лённый на проходивших по двору женщин: молодую жизнерадостную блондинку Ольгу Алексеевну, несшую на руках ребенка, и рядом с ней Дильаром, ревниво державшуюся рукой за кончик одеяла, в которое была завернута её дочка.

Из горла Юнуса вырвался сдавленный возглас. Дильаром обернулась, и лицо её вспыхнуло. На какое-то мгновение она задержалась и смотрела на мужест­венное лицо Юнуса. Оно тоже медленно темнело от прилившей к коже горячей волны.

Но Дильаром вдруг накинула на голову камзол и с легким возгласом: «Господь всесильный, это он!» бросилась за Ольгой Алексеевной, и её гибкая фигура скры­лась в чёрном провале двери.

Юнус так был ошеломлён встречей, что даже не удивился, когда Пантелеймон Кондратьевич обнял его.

—  Это она, Дильаром. Небо и земля! Наконец я нашёл её. Как она здесь оказалась?

Когда Пантелеймон Кондратьевич рассказал все, что он знал о Дильаром, Юнус опустился на землю и обхватив голову руками, застонал:

—  Меджнун не искал Лейли и нашёл, на беду себе, в пустыне. Нашёл и потерял. Горе моему сердцу! Я ис­кал тебя по лицу земли, сердце моё звало   тебя, и я нашёл тебя на берегах реки... Зачем? Чтоб разлука когтями вцепилась в моё сердце — сердце несчастного Меджнуна... О Дильаром, мечта души моей. И ты стала женой другого... Что делать? Что делать?

Горе свое Юнус проявлял так непосредственно, что Файзи долго не решался беспокоить его. Он стоял над сидевшим на земле другом и поглядывал то на его вздрагивающие плечи, то на Пантелеймона Кондратьевича.

Смущение и беспокойство овладели Пантелеймоном Кондратьевичем. С одной стороны, ему жалко было этого мужественного, сильного Юнуса, а с другой — надо было выпроводить как можно скорее с террито­рии заставы Файзи, чтобы он не встретился с Иргашем.

Но Файзи всё же принудил Юнуса подняться и сесть на коня. Весь отряд ускакал в вечернюю степь, и не­обыкновенно длинные фантастические тени пролегли до самого  горизонта.

Пантелеймон Кондратьевич уже разговаривал со стариками-кунградцами. Он недолго колебался:

—  Хорошо, — сказал он, — я вам верю. Вы люди поч­тенные, бороды у вас белые. Советская власть уважит вашу  просьбу. Забирайте ваших пастухов, забирайте ваши отары. Власть конфискует у бая баранов за то, что он хотел угнать их за границу. Советская власть дарит баранов вам, беднякам    и батракам. Поделите стада и живите. Но если хоть один баран подойдёт  к Аму-Дарье, не видать вам ваших отар как ушей своих. Идите!

Старики не уходили, они галдели и шумели.

• Предыдущая
• 78/163
• Следующая