Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович - Страница 82
- Предыдущая
- 82/163
- Следующая
— Что вам угодно, о совершенство щегольства? Почему вы беспокоите почивающих?
— Но порох! Господин Алаярбек Даниарбек, вы забыли про порох!
— Пусть черепаха подавится вашим порохом.
— Но известно ли вам, уважаемый, что достаточно легкого щелчка пальцем, чтобы, проклятие ему, порох взорвался и...
— Что вы пристали ко мне с порохом?
Алаярбек Даниарбек сел и яростно ударил кулаком по щеке, на которой расположился комар.
— О сатана!
Юнус с испугом вцетшлся ему в руку.
— О аллах! Что вы делаете, несчастный!
— Что, что!
— Да вы понимаете, что вы расположились на ящиках с проклятым губителем всего живого... Там... — и Юнус постучал прикладом по доскам ящика.
Зеленоватая бледность разлилась по тёмному лицу Алаярбека Даниарбека. Он мгновенно скатился с ящика и бросился, толкая и ушибая бойцов, к мачте. Но практическая жилка сказалась и здесь. Алаярбек Даниарбек успел инстинктивно схватить в охапку и халат, и чалму, и коврик. Всё ещё посмеиваясь, Юнус смёл соринки с ящика и любезным жестом пригласил Петра Ивановича устроиться поудобнее.
То красные, то рыжие выжженные плоские берега тянулись по сторонам. Каюк медленно полз сквозь зной по ледяной стремнине. Комары, которым надлежит днем прятаться в прохладных тёмных местах, умудрялись кусаться даже в полдень. К тому же, в грязных, вонючих досках каюка водились в неимоверных количествах клещи «кана», очевидно, оставленные баранами и овцами во время перевозок по реке. Клещи прятались в щелях, но достаточно было прилечь на доску, чтобы они кидались на человека и принимались его немилосердно жалить. Духота, непрерывный зуд, усталость, лихорадочный озноб изнурили, казалось, окончательно Файзи, но ни на минуту он не забывал о деле. Он следил за тем, чтобы на кривой мачте всё время сидел наблюдатель и обозревал берега. Постоянно он спрашивал, не видны ли впереди, ушедшие ранее, ещё ночью, каюки и далеко ли прикрытие. На дежурство он посылал всех бойцов по очереди и пытался забраться на мачту сам, но слабость ему не позволяла. Часть людей он заставил спать, а остальные чистили винтовки и оружие, чинили одежду и обувь.
Иргаша с тремя бойцами он послал охранять бурлаков, которые оказались верными мюридами ишана кабадианского.
— Кто он? — спрашивал не в первый раз Файзи у Петра Ивановича. — Он вас знает?
Рассказав о своих встречах с Сеидом Музаффаром, Пётр Иванович только добавил:
— Он поставил себя под удар. Узнают Энвер и Ибрагим — захотят мстить.
— Э, нет, могущество ишана кабадианского так велико! Никто и пальцем не посмеет тронуть. Его все боятся.
— Да, видно. Смотрите, как стараются его мюриды. Шесть часов они без устали тянут наш каюк.
— Народ наш привык работать.
Каюк всё плыл и плыл без остановки. Бурлаки установили смены и, пока одни под заунывную песню тянули лямку, другие шли налегке, хотя просто идти по гальке, по камышам, по топким болотам в знойном, парном воздухе было невероятно тяжело.
Всё в душе Петра Ивановича протестовало. Он не мог видеть несчастных. Перед глазами его стояли репинские бурлаки, но Файзи отказался даже и говорить о передышке.
В промежутках между приступами мучительной рвоты он упрямо качал головой и на все просьбы и доводы доктора бормотал:
— Нельзя! Остановимся — пропадём. Дальше! Дальше плыть надо.
— Но пусть им помогут наши люди.
— Нет, они воины. Им скоро придётся сражаться.
Тогда Пётр Иванович, воспользовавшись тем, что они плыли рядом с отмелью, спрыгнул в воду и, нагнав бурлаков, сам впрягся в лямку. До глубины души он поразил и даже напугал их.
— Уйди! — сказал злобно крепкий, точно сбитый из мышц и мускулов парень. Кожа его блестела от струек пота, текщих по спине и груди. — Уйди, господин, плохо!
— Ч-ч-то, плохо? — задыхаясь от натуги, спросил доктор.
— Ты табиб, ты начальник, — иди отсюда. Не твоё это дело.
Но не обращая внимания на слова парня и на возражения его товарищей, доктор добросовестно «нажимал». Пот слепил ему глаза, мухи ползали в неимоверном количестве по лицу, Комары жалили, сердце колотилось, а свинцовые ноги вязли по колено в чёрной зловонной жиже болотистых протоков. Пётр Иванович чуть не падал от слабости, но шагал с упрямством, достойным лучшего применения.
До него доносились слова бурлаков:
— Смотри, какой вол! — хихикнул один.
— Верблюд настоящий! — подхватил другой. Они засмеялись.
«Как они могут смеяться! Тут вот-вот сердце остановится, а они ещё шутят, веселятся. А ведь смеются надо мной!»
Он всем телом навалился на лямку, несмотря на острую боль, пронизывавшую плечи и грудную клетку.
— Смотри, торопится.
— В Ирам, в сады райские спешит!
— Ха-ха-ха!
— Поистине, слон. Он один тащить проклятый каюк хочет.
Они помолчали. Хлюпала только болотная вода под ногами, да слышалось хриплое дыхание.
— Долго так идти? — спросил один.
— Надо убежать, — сказал другой.
— Убежишь? — презрительно сплюнул кто-то. — Это от ишана убежишь?..
— Да, не убежишь!
Доктор уже впал в такое состояние, что не мог разглядеть своих собеседников. Молоты стучали в мозгу, а в глазах стало черно, всё тело сотрясали судороги, и едва они выбрались на сухое место, он отцепил лямки и свалился, не обращая внимания на колючки. Он лежал лицом вверх, хватая ртом горячий воздух, но испытывая блаженное облегчение оттого, что грудь его не сдавлена веревками и свободно дышит.
На него упала тень, и склонилось лицо Иргаша:
— Плохо, а?
— Что плохо?— садясь, сказал Петр Иванович.
— Теперь все смеются: урус оказался слабее мухи.
— Я хотел помочь, — мирно заметил доктор.
— Ты не в своё дело не лезь. Вот им кто помогает хорошо, — и Иргаш помахал плеткой из афганской сыромятной кожи.
Пришлось смолчать и вернуться на каюк. Файзи остался крайне недоволен поступком Петра Ивановича. Файзи рассуждал так: они назначены тянуть, мы воевать, доктор лечить. Каждому — своё место.
Файзи лежал в тени паруса землисто-бледный, закатив глаза. Только краешки чёрных зрачков виднелись на желтых глазных яблоках. Приступ малярии вытянул из него последние силы. С тяжелыми хрипами, казалось, улетали последние проблески жизни. Он не видел и не слышал ничего. Доктор сидел рядом и искал ускользающий пульс. Сердце Файзи билось судорожно, быстро, но едва-едва. Как никогда Петр Иванович чувствовал свое бессилие.
Прислонившись спиной к мачте, Юнус с тоской поглядывал на заострившееся, страшно осунувшееся лицо Файзи, лицо друга, на пустынные круглые холмы, протянувшиеся вдоль берега, на далёкие Бабатагские горы.
Хоть бы селение попалось. Среди жителей болотных долин можно найти опытного табиба, знающего, как лечить лихорадку, имеющего снадобья, настои на полыни и траве. Доктор высмеял такой разговор, но Юнус остался при своем мнении. Он вглядывался в жёлтые, опалённые пламенем солнца склоны и, мучительно напрягая глаза, ждал: вот-вот зазеленют сады, лужайки, и из зарослей высунутся жёлтые домики.
Кишлак всё же скоро показался, но ни тенистых садов, ни зелёных лужаек в нём не оказалось. Кучей глинобитных кубиков поднимался он по прибрежному откосу.
Но никто не прибежал на берег встречать каюк. Люди не показались из ка-литок и дверей. Даже собаки почему-то не лаяли.
Каюк причалил. Бурлаки забрались в тень, падающую от стены обрыва, и впервые за много часов позволили себе растянуться прямо на сухой глине. Юнус и доктор поспешили в кишлак. Из проулка выскочила облезлая собака с большой костью в зубах. Доктор невольно вздернул плечи. Уж очень стран-ной ему показалась эта кость. На пороге сидел старик — живая мумия. Он плохо видел, плохо слышал. На все вопросы он отвечал: «Хлеба! Хлеба!» Но всё же, после настоятельных просьб ткнул дрожащим сухим пальцем куда-то вверх и прошамкал: «Бегим-биби!».
На пустынном, замусоренном дворе они нашли Бегим-биби, согбенную годами и несчастьями старушку. Она шептала неразборчивые слова своим беззубым ртом и толкла что-то в деревянной ступке. Вокруг нее сидели ребятишки, тощие, с ногами-палочками, с покрытыми коростой головами. Жадными глазами, разъеденными болячками, залепленными мухами, дети молча смотрели на старуху.
- Предыдущая
- 82/163
- Следующая