Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 112

• Предыдущая
• 112/117
• Следующая

Тот, кого назир назвал председателем, склонился в легком почтительном поклоне, чего никак нельзя было ожидать при его грузной, неуклюжей фигуре.

— Что изволите… что изволите, — передразнил назир и фыркнул, — подлец ты, хоть и председатель… Я спрашиваю, долго мы будем здесь глотать пыль?

— Нам не дано знать.

— А кто же знает?

Осторожно откашлявшись в жирную ладонь, толстяк еще подобострастнее проговорил:

— Вы, господин назир, приказали указать вам путь к Белому тополю. Мы выполнили ваше приказание…

— Дурак, — процедил назир и бессильно опустил веки. Страдальческие складки залегли в уголках его изящно очерченных губ.

Вот уже часа два он сидел под тополем и нетерпеливо ждал. Кого он ждал, он не говорил, а толстяк не находил нужным спрашивать.

Сегодня его, председателя пограничного сельсовета, разбудили на рассвете шумливые люди, оказавшиеся приближенными великого назира, и приказали поднять дехкан для устройства облавы на антилоп, более известных в Средней Азии под названием джейранов. Ворчали кишлачники, потихонечку проклиная приезжих охотников, но пришлось им бросить свои дехканские дела и тащиться под палящие лучи солнца в солончаки, где, как пугливые тени, носятся легконогие джейраны. Не угнаться за ними самым резвым скакунам и, чтобы охота была успешной, нужно устраивать облавы. Много верст пришлось прошагать по знойной степи дехканам, пока они смогли вспугнуть джейранов и погнать их в нужном направлении, прямо на охотников.

В разгар охоты назир подозвал толстяка–председателя и приказал: «Веди меня в урочище Белый тополь… Знаешь дорогу?» Председатель ничего не ответил, а только кивнул головой. Назир запретил своим спутникам следовать за ним. Белый тополь оказался довольно близко, да и сам назир, очевидно неплохо знал к нему дорогу. Доехали за полчаса. Около одинокого дерева, чудом выросшего в мертвой степи и чудом уцелевшего среди буйных сухих ветров, никого не оказалось. Назир слез с лошади, решив, видимо, ждать. Кругом на много километров не видно было ни души. Вскоре потянул «афганец», и все — и степь, и холмы, и далекие горы затянуло мглой.

Злобно бормоча что–то под нос, назир смахивал песок с шелкового халата и нет–нет принимался рукавом стирать со лба испарину, размазывая бурую грязь. Ветер нисколько не освежал. Он только с силой загонял песчинки в уши, глаза, нос, раздражал.

Толстяк присел около лошадей на корточки и камчой пытался задерживать мчавшиеся по земле былинки, комки иссохшей колючки, соломинки. Духота, песок, колючий вихрь нисколько не отражались на самочувствии председателя, он даже затянул вполголоса какую–то песенку. Но ему скоро надоело петь и, сладко зевнув, он проговорил:

— Хорошая охота! А?

Едва ли он ждал ответа, просто ему было скучно и захотелось как–нибудь нарушить молчание. Но назир вдруг встрепенулся.

— Хорошая, говоришь? Ты смеешься, малоумный. Какая же это охота? Одно мучение. Только такое мужичье с дубленой шкурой, как ты, может выносить укусы проклятого гармсиля. — Помолчав, он спросил: — Послушай, ты здешний?

— Да.

— Давно живешь здесь?

— Давно.

— Как тебя звать?

— Гулямом.

— Ты Гулям Магог?

— Так меня прозвали.

— Ты что, у Кудрат–бия служил? Почему от него ушел?

Толстяк поднял очи горе и, вздохнув с таким шумом, как будто он выпускал воздух не из груди, а из могучих кузнечных мехов, пробормотал что–то насчет коловращения судеб и неблагоприятных обстоятельств, приведших курбаши Кудрат–бия на путь погибели.

— Ты знаешь, господин бараний курдюк, — нетерпеливо прервал Магога назир, — тебя должны были расстрелять?

Магог удивился:

— За что?

— Как за что? Дурья твоя башка. За дезертирство. Ты же ушел к Кудрат–бию из Красной Армии. Ты же дезертир.

Пухлое лицо Гуляма Магога олицетворяло полнейшее недоумение. Он открыл рот, чтобы возразить, но тут же, спохватился и только успел издать нечленораздельный звук — среднее между «э…» и «у…» А назир продолжал:

— Да, господин хороший, тебя уже расстреляли бы и твой жир пошел бы на плов могильным червям… А ты знаешь, болван, кому ты обязан своей вонючей жизнью?

Выразительными гримасами, суетливыми жестами коротеньких своих ручек Магог постарался показать, что он не знает имени своего спасителя. Гулям боялся, что, скажи он хоть слово, и он выдаст себя.

— Да будет тебе известно, — продолжал назир, — что мы остановили приговор…

— А разве был приговор? — вырвалось у Гуляма.

— Мы отменили приговор… вот этой самой рукой.

Он протянул руку, очевидно, надеясь, что Магог бросится целовать ее, но толстяк хитро зажмурил свои маленькие глазки и, раскачиваясь, стонал: «Велик аллах, избавивший нас от неминуемой гибели».

Гулям Магог имел все основания недоумевать и удивляться. Из всего, что сейчас говорил назир, соответствовало истине только то, что Магог действительно служил в Красной Армии. Все остальное было, как сразу же понял Магог, плодом досужего вымысла назира, который для не совсем ясных целей попытался обманом снискать его, Магога, признательность.

Стало очевидно, что назир многого не знал и не имел никакого представления об истинной роли Гуляма. Не знал он и о том, что Гулям был в разведке и выполнял особо ответственные задания командования. Так было и сейчас. На днях комдив Кошуба вызвал Магога, долго расспрашивал о его родном кишлаке и сказал: «Дорогой мой, снимай армейскую форму, получай у каптенармуса халат и отправляйся–ка домой. Нет! Никаких возражений… Слушать мою команду! Кишлачишко твой уж больно хорошо на самой границе стоит. Ты каждую там собаку знаешь. Поезжай. Держи связь с начальником погранзаставы… Понял?» — Кошуба так многозначительно похлопал толстяка по плечу, что тот только понимающе улыбнулся.

Не успел Магог поселиться в родном кишлаке, как односельчане поспешили выбрать его председателем только что организованного сельского совета. Они считали, что для этого у них имеются все основания: Гулям был бедняком, ненависть его к баям и басмачам была хорошо известна, наконец, он демобилизовался из Красной Армии с хорошими отзывами командования. С пограничниками у Магога установились самые теплые отношения.

…Не дождавшись изъявлений благодарности, назир снова заговорил:

— Ты мусульманин, неблагодарная ты скотина?

— О, конечно, мы…

— Так помни же об обязанностях мусульманина перед мусульманином.

Магог только собрался ответить, но назир поднял руку:

— Тише ты, болтун…

Где–то совсем близко слышались голоса, позвякивание подков. Но за густой пылью всадников нельзя было разглядеть.

Тогда назир быстро заговорил, обращаясь к Магогу:

— Ты мусульманин, и помни это. Ты был в воинстве ислама, и помни это. Мы сохранили тебе жизнь, и помни это… А теперь крикни… Дадим знать, что мы здесь.

Минуту спустя в бурой мгле вырисовались смутные силуэты двух верховых, а еще немного погодя всадники уже слезали с коней у тополя.

Магогу бросилось в глаза, что при появлении всадников назир проявил суетливость и подобострастие, совсем не подобающие его высокому званию, тем более, что приехавшие люди были по виду своему очень невзрачны, а одеты бедно, чуть ли не в отрепья. И, несмотря на то, что свое «вассалям алейкум» они произнесли нараспев и как подобает мусульманам, подержали руки назира в своих руках, их темные от загара лица оставались в течение всего разговора мрачными и суровыми. Более молодой из них, которого коротко называли эфенди, держался властно и повелительно. Он часто перебивал своих собеседников на полуслове. В обращении его со своим спутником сквозило чуть заметное пренебрежение, а с назиром он обращался по меньшей мере, как хозяин со слугой. И самое удивительное — надменный назир принимал такое обращение как должное, — по крайней мере так показалось Гулям Магогу.

— Эфенди, — пригласил назир приезжего и рукой показал на пятно тени под тополем, — прошу вас, мы…

— Это что за бык? — перебил эфенди, остановившись перед все еще сидевшим около лошадей Гулям Магогом. — Что этому пузану здесь нужно? А ну–ка, проваливай отсюда!

• Предыдущая
• 112/117
• Следующая