Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 103
- Предыдущая
- 103/149
- Следующая
Двухэтажный фасад дворца выходил в сад обширной террасой, на которой легко бы разместился целый степной аул по меньшей мере из десятка юрт. Золоченые карнизы переходили в сплошную роспись, похожую на пестрый ковер. Зуфар успел только разглядеть на стенах золотое солнце и многочисленные изогнутые в пляске фигуры. Ступени розового мрамора сбегали к гигантскому хаузу, где свободно мог бы развернуться амударьинский пароход средней величины. Посреди водоема бил фонтан. Он смущал Зуфара не столько тем, что бронзовая девица, державшая в руках рог изобилия, из которого лилась вода, не имела на себе и признаков одеяния, сколько тем, что водой, расточительно и бесцельно проливаемой этой бесстыдницей, можно было бы полить поля всего Хазараспского оазиса.
Впрочем, у Зуфара хватило чувства юмора, чтобы поиронизировать над своим положением. Видно, немалую он представляет опасность, если его бросили в такую роскошную мраморную тюрьму. Кажется, такого еще не было и с царскими сынками, героями хорезмских сказок… Чувство опасности снова ослабло, исчезло, растворилось. Маленький червячок копошился где–то в глубине сознания, но особенно не мешал. Зуфар лежал на мягкой земле, жевал травинку, вдыхал запах роз и лениво следил глазами за клочками ваты, плававшей в бирюзовом море неба…
Шаркающие шаги на террасе вернули его к жизни, к опасностям. У вычурных перил остановился человек. Он смотрел на бронзовую девицу со скучающим видом. Жаром обдало Зуфара. В человеке на террасе он узнал… Впрочем, разве можно было не узнать неповторимую, крашенную хной–басмой бороду, очки в золотой оправе, совиные с желтизной глаза, холеные младобухарские усы времен последнего бухарского эмира Алим–хана, которые в знак взаимной солидарности носили все джадиды и которыми они с головой выдавали себя неловкой, но настырной бухарской полиции.
Не отдавая себе отчета, что он делает, Зуфар вышел из зарослей, вне себя от радости, что видит соотечественника–узбека, да еще знакомого, которого он видел в Хазараспе. Он сразу же узнал в благообразном бородаче джадида Заккарию Хасана Юрды. Радость затмила все прочее. Сейчас Зуфар даже не задавался вопросом: что может делать его соотечественник–узбек в этой роскошной тюрьме–дворце? Как он мог сюда попасть? Зуфар соскучился по Хорезму, по своим узбекам. Он обрадовался и бросился к террасе, на которой, приоткрыв глупо свой беззубый рот и выкатив совиные глаза, застыл у розовомраморной балюстрады «революционер» из Бурдалыка, господин Хасан Юрды.
Зуфар не учел, что скитания по Хорасану и тюрьма сделали его неузнаваемым. Опухоль под глазом спала, но синяк еще не исчез. Черная щетина покрывала подбородок, отросшие волосы паклей падали на лоб, одежда превратилась в лохмотья. Хасан Юрды, любивший красоту природы, никак не ждал, что в райском шахском цветнике может расцвести столь непривлекательный цветок. Старый «революционер» привык мыслить поэтическими категориями.
Заккария прежде всего перепугался и подумал позвать на помощь, но страх сдавил ему горло, и он смог только засипеть. Зуфар легко перескочил мраморные перила и сказал:
— Салам! Вы с Аму–Дарьи, и я с Аму–Дарьи.
— О! — вырвалось у Заккарии.
— Я узбек, — поспешил разъяснить положение Зуфар.
— Ах, т–ты узбек? — с трудом выговорил Заккария, и крашеная борода его заходила из стороны в сторону.
— Я из Хазараспа. Узбек из Хазараспа.
— А–а–а! Значит, ты узбек… хм… хм… и что же ты… хм… в таком виде, сынок, что ты здесь делаешь?
Все еще опасливо косясь на этот «цветок», более похожий не на розу, а на репейник, Заккария Хасан Юрды величественно, но как–то бочком пробрался мимо Зуфара поближе к двери. Отряхнув полы своего великолепного, тончайшей белой шерсти халата, точно боясь, не перепрыгнула ли с этого странного узбека какая–нибудь вредная букашка, старый «революционер» раскинулся на роскошной тахте, одна обивка которой стоила целой персидской деревни со всеми глиняными мазанками, домашним скарбом и жителями старыми и малыми в придачу.
— Так что же ты делаешь среди роз, благоухающих шахиншахским благоволением, господин… узбек из Хазараспа? Должен тебе сказать, сын мой, что вид твой… гм… не украшает имени узбека. Ты бы побрился, что ли, и платье сменил.
— Понимаете, — захлебнулся от негодования Зуфар, — столько бед… обстоятельств, случайностей, опасностей…
— Опасностей? — удивленно переспросил Заккария, и брови полезли у него на лоб. — Здесь, в Ороми Джон? Опасности? Здесь, во дворце увеселений ныне царствующего шахиншаха? Я не вижу опасностей.
— Прошу, выслушайте меня!..
Но Заккария выпятил губы и протянул:
— Юноша! Мы, революционеры, даже перед лицом ангела смерти на площади казней не забывали бриться, совершать омовения и менять вовремя рубашку… гм…
Зуфар огляделся. Он посмотрел на красные дорожки, уходившие вдаль. На них не было ни души, но тахминатчики могли появиться с минуты на минуту.
— Прибегаю к вашей помощи, товарищ… Я советский человек. Меня незаконно… То есть… я бежал… По пятам за мной… идут… Тюрьма, пытки…
И опять Хасан Юрды не дал ему договорить. С презрительным удивлением он воскликнул:
— И этот рай ты называешь тюрьмой? О неблагодарный!
Старый «революционер» картинно вздохнул. Он сидел небрежно развалясь. Холеные его пальцы перебирали зерна гранатово–красных четок. По тому, как громко трещали зерна и быстро мелькали желтые огромные ногти Заккарии, чувствовалось, что он чрезвычайно нервничает. И хоть Зуфар вытянулся перед ним почтительно, расслабленно уронив руки, старец испытывал ничем не прикрытый страх. Он медленно и важно говорил, а глаза его бегали по саду.
— Да–с, молодой человек, мы, идейные мусульмане, бухарские революционеры, всегда и неуклонно поддерживали чистоту идейную и чистоту физическую. Когда мы вместе с глубокоуважаемым бухарским коммерсантом Фатхуллой Арслан Ходжаевым в девятьсот двенадцатом году путешествовали по Западной Европе с торговыми и политическими целями — да–да, и с политическими! — тогда с господином Фатхуллой Ходжаевым и в Лейпциге, и в Гамбурге, и в Вене, и в Амстердаме, и в священном Стамбуле мы снискали известность как люди очень цивилизованные. Впрочем, таковыми и являются все мусульмане. О Фатхулле Арслан Ходжаеве и обо мне даже писали в одной гамбургской ежедневной газете. Репортер удивлялся: вот прибыли из дикой Азии два господина, а соблюдают чистоту в своем номере в гостинице… гм… А ты, молодой человек, находишься в мраморном дворце и… не побрит, гм…
Он брезгливо изучал печальное состояние одежды Зуфара и покачивал головой…
— Даже и разговаривать с тобой неудобно. Сошел бы ты, племянничек, на ступеньки… Наследишь еще здесь…
Зуфар не послушался и остался стоять на шелковом ковре, который он только теперь и заметил. Его глаза бродили по росписи стен, по поблекшим краскам изящных фигур бубнисток и стрелков из лука. Зуфар мучительно соображал: понятно одно — разговор с бухарцем не может долго продолжаться. Слушать о том, как европейцы восприняли появление азиатов в своих отелях, интересно. Но каждую минуту могут появиться тахминатчики…
— Вы земляк, вы для меня вроде дядя родной, — сказал он быстро, помогите мне. Прошу вас! Вы можете мне помочь?
Он вдруг почувствовал ужасную слабость в ногах и опустился на ковер. На лице «революционера» появилась брезгливая гримаса, и он поспешил подобрать под себя ноги. Но Зуфар, наивный человек, все еще смотрел выжидающе, почти с мольбой. Какое–то затмение нашло на него. Он все еще надеялся.
— Лучше бы ты ушел, племянничек, — протянул Заккария, — у меня что–то в голове боль.
Всем своим томным видом он показал, как у него болит голова и как ему тяжело продолжать разговор.
— Но вы поможете мне! — воскликнул в отчаянии Зуфар. — Отправьте меня домой в Хазарасп. В ваших силах отправить меня домой. Мне надоело здесь, в Персии. Меня подозревают, меня убьют здесь.
— За что же тебя убьют, племянничек?
— Они ненавидят большевиков.
— Ох! Так, значит, ты большевик? Такой молодой — и большевик! Ай–яй–яй! Плохо! Очень плохо. Они в самом деле не любят большевиков. Как же тебя, мусульманина, угораздило… в большевики, а? Нам, мусульманам, противоестественно быть большевиками. Мы, мусульмане…
- Предыдущая
- 103/149
- Следующая