Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/149
• Следующая

Зуфар поспешно обернулся. Возле него, кутаясь в одеяло, стоял колеблемый ветром старик капитан Непес. На лоснящемся от пота лице его в темных провалах лихорадочно горели глаза.

— Кто? Тюлеген? — удивился Зуфар. — Было у него две ноги, одолжил он еще пару и дал стрекача.

— Да нет, тот, другой… Весь в оружии… Ты знаешь, кто он. Военачальник сатаны Джунаида. Людоед Овез Гельды, сардар… Вместе с Джунаидом он давал клятву Всетуркменскому съезду Советов сложить оружие, не воевать. Я сам слышал. Сделали мы мертвецу поблажку, а он в саван гадит. Вместе с Джунаидом поломал клятву… И опять пожаловал к нам грабить, резать. Сколько он колхозов сжег, советских людей убил… Тамерлан! А ты… Водятся еще такие! Бросил Тамерлана в воду, и он утонул… Велик аллах!..

Из–под руки Непес слезящимися глазами обвел гладь реки. Вдалеке пятнышком маячила в дымившейся паром воде тюлегеновская шапка.

— Да, а все–таки нехорошо, человек за бортом!

Говорил капитан скорее по привычке.

— Ну, вытаскивать я его не буду, — вырвалось у Зуфара.

Непес зябко повел плечами.

— Чем он жил? Гнилыми мыслями, гнилыми поступками… Разве человек он? Захлебнулся, как котенок… Пусть остается… там, за бортом… Ну, я пошел, а то мой благословенный живот совсем разболелся.

Он махнул рукой и слабо потопал ногами по заиндевевшей палубе. Небрежно напяленная на самый нос паклевидная барашковая шапка смешно топорщилась. Похожее на такую же паклю подобие бородки щетинилось прямо из кадыка. Красные глаза сокрушенно моргали.

Сделалось еще тише. Даже льдинки не шуршали больше. Стояла такая тишина, что от падающих на железную палубу снежинок звенело в ушах. Старательно капитан Непес вслушивался в небо, в невидимые берега, в реку, в туман… Но молчали и небо, и берега, и река, и туман.

Очень опытен был капитан Непес. Слабо, но повелительно прозвучал его голос:

— Где якорь? Берегись!

Зуфар взлетел по лесенке в штурвальную, схватился за рукоятки штурвала и повернул судно прочь от вынырнувших из мари барханов, верблюжьими горбами нависших над водой.

Баржа неслышно плыла, подхваченная течением. Сорвалась с якоря? Нет, конечно! Не иначе Тюлеген успел перерубить канат…

Кашляя и хрипя, приплелся в штурвальную Непес–капитан. Теперь он напялил на себя, прямо на голову, клочкастый тулуп, в котором совсем потонуло его хилое тело. Старик едва держался на ногах. Четче обозначились черные круги глазниц. Он был болен, очень болен. Он ворчал, и в воркотне его слышались иронические нотки:

— У человека в брюхе пуля. Сорок лет в брюхе пуля. Мучает, мозжит, а человек бережет пулю, не расстается. Жалко пулю… бережет…

Но Зуфар не слушал. Что ему было сейчас до пули в животе капитана Непеса. Он ничего не слышал. Он думал. Суматоха поднялась в его голове. Ему бы ликовать, но он даже не радовался. Ему бы гордиться, но то, что он переживал, мало походило на чувство гордости. Муть подползала под сердце. Зуфар не отдавал себе отчета, в чем дело. Он еще не понимал. Но перед глазами его нет–нет да и вставало лицо сардара Овеза Гельды. Лицо, искаженное ужасом. Неприятно смотреть на испуганного человека. Страшно видеть ужас на лице бесстрашного. Неприятно!.. И Зуфар постарался вспомнить все плохое, отвратительное, что он слышал о сардаре. И ему сделалось легче.

Туча совсем легла своим кошачьим брюхом на воду, примяла его, закрыла серебряные сады Хазараспа и отмель с черными фигурками всадников… За бортом забурлила, заплескалась стремнина на перекате. Вдруг мимо проплыл остров, похожий на пятнистую шкуру теленка. Белые пятна снега лежали на бурой траве… По закраинам щетинился голый тальник и прошлогодний камыш.

— Клянусь, он спит стоя, — рассердился капитан Непес. — Правее! Правее!

Он сорвал шубу с головы и, вцепившись с неожиданной силой в руки Зуфара, заставил его повернуть штурвал.

— Ты храбрый человек, но плохой штурман. О господи, что сегодня творится в подзвездном мире! Ты — пастух, хоть и напялил на себя фуражку с золотой блямбой. Был пастухом и остался пастухом. Бараны ползают по песку, а корабли плавают по воде. Штурман! Какой штурман не знает острова Шуртугай. Мальчишка с закрытыми глазами найдет. Эх, ты! Поборол какого–то паршивого Овеза Гельды и задрал нос. Все на свете забыл. Реку забыл, фарватер забыл. У штурмана голову отрежут, а фарватер забывать он не смеет…

Выправив курс баржи и послушав, как ветки тальника скрипят о железо, Непес снова заговорил. Теперь он накинулся на дремавшего в углу Салиджана:

— Лоцман, эх! Раскис ты, Салиджан. Немножко снегу, немного холода, и уже дрожишь. Что? У тебя пуля в животе? И те, у кого пуля в животе, вахты не бросают.

Но на Салиджана увещевания Непеса подействовали странно. Он захихикал.

Не отрывая рук от штурвала, капитан наклонился к лоцману и воскликнул:

— О аллах, когда же ты успел нализаться? О несчастье! Один пьян вином победы, а ты сорокаградусной.

— Подумаешь, согреться нельзя, — пробормотал Салиджан. — Цени здоровье, пока не помер.

От ярости капитан даже забыл о своих хворостях.

— Туркмен от сотворения мира в рот вина не брал. Кровь туркмена водки не знает. А вы смотрите… Этот ишак напился и с ног валится. Что делать? На якорь! На якорь! На якорь!

Он кричал прямо в ухо Зуфару. Но Зуфар молчал и улыбался. С минуту Непес смотрел на него недоумевая. И вдруг вспомнил: якорь–то остался на дне реки. Баржа беспомощна. Баржа теперь — игрушка стремнин.

Физиономия старого Непеса заискрилась морщинками, хитрые глаза, такие усталые и больные, засмеялись.

— Держись за штурвал… Ты, Зуфар, не баба, я вижу. А подумал я сначала: совсем ты похож на племянника моего отца. Тоже здоровый был, веселый. Все петушился: я такой, я всем задам. Возвращался он раз из соседнего аула… Прибежал бледный. В развалинах видел Белую Старуху Иери–ер… Побила тогда седина племяннику бороду. Так испугался… Он и сейчас за дверь во двор выйти боится. А ты, Зуфар, не испугаешься Иери–ер, нет.

Зуфар все так же улыбался.

— «…Что же идешь ты войною? Что же случилось? Что же случилось?» вдруг торжественно продекламировал он.

Непес и Салиджан переглянулись.

Зуфар счастливо рассмеялся. Так смеется молодость. Молодость, которая ликует.

— Извините, капитан. Теперь лишь понял, — сказал он смущенно, — а все, что было… было… во сне…

Провожаемый взглядами Непеса и Салиджана, он отодвинул окошко штурвальной и, подставив лицо снегу и кызылкумскому ветру, закричал, полный торжества:

— «Что же случилось?! Что же случилось?!»

В пустыне каждый — враг другому…

Холм был лыс. На склоне его не укрылась бы и ящерица, вертлявая, тоненькая, похожая на белуджскую девчонку, песчаная ящерица.

Позади, внизу, слепило глаза зеркало коричневых вод реки, белели вымазанные известкой лачуги пограничников — сарбазов.

На вершине холма стоял всадник–пуштун с винтовкой за спиной, в богато расшитой жилетке, в длинных белобязевых штанах.

Слабое шуршание, слабее шелеста листьев, заставило всадника круто повернуться в седле. Винтовка оказалась у него в руках. Смотрел он, жадно рыская глазами вокруг…

В пустыне каждый — враг другому. Степняк знает, что пустыня шутить не любит. Руки всадника до боли сжимали винтовку, а глаза искали, во что стрелять.

Другая пара глаз вцепилась, въелась в фигуру, в лицо всадника, следила за каждым его движением…

Солнце сияло. Воды реки внизу блестели. Черным изваянием высился всадник на гребне холма, а рядом пятнистой ящерицей распластался на горячей глине человек.

Взгляд карих глаз всадника вдруг встретился с серыми глазами распластавшегося. Только теперь пуштун разглядел, что на склоне холма, почти под копытами его коня, лежит человек и что на человеке дервишеские сливающиеся с пятнистой глиной мокрые лохмотья…

• Предыдущая
• 7/149
• Следующая