Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 107

• Предыдущая
• 107/180
• Следующая

—  Вы знаете, Эбенезер,— наконец проговорила она без всяко­го выражения,— эксперимент удался.

—  Очень удался,— оживился мистер Эбенезер.

—  Слишком удался! И теперь, если... если им она не понравит­ся...— мисс Гвендолен думала вслух.— Она стала слишком умной и знает слишком много. Она вырвалась из рук своих создателей и... Она... то самое чудовище, помните, Эбенезер, в том романе... «Франкештейн»...

—  Не помню.— Мистер Эбенезер вообще не читал романов.

—  И напрасно. Роман Мери Шелли. Ученый становится жерт­вой   своего   собственного   создания — человекоподобного   чудови­ща... Наша Моника — дитя... высосала грудь матери и укусила... Или мы перестарались. Или она оказалась чересчур способной. Нам её не простят. Да не смотри, девочка, на меня так... Ещё ни­чего не решено. Но если господа из Лиги Наций вздумают и даль­ше упрямиться, нам  поставят в вину  многое.  Они ведь на  себя ничего не возьмут. Всё свалят на нас. И на неё... Ну, не смотри так... Никто тебя не съест... пока... И  потом есть еще Ага  Хан... Он еще не утратил вкуса к девственницам с розовой кожей. Или найдется какой-нибудь шейх с золотой мошной.

— Я не рабыня, чтобы вы говорили обо мне так...

                                                              Я грешил против тебя, я убегал от тебя.

                                                             Сегодня я пришел к тебе, умоляя тебя и

                                                             ища пристанища.

                                                                                Фередэддин Аттар

Странные заявлялись визитеры. И без конца. Там, где мёд, там и мухи. Но самый странный пришел поздно вечером, когда и визиты наносить не принято. Он не скрывал, что предпочитает сумерки и совсем не хочет, чтобы его видели днем на беломрамор­ной лестнице отеля «Сплэндид».

Даже на видавшего виды портье он произвел впечатление. Чу­довищных размеров голубовато-серый тюрбан делал посетителя высоким и важным, внушительным и представительным. Длин­ный облегающий камзол, белые бязевые панталоны в трубочку, туфли с загнутыми вверх носками, подбритая напрямую бород­ка—всем своим несколько маскарадным обличием визитер, види­мо, старался подчеркнуть, что он из южных стран, вернее всего из Индии. Но он не дрожал от швейцарской сырости, держался горделиво, животом вперед, и высокомерно, храня на лице брезгливую гримасу безразличия. Чёрные невидящие глаза меж при­пухлых век пронизывали собеседника насквозь и не отражали ни­чего, что видели. Из груди доносились глухие звуки, мало похо­дившие на членораздельную речь.

Визитера проводили в гостиную. Прогудев неразборчиво своё имя, он уселся, но не на кушетку, а прямо на ковер, по-турецки, поджав под себя ножки-коротыш-ки, и замер. Он спокойно сидел и ждал, не подняв головы, не повернувшись, когда в комнату грузно вбежал мистер Эбенезер. Он явно нервничал:

—  В чем дело? Кто такой? Почему впустили! Всякие тут чер­нокожие! Чего надо?

У себя в Пешавере и вообще в Индии мистер Эбенезер не по­зволил бы себе разговаривать так грубо даже со своим конюхом-саисом. Там надо поддерживать миф о белом господине, строгом, жестком, но справедливом, снисходительном.

Едва заметным кивком тюрбана визитер адресовал мистера Эбенезера к коридорному, вытянувшемуся у дверей с серебряным подносом в руках.

—  Что ещё? — заревел мистер Эбенезер.— Визитная карточка? У проклятого туземца визитная карточка?

Пришлось все же взглянуть на визитную карточку.

—  Йог! Вот как! Йог Ра-джа-па-ла-чария Маулен! Какого дья­вола нужно вам, господин чертов йог? Какое отношение я имею к йогам?

—  Мы к их высочеству принцессе Алимхан.

—  К черту, к дьяволу! Доверенное лицо госпожи Моники — я. Я уполномочен выслушивать всё, что болтают разные вроде вас. Быстрее! И выкатывайтесь!

Йог ещё ниже опустил свой тюрбан и молчал.

—  Выкиньте его! — бросился к коридорному мистер Эбенезер.

— Они от их светлости Ага Хана,— шепнул коридорный.

Он произнес имя Живого Бога, слегка задохнувшись от вос­торга. Имя Ага Хана, во всяком случае его миллионы, хорошо были известны всем в Швейцарии   и вызывали   трепет. Мистер Эбенезер слегка сник и исчез за портьерой. Йог как будто задре­мал. Коридорный стоял неподвижно, выставив вперед подносик с белевшей на нем визитной карточкой.

Шурша шелками, вошла мисс Гвендолен.

—  Их высочество одеваются. Сейчас пожалуют,— тоном при­дворной дамы процедила она, брезгливо поглядывая на посетителя. Она считала, что индийские йоги не употребляют мыла. И никто не  мог разубедить её, что именно йоги являют собой  образчик опрятности.

—  Вы от господина Ага Хана? Мне так доложили. К чему этот маскарад?

—  А мы член великого сообщества йогов,— прогудел в бороду ног и очень легко поднялся с ковра. Он галантно поцеловал бело­мраморную ручку мисс Гвендолен, и нельзя сказать, что эта воль­ность азиата не понравилась чопорной мисс. При всем том она не скрывала, что очень раздосадована.

Вдруг визитер оживился и, сделав несколько шагов в сторону, стремительно поклонился и бросился целовать подол платья во­шедшей Монике. Девушка даже испугалась резкости его движе­ний. Но тут же чувство изумления и радости овладело ею. Из-под надвинутого низко на лоб тюрбана на неё глядело расплывшееся, обрюзглое, но такое знакомое лицо того самого Ишикоча-Молиара, который при-ехал в Чуян-тепа вызволить её из хлева ишана Зухура, а два дня спустя в Зарафшанских горах разобрал каменную стену хижины и увел её чуть ли не на глазах страшного Кумырбека.

Боже, как она обрадовалась! И первым побуждением её было броситься к этому человеку, хотя казалось совершенно невероят­ным,  что  он   мог  очутиться  здесь,  в  далекой   чужой  Женеве.

Не разгибаясь, всё ещё в низком поклоне, йог заговорил по-узбекски:

—  Да сохранят тебя, дочь моя, добрые силы мира от необду­манных криков, воплей, изъявлений горя и радости, ибо не ми­новали бедствия, напасти и опасности для твоей жизни. Но мы рады видеть тебя, ибо и за сто дней не придет в себя от изум­ления тот,  кто увидит твою красоту, о принцесса Востока и Запада.

Предостережение было завуалировано в его болтовне обыч­ным придворным пустословием, но слова «опасности для жизни» он нарочно подчеркнул. Тревога коснулась сердца девушки. Ка­кое счастье, что тюркские языки и, в частности, узбекский не были знакомы мисс Гвендолен. И всё же подозрение вызвало складочку на её чистом лбу.

—  Сядь,  дочь   моя, — продолжал   Молиар,— и    позволь   рабу своему говорить.

Сам он не садился и стоял в почтительной позе, молитвенно приложив ладони к животу.

—  Его светлость Ага Хан шлёт своё отеческое благословение своей дочери и совет беречься злых людей.— Он заговорил теперь по-таджикски и выразительно повел глазами в сторону стоявшей за его спиной мисс Гвендолсн и вновь вошедшего мистера Эбенезера. — Господин Ага Хан сказал: «Звезда во  тьме небосклона страстей человеческих пусть запомнит — мы хотим, чтобы имя Мо­ники не валяли в грязи злые языки по странам Азии и Европы. Мы не желаем, чтобы она сде-лалась тряпичной куклой, когда ей надлежит носить венец». Не говори ничего, не обещай ничего. Ты слабая девушка, и язык девичий слаб.

В тоне его звучала почти угроза. Он вдруг приблизил голову к лицу Моники и быстро зашептал:

—  Не слушай ннглизов, бойся их! Не слушай и посланцев Ага Хана, не поддавайся  на его  посулы.  Берегись его.  Жди!  Друзья думают о тебе. Жди.

Скороговорка Молиара ничуть не походила на выспренное при­ветствие, но он опять мгновенно изменил тон, когда выведенная из терпения мисс Гвендолен буквально вклинилась между ним и девушкой и сердито сказала:

—  Хоть вы и йог, но будьте любезны говорить так, чтобы было понятно и нам.

Молиар улыбнулся и заговорил на языке дари:

• Предыдущая
• 107/180
• Следующая