Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 115

• Предыдущая
• 115/180
• Следующая

Попытки дворецкого объяснить, что хозяева отсутствуют, вы­звали у Пир Карам-шаха спесивое замечание: «Что мне твои хо­зяева!»

Он наполнил комнаты бунгало бряцанием оружия, запахами конюшни, козлиных загонов у дымных очагов, грубой степняцкой бранью. Пир Карам-шах на коне перевоплощался в кочевника на­столько, что забывал о какой-то там европейской вежливости.

Его разбудили. Отшвырнув покрывавший его ярчайшего рисунка бадахшанский халат из плиса — «сультанзиль», он сонно поднял­ся и тут же развалился в кресле, покрытом кружевным, связан­ным ручками мисс Гвендолен чехлом. Колесики шпор его белых, из кожи горного кийка сапог заскрежетали по полированной нож­ке. Пир Карам-шах выкрикнул в более чем одеревеневшее лицо мистера Эбенезера:

—  Велик аллах и пророк его Мухаммед! Справедливость и разум  восторжествовали в башках наших  крыс — лейбористских министров. Война! Понятно!

По обыкновению он бредил войной.

—  Война?.. Предположим, — протянула тихо мисс Гвендолен.— Но в чём дело?    И почему этот костюм... мастуджскин, что ли? Эта грубая суконная чалма... Шутовская бахрома, стекляшки-бусы? Хвост из фазаньих перьев. Какой маскарад! И даже медные серьги... подвески. Вы проткнули себе уши? А этот синий халат райской птички? Откуда он у вас?

—  Наш друг рядится под горца-мастуджца, — процедил,  не скрывая раздражения, мистер Эбенезер. Не столько шумные, тор­жествующие вопли Пир Карам-шаха о войне расстроили хозяина бунгало — он не любил и просто боялся всяких событий, — сколь­ко царапина, оставленная шпорой вождя вождей на красном де­реве кресла.

—  Ни черта вы не понимаете, Гипп! У дикарей всех встречают по одеянию. Вот такие-то перышки, вот этакая    бахромка на са­пожках, вот такие полфунтовые медные серьги и давно не стри­женные волосы и делают меня в глазах всяких мастуджцев-бадахшанцев «своим в доску». Да, да! Ликуйте, радуйтесь! Теперь мы ударим Россию Бадахшаном прямо в подреберье! Через Тибет, Китайский  Туркестан зайдем комиссарам во фланг с Востока. Всей Центральной Азией навалимся    на большевиков! Хватит! Довольно вашей слюнтяйской, дамской дипломатии, сэр! Теперь мы заговорим языком пулеметов... та-та-та...

Он с грохотом соскочил с кресла и чуть не сшиб с ног мисс Гвендолен-эконом-ку, тоже с сожалением смотревшую на роковую царапину.

—  Простите,  мисс, но у нас разговор не для девичьих ушей.

Говорил он совсем уж не любезно, но мисс Гвендолен не сочла нужным понять намек. Она подставила, не без изящества, к само­му лицу Пир Карам-шаха свою мраморно бледную узкую кисть руки, укоризненно сказав:

—  Вы орангутанг, сэр! Общение с горными дамами-грязнуха­ми вышибло из вас джентльмена. Сядьте!

Несколько растерявшийся вождь вождей поцеловал руку мисс и бухнулся снова в кресло.

—  Приношу извинения, но мне некогда.

—  Не знаю, почему вы нарушили указание и явились в Пешавер,— промурлыкала  кошечкой мисс Гвендолен, осторожно  кос­нувшись мизинцем уголка глаза. — Простите, у меня мигрень, но сейчас я не о мигрени, а о вашем приезде. В Лондоне это вызовет неудовольствие, сэр. Вы афишируете свои связи с бунгало, сэр! И вы отлично знаете это, сэр.

—  Должен я, наконец, сам знать, что происходит?  И что за­теял Живой Бог? Мне донесли, что какая-то чертова невеста Живого Бога приехала или приезжает    в Бадахшан в княжество Мастудж. Её там ждут. Чего вы скажете?

—  Простите, сэр, и из-за этого вы прискакали в Пешавер? Разве испортился прямой телеграфный провод из Дира?

Вождь вождей ничего не ответил. Мисс Гвендолен-экономка выговаривала тоном классной дамы:

—  Рано или поздно нам не избежать открытой войны с госпо­дами большевиками. Но всему свое время. Вы делатель королей. А чем плох Живой Бог? Разве из него не получился бы царек Бадахшана?  Богат.  Авторитетен.  Миллионы  поклонников,  раболеп­ных, безропотных.    И ведь Ага Хан не прочь воссесть на трон — разожглось в старике честолюбие. Еще немного — и его капиталы  пошли бы в наше дело.

—  Старый упрямец, дегенерат,— пробормотал Пир Карам-шах,

—  Он прежде всего делец, коммерсант, банкир. И вкладывает деньги он лишь в дело, дающее прибыль.

Тихо прозвучали над самым ухом слова:

—  Вы навсегда заперли нам двери Хасанабада.

Пир Карам-шах резко повернул голову и столкнулся со взгля­дом оловянных глаз мистера Эбенезера. Тот придвинулся еще ближе и заговорил:

—  Вы запустили черную кошку под полу Алимхану. Ага Хан и так по традиции не переваривает бухарских эмиров за их свя­щенные войны в прошлом против исмаилитов, за то, что он — про­тивник  ортодоксального ислама — перехватил  пост  председателя Лиги мусульман. А история с рабыней Резван, которую вы купили или похитили в Бадахшане и швырнули в постель эмиру! Резван, оказывается, дочь одного бадахшанского князька, царя...  как их там называют в горах, пред-назначавшего её в дар Живому Богу. А история с Моникой! Попытка её просватать за Ибрагимбека! Что же получилось в конце концов. Задет престиж духовного владыки всех исмаилитов. Ага Хан не поступится религиозными принципа­ми. Посягнувшего на невесту Живого Бога ждет ужасная кара...

—  Конфликт с Живым Богом поразительно не вовремя,— про­цедила  мисс Гвендолен.— Бухарский центр мы не сбрасываем со счетов.

—  Ставка этого эмира без эмирата Алимхана бита, — восклик­нул Пир Карам-шах. — Вы преувеличиваете его роль, мисс.  Пора ему на свалку истории.

И, проведя по лицу и бороде ладонями, он не без сарказма возгласил:

—  Нет бога, кроме бога!  Мы — мусульмане и  верим  в  могу­щество ислама.    Да возьмет Ибрагимбек в свою железную руку зульфикар — священный меч ислама!

—  Я не мусульманский газий и даже вообще не мусульман­ка, — отпарировала     Гвендолен-экономка. — Даже  мусульманину невежливо перебивать леди. Это между прочим. Вы ещё можете благочестиво — пророческими речениями — повергать в страх суе­верных мусульман, окружать ореолом неумолимого рока свою личность, но только не... Ага Хана. А он, прошу покорно вас учесть, во всей нашей комбинации был и остается важной фигу­рой... если не самой важной,— совсем тихо добавила она.

Неясно, слышал ли последнюю фразу вождь вождей, но он ограничился нетерпеливым пожатием плеч.

Создалась странная ситуация: два таких крупных деятеля — Пир Карам-шах, вождь вождей, обладающий в Северо-Западных провинциях полномочиями и властью почти диктаторской, и мис­тер Эбенезер Гипп, имперский чиновник, облечённый едва ли не меньшей властью и прерогативами — выслушивают указания той, кому в лучшем случае надлежало бы потчевать их кофе с поджа­ренными на спиртовке в сливочном масле типичными английски­ми «тостами».

Но мисс Гвендолен-экономка даже не заметила, что в пылу спора вышла за рамки своей более чем скромной роли.

—  В газете «Трибюн» изложена официозная точка зрения на суть вопроса,— чуть усмехнувшись, заметила она, и сразу слиня­ла нежная глазурь с её щёк и проступили кирпичные тона, как случалось всегда, когда очаровательная  экономка  превращалась в вершителя имперских дел. — Да, некий Притап Сингх в «Три-бюи» пишет: «Воинствующий панисламизм изжил себя в практике великобританской азиатской политики. Всем понятно, что на ос­нове учения корана не может существовать ни одно независимое государство. Мусульманские народы не терпят, когда их разоря­ют собственные тираны, пусть тоже мусульманские, прикрываясь авторитетом корана. Узы, которые раньше объединяли людей, прихожан одной мечети, обветшали и рассыпаются. Только перво­бытные дикари еще могут верить в коран. А большевики своими школами сделали чернь грамотной и подрезали в Бухаре, Самар­канде, Коканде корни ислама». От себя в дополнение к Притяну Сингху добавлю: в международной политической игре эмир Алимхан еще сохранился как синтез ислама и монархии азиатского ти­па. В эмира Алимхана, в его халифскую миссию, еще верят мно­гие. И, конечно, нам приходится пока считаться с эмиром под вы­веской — Бухарский центр.

—  Вот, оказывается, кто кроется под газетным  псевдонимом Притап  Сингх! — отвесил шутовски поклон Пир Карам-шах. — Мисс экономка подрывает устои тысячелетней религии.

• Предыдущая
• 115/180
• Следующая