Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 125

• Предыдущая
• 125/180
• Следующая

—  Танцовщица?..  О...— обрадовался    Алимхан. — Из    Египта приехала аравитянка... Танец живота... Кожа — атлас... Совсем на­гая... наши придворные старцы рты разинули...

—  Вы отлично поняли, о чем я...— продолжал Сахиб Джелял.— Законность вы превращаете в проститутку, подобно той танцовщи­це...  Вы тогда  подписали фетву — выдать из вашей  казны егип­тянке, даже не прикрывающей стыд, полпуда    золота. Нагая законность! Бухарская законность!.. Это ваше воззвание — предел вашей законности — мне   тайком    вручил   чайханщик в Байсуне... Эдакий смахивающий на мелкого воришку   прокуренный анашист... Видно, и у меня внешность заговорщика, если такой мерзавец меня принимает за своего.

—  Э, — забормотал эмир, — сыграем в шаш-беш. — Он не любил неприятных разговоров и принялся   расставлять,   громко   стуча, шашки на доске.

—  Там же в Байсуне народ рассказывал про тридцать два джихада эмира Музаффара в Гиссаре, про убийство тысяч пра­воверных мусульман таджиков    в кугистанских    селениях... Три­дцать два джихада, это не тридцать два «гиргиле» голой «закон­ности»— танцовщицы из Египта, пред глазами эмира...

—  Джихад... Необходимость... Задиристые, непокорные кугистанцы... наказаны смертью...

—  Раны на спине коня — наследство потомкам. Музаффарские беки-полковод-цы  из голов кугистанцев складывали  минареты,  а женщин и стариков в пустынных местах морили голодом и жаждой до смерти. Девушек и юношей продавали на базарах в рабство. Законность! Память народа жива. Когда люди слушают воззва­ние Бухарского центра с вашей подписью, с вашей большой  пе­чатью, они сравнивают прошлое и настоящее. Они слышат ваши призывы восстановить благословенный эмират и вспоминают про хлебные бунты  в девятисотом  году  в  Келифе,  в девятьсот  пер­вом — в Денау, в девятьсот втором — в Кургантюбе, в девятьсот третьем в... По-видимому, в восторге от вашей законности право­верные предавали   ваших беков и чиновников   мучительной казни у порога в соборные мечети.

Эмир запротестовал:

—  Вспомнить старое... Неприятно... Зачем?

—  А  в  тринадцатом   году,   когда   восстания  сотрясали  трон, кто  писал  в  Ташкент  генерал-губернатору,  кто  плакал — посы­лайте  русских  солдат,  спасайте!   Мятежники   были   мусульмане, а солдаты  неверные...  Законность!  Голая,  без стыда  и  совести! И вы думаете, народ забыл?

— Вы... вы... Сахиб,  опять...  Как  тогда...  Вы  тогда  бросили меня... Испугались... Бежали...

—  Вы же не слушали советов. Вы, государь, не хуже других. Министры, улемы, беки, мирзы, чиновники заодно с вами... Бек— однокашник эмира, а  полицмейстер — брат.    Визирь — разврат­ный   и  грязный — наперсник,   казий — взяточник  и  дармоед,   казикалан — сводник,   торговец   женским   телом,   начальник   горо­да — разбойник и покровитель воров. Вот она, голопузая закон­ность. Кривляется и вертит бедрами. О законности и благоденст­вии  пишете  вы,  эмир,  в  своем воззвании.   Прошлое  призываете вернуть. В  Бухарском эмирате не имелось даже своего хлеба... С каким трудом  удалось в двенадцатом  году уговорить  вас за­купить в России три миллиона пудов зерна, а ещё через два го­да еще два  миллиона.  Иначе все  мусульмане, ваши подданные, погибли бы. Да и так сколько перемерло с голода... Многие се­ления сделались жилищем сов, поля поросли вер-блюжьей колюч­кой. Вы думаете, народ ничего не помнит?

—  Всегда... учат плетьми... бить... заставлять работать... При­нуждать... Всегда. Мой ход!

Он выбросил кости и передвинул шашку.

—  Помните, — проговорил   мрачно  Сахиб  Джелял,  подбросив на ладони кости, — садовник, посадивший терновник,— не соберет винограда.

Лицо Алимхана исказилось. Все признаки говорили, что еще немного, и эмиром завладеет приступ гнева.

Но Сахибу Джелялу не оставалось другого выхода. Высокое дерево буря сильнее раскачивает. Шаш-беш! Или — или! Кости лягут счастливо, и он выиграет, или... просчет. В игре ставка — голова в хурджуне с кровью. Сахиб предпочел бы партию в шах­маты, но эмир ленив мыслью. Он отдает предпочтение игре в нар­ды, здесь больше случайностей судьбы.

А ну, что покажут игральные кости. Ведь в игре «шаш-беш» остаются лазейки для острого ума, чего не хватало затуманен­ному злобой мозгу Сеида Алимхана. Кровь прилила к голове и мешала ему соображать, перед глазами встала пелена, стучало в висках, что-то душило. Смутно метались обрывки мыслей: «А он неспроста... Сахиб Джелял! Он не посмел бы так просто... За ним сила... Он — сама хитрость».

И, как часто случалось, эмир Сеид Алимхан, не сумев разо­браться в чужой хит-рости, перехитрил себя. Смелую неосторож­ную речь Сахиба он посчитал хитроумным приемом. Злость сразу же остыла. Довольно вяло он пробормотал:

— Смелые слова... Не сносить бы головы... кому-то...  Рань­ше...

Шаш-беш! В такой партии ставка — голова. Но нельзя пово­рачивать с полпути. Лишь смелость и прямота могли поразить воображение эмира. Это понимал Сахиб Джелял. И он, уж те­перь не церемонясь, издевался над собеседником. Шаш-беш! Бо­лезненно громко отдавался в мозгу стук игральных костей о дос­ки нардов. Проигрыш — никуда не денешься. Всё в крови. Лапы муллы Ибадуллы потянулись к его голове. Шаш-беш! Выигрыш! Кто — кого!

—  И вы хотите прельстить воображение своих мусульман? — усмехнулся Сахиб.— Чем? Несчастьями последних лет царствова­ния: упадком торговли, высохшими арыками, болотами, камышо­выми зарослями с  кабанами.  Рабочего скота  в эмирате остава­лась десятая часть. Люди забыли вкус баранины, ходили в лох­мотьях. Такой была Бухара при вас. Ваше воззвание — барабан. Грохот, а внутри пусто. Попугать захотели: «...Советы наступили на честь женщины... превратили мусульманок в проституток, за­разили всех женщин и мужчин сифилисом...  В результате му­сульмане вымирают, теряют человеческий облик...» И лягушка квакает вразумительно, а вы пишете такое.

—  А что? Не так? — уже без всякой горячности лепетал Алимхан. На него нашло обычное отупение. Всегда он молился на свое прошлое, на своих предков — мангытских эмиров. Даже после  многих лет изгнания  он верил в незыблемость    старого порядка. Думал, что все будет по-старому,  по-мангытски.

—  Ваши  клевреты — подхалимы,  скрывают  от  вас  истину,— продолжал Сахиб Джелял.— Теперешние мусульмане Бухары не стадо, не «райа». Они избавились от лишений, вызванных дурным управлением, получили от Советского государства землю и вод­ные источники. Они хозяева своей жизни. Раньше плоды их трудов пожирали арбобы, беки. Теперь кончились дни тех,  кто привык жать, не посеяв. Воззвания, мятежные бумажки вам  не помогут. Поздно! В Гармском вилайете Советская власть отмени­ла налог с сорока тысяч хозяйств. В Кулябском    государство сняло с дехкан двести тысяч налога да еще дало кредит в шесть­десят миллионов! Добро не стареет. Если завтра в Куляб ворвет­ся Ибрагим и начнет мечом «славить» ваше высочество и ислам, кулябцы не скажут ему «ассалам  алейкум». Сами возьмутся за оружие. Не позволяйте себя обманывать. Ваши лазутчики торгу­ют словами. Подхалимничают. Медовый дождь над сахарным айваном. Льстят.

—  Что делать?.. Что делать?

Эмир вскочил и заметался. Он спрыгнул с возвышения. Нос­ком ичига поддел, словно мячик, трупик птицы и ловким ударом перекинул её через дувал.

—  А-а!—закричал эмир.—Змею отогреваю на груди... А вы, Сахиб, что вы попрекаете меня?.. Несёте злополучные вести... За­чем?.. Зачем сеете сомнения и безнадежность.

Швырнув с треском на доску игральные кости, Сахиб Джелял резко заметил:

—  А я не скрываю свои мысли, ваше высочество. Бухара не желает принять вас. Народ не хочет вас. Отмените джихад! Вы богаты,   спокойны,   благодушны.   Зачем   вам   война? Она   безна­дежна.

—  Жду светлого дня мести, — хныкал эмир. — Мне часто снится... каждую ночь... караван...  В носах верблюдов... белых... золотые палочки... Десять лет жду... Кровь, муки врагов... Унич­тожить!.. Разгромить!.. Вы, Сахиб, можете... Вы владеете секре­том «ят» — колдовства от предков, заговором, вызывавшим дождь. Помогите, Сахиб, стереть с земли... Страшно отомстить!.. Надо ду­шить!.. Убивать!.. Растоптать города в пыль... лишить людей огня и  воды... — захлебывался  он словами. От лености мысли он не следил за своей речью. — Убивать... истреблять без жалости... джихад... месть... бог   ислама   «эль   мунтаккам» — отмщающий... Месть за  все:  за  то,  что восстали, за то, что подняли  руку на меня... за то, что заставили дрожать за жизнь, бежать на чужби­ну...  Месть!  Аллах  наш  «эль  муит» — умерщвляющий.  Одно  из девяноста девяти свойств всевышнего... Пусть убивают!..

• Предыдущая
• 125/180
• Следующая