Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 141
- Предыдущая
- 141/180
- Следующая
По дорогам Хунзы и Дардистана скакали всадники во френчах цвета хаки и в высоких голубых тюрбанах.
— Вооруженные! Вооруженные, — бормотали горцы, а Гулам Шо, царь Мастуджа, ходулеватый, похожий на суковатую оглоблю, нетерпеливо слонялся взад-вперед под навесом летней кухни, где возились у очагов его растрепанные, почерневшие от зимней копоти, бойкие на язык, вечно ссорящиеся жены. Шлёпая их по мягкому месту, Гулам Шо приказывал с высоты своего царского величия:
— Каждодневно печь горячие чаппати! Чтобы днем и ночью не потухали угли в золе очагов!
— Гостя ждет! — хихикали, поводя карими очами, вертушки жены. — Ершится. Жрать нечего, а усы умащает душистым маслом, — и показывали вдогонку своему царственному супругу язык. Повелитель Мастуджа был настоящим царем. Вёл он свой род не от кого-нибудь, а от самого Александра Македонского. Но по своим достаткам и могуществу мало чем выделялся среди горных козопасов. Разве лишь коз и яков у него имелось побольше, да и спал он не с одной женой, а со многими. «Вот как бы ему не пришлось пересесть с коня на осла», потому что денег он совсем не имел, а продавать своих мастуджских красавиц и сделаться, работорговцем ему мешала влюбчивость.
Но гость не ехал и не ехал. И уже на берегах сумасшедших речек в зелень шелка вкрапились голубые, желтые и пунцовые пятна и блики ранних горных цветов, а ледники на Каракоруме тревожно посинели. Прямой, со спесивой осанкой и с жестким злым взглядом вождь вождей Пир Карам-шах не сидел на месте в Мастудже. Верхом на плотном горном коньке пробирался он по самым головоломным тропинкам.
Но Пир Карам-шах не любил болтовни. Если собрать тысячи людей и любой из них по камню унесет, то можно и в Каракорумском хребте ущелье прорубить.
Пользуясь каждым солнечным днем, Пир Карам-шах согнал на перевалы все мужское население Мастуджской долины и заставлял самого царя Гулама Шо показывать, как нужно прокладывать в несокрушимых скалах дорогу киркой и лопатой. Жилистый, высоченный царь железными лапами сжимал рукоятку кирки и сворачивал целые глыбы. И подданным Гулама Шо ничего не оставалось, как следовать его примеру. Они работали, проливая пот и ворча: «Зачем? Здесь тропа есть. Такая тропа всегда была. Хорошая тропа для людей и ослов. Её легко испортить, когда приближается враг. С такой тропой жить спокойно».
Но Пир Карам-шаху требовалась дорога. И скоро мастуджцы услышали, что с юга по весенним путям везут необыкновенные, неслыханной ценности грузы.
И сейчас же завертелось, закрутилось, завизжало, запищало все во дворце царя Мастуджа и задымилась его летняя кухня. Ожидалось много людей, и предстояло зарезать немало козлов и баранов, чтобы накормить всех и проявить гостеприимство.
Небо синело, и белые пики сияли под солнцем в вышине. По долинам вдоль берегов вздувшихся от снеговых талых вод горных потоков шли караваны с аккуратно запакованными вьюками. Под тяжелым грузом кряхтели и сопели лохматые яки, уже начавшие двнять и оставлявшие на тропах космы шерсти.
Караваны шли на северо-запад. Быстроглазые хохотушки в царской кухне с завистью перешептывались: не иначе в тюках и цветастые манчестерские ситцы и кашмирские бесценные ткани, и белосахарный звенящий фарфор. И всё это везут мимо Мастуджа, бедного и нищего, в Ханабад и Кундуз, где много воинов, храбрых и богатых, одевающих в шелка своих дикнх раскосых локайских и мангытских жен — толстозадых коротышек, которым пристало ходить в домотканых штанах из грубой шерсти. «А вот нам, женам царя, уж как бы подошли все эти пестрые, расцвеченные в радугу нежные материи да кисеи». Озорные, дерзкие жены Гулама Шо, из тех, кто посмелее, в холодных сумерках пробирались по обширному, круто падающему по склону горы двору тайком к набросанным среди валунов в беспорядке тюкам, щупали обшивку из добротного английского брезента и завистливо вздыхали:
«Сколько товара! Сколько товара! И хотя бы один вьюк остался у нас во дворе».
Так нет, скоро погрузят все на спины могучих, ревущих от злости на тяжесть груза яков и уйдут со двора, пройдут среди домишек столицы княжества Мастудж. Цепочкой опояшут зеленую, с пятнами запоздавшего снега гору, упирающуся в высоченный бадахшанский перевал, чтобы исчезнуть навсегда.
И нежные сердца сжимались, и слезы зависти, невидимые в темноте, выступали на очаровательных глазах. И даже нельзя слова сказать своему царственному супругу, ибо при одном упоминании о таинственных вьюках он пускает костистые кулаки в ход. А то снимает со стены очень больно бьющую семихвостку...
На свой страх все-таки две самые молоденькие жены, нахальные девчонки, еще не усвоившие дворцового этикета и нежные бока которых царственный супруг боялся портить плеткой, все-таки рискнули кухонным ножичком вспороть швы одного из тюков, лежащих под валуном в укромном местечке.
Громкий взвизг испуга разнесся в темноте. При слабом мерцающем свете звезд они увидели, что из прорехи посыпались винтовочные патроны, много патронов! Патроны валились потоком из толстого брезентового мешка. Крадучись н прячась меж торчаших скал, жены пробрались на кухню, прикусили язычки, чтобы им пе попало за любопытство и чтобы никто не узнал тайну.
Но шум и ругань на рассвете показали, что тайна раскрыта. Много бранных слов пришлось услышать в тот день мастуджцам. Тощая фигура шаха моталась среди вьюков и яков. Тумаки сыпались направо и налево. Но расспросы ничего не дали. Итак же, нак и всегда, вскоре двор опустел, чтобы опять через несколько дней заполниться вьюками, животными, проводикками, погонщиками.
И мастуджцы, и гилыитцы, да и все горцы с замиранием сердца говорили об огромных транспортах военной амуниции, переправляемых через Мастудж в сторону провинции Северного Афганистана. .
— У горно-полевой артиллерии, — говорил доктор Бадма Сахибу Джелялу, — калибры небольшие, но и такие орудия нашему Ибрагимбеку ни к чему. А везут их по путям, отнюдь не предназначенным для артиллерии.
Сахиб Джелял смотрел ввысь, в сторону хребта, куда поднималась, извиваясь и петляя, узенькая горная тропа.
— Здесь проходят одни яки да еще ишаки короткоухие, бадахшанские. Здесь бухарский ишак не пройдет, не говоря уже о верблюде и лошади. А пушка? Пушка весит очень много.
— Дьявол заставит мастуджцев и на руках пушки перетащить. Тащили же их сюда. Мобилизуют тысячу, две тысячи горцев. А что если Белая Змея поговорит с царем?
Странный разговор этот происходил на колючем от щебня берегу гремящего потока. Сахиб Джелял и доктор Бадма разговаривали не слезая с коней. Поодаль топтались горцы-проводники и мергены. Согласно установившимся охотничьим колониальным порядкам ни Бадма, ни Сахиб Джелял сами при себе охотничьих ружей не имели. Пешие горцы, расторопные и быстрые, несли за охотниками их двустволки, карабины, патронташи. Смуглые, крепкие, в лохмотьях, мастуджцы страстно любили всякое оружие, и для них истым наслаждением было хоть часок подержать в ладонях и ощутить холодок вороненой стали стволов прекрасных изделии оружейников Слгрингфильда и Льежа.
Сам тибетский доктор Бадма не слыл охотником. Больше того, никто не мог утверждать, что он вообще когда бы то ни было занимался охотой. Доктор Бадма исповедовал, и при «том достаточно рьяно, учение великого Сиддхартхы, известного под именем Будды, которое запрещает своим последователям вообще убивать живых тварей. Что касается Сахиба Джеляла, монументального, малоподвижного и, скажем, неповоротливого по виду, то никто не мог представить его карабкающимся по головоломным скалам с тяжелым винчестером в холеных, нежных руках с накрашенными по-женски хной длинными изящными ногтями. Да и вообще Сахиб Джелял не проявлял интереса ни к охоте, ни к охотничьим трофеям, если не считать случаев, когда не без удовольствия ел шашлык из горного молоденького козленка или подернутую золотистым жирком похлебку из горной куропатки.
Но мало ли что. Бывают обстоятельства, которые кого угодно собьют с толку и потянут в самое адское пекло и даже фанатика непротивления и доброты Бадму вынудят лазить по горам и брать на мушку муфлонов и архаров. А Сахибу Джелялу скучно и тоскливо сделалось в сырой, пропахшей дымом и кизяком хижине, где он жил в одиночестве немало уже дней, с тех пор как по повелению новой эмирши Резван-ханум выехал вперед в Мастудж. Он приказал заседлать своего гигантского жеребца Джиранкуша, узнав о приезде доктора Бадмы, и поехал по горным козьим тропинкам ему навстречу.
- Предыдущая
- 141/180
- Следующая
