Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 147

• Предыдущая
• 147/180
• Следующая

Не сдержав нетерпения, вождь вождей вышел во двор узнать, ие вернулись ли посланные на перевал навстречу Ибрагимбеку. Целые пригоршни колючих снежинок хлестнули ему в лицо, и он чуть не задохнулся. Нет, ему больше по нутру жаркие аравий­ские пустыни. Он не переносит холода, а холод пронизывает здесь, в Мастудже. Позавидуешь шубе Нупгун Церена из шкуры гима­лайского грубошерстного медведя.

Сразу же Пир Карам-шах понял, когда огляделся, что ждать Ибрагимбека и сегодня напрасно. Снежный хаос закрутил, завер­тел всю долину, и приземистые плосковерхие каменные постройки Мастуджа едва различались в белой мгле. Никто, конечно, даже отчаянный локаец Ибрагимбек и его видавшие виды ас­керы не рискнут проехать через перевалы в такой сумасшедший буран.

— Да, никто не  поедет. Зима  вернулась.  Перевал – снежная  могила.

Вздрогнув, Пир Карам-шах стремительно, всем туловищем по­вернулся. Кто угадал его мысли? На него смотрели из-под посе­девших от снежинок бровей черные любопытные и насмешливые глаза Молиара. Того самого Молиара, которого Пир Карам-шах встречал на своем пути уже не раз, но которого совсем не знал. А Молиар смотрел на него из снежной завесы и явно посмеивался в свою круглую бороду, тоже побелевшую от снега.

От мысли, что какой-то жалкий торгаш позволяет себе над ним смеяться, тяжесть сдавила мозг вождя вождей.

— А мы пошли в конюшню посмотреть нашего Белка,— добро­душно проговорил Молиар.— Да побоялись заблудиться, пока по двору пройдем. Вот это чудище, — он кивнул в сторону человека-пня, — думает, что можно в такой буран ездить по горам! А Белок — это мой конь — не хочет ехать. Совсем плохая конюшня у царя, холодная, сырая. А где ваши кони?

— Надолго это?—коротко спросил  Пир  Карам-шах,  смахнув с лица снег. Нет, ему показалось. Молиар и не думает смеяться. Он весь промок, выглядит жалким, подавленным. Он так беспоко­ится о своем коне по имени Белок.

— Буран к ночи затихнет, — заметил Молиар, потянув плоски­ми ноздрями холодный воздух.— Набросает белое одеяло и затихнет. Киик пройдет по горам — человек не пройдет.

— Долго?

— Боже правый,— решительно сказал Молиар.— Подъем кру­той. Тропы вверх, вниз. Пропасти. Опасно.

— Дьявольщина! — вырвалось у Пир. Карам-шаха. Он не тер­пел, когда в его планы вмешивались, пусть то природа или сам бог.

— А позвольте спросить, — просипел сквозь зубы Молиар, снег набивался ему в рот. — Вы ждете кого-то?

— А ваше какое дело? — пробурчал вождь вождей. Вопрос Молиара показался ему назойливым.

—  Сегодня он не приедет. И завтра не приедет, и через три дня. Приехал в долину Ишкашим с той стороны перевала, а даль­ше не смог. Беспокоиться не стоит. Он не приедет.

—  Что ты болтаешь?

— Значит, вы не тот, кто ждет. Боже правый, значит, вам нечего беспокоиться.

Молиар повернулся и шагнул к хижине.

Какое унижение! Вождю вождей пришлось догнать торгаша и даже схватить за плечо. Ладонь зябко отдернулась от мокрого заледеневшего халата — какой сильный снег!

Молиар остановился и обратил на Пир Карам-шаха удивлен­ное, совсем залепленное мокрым снегом лицо.

— Я жду Ибрагима. Ты отлично знаешь! Ибрагима! Идем! Клянусь, ты расскажешь все, что знаешь. Ты сам из Ишкашима? Все видели — ты сегодня спустился с перевала на своем прокля­том Белке!                                                                        

Он втолкнул Молиара в помещение и принялся трясти его за отвороты верблюжьего халата. Он вел себя как бесноватый и не стеснялся кричать на маленького самаркапдца, поносить его самы­ми обидными ругательствами, какие привык бросать в лицо этим презренным туземцам, грязным дикарям, хитрым обезьянам. Вождь вождей позволял себе в Мастудже всё, потому что власть его превосходила все допустимое и даже жестокую деспотическую власть царька Гулама Шо, робко сейчас смотревшего на эту гру­бую некрасивую сцену. Вождь вождей мог приказать повесить, расстрелять, сбросить в пропасть самаркандского торгаша и не ответить за это.

— Позвольте, господин,— заелозил Молиар.—Я не ореховое дерево, боже правый, чтобы меня трясли. Что вы мычите коровой, потерявшей теленка? Я скажу про Ибрагима-вора всё, что знаю, но скажу по-хорошему, по-человечески. Отпустите меня. Разве уважение моё к вам увеличится, если вы будете меня трясти? Не принято трясти почтенного человека...

«Дьявол не знал, что только шаг отделяет его от края моги­лы,— хвастал потом маленький самаркандец. — О, если бы он знал меня! Разве спесивец посмел бы проявить свой нрав? Боже правый. Он забыл, что я человек. Но я не смел открыться. А мое дело не позволило мне убить его, эту английскую собаку. И мне пришлось прикинуться овечкой, хоть во мне сидит тигр».

Возможно, что Молиар лишь позже приписал себе такие гор­дые мысли. Но сейчас неистовство вождя вождей явно напугало его, и маленький самаркандец радовался лишь тому, что всё это происходит на глазах высокопоставленного тибетца, которому не по нутру подобное обращение ференга-инглиза с восточным че­ловеком.

Застывший на месте посреди комнаты с дымящимся блюдом а руках Гулам Шо ненавистно поглядел на вождя вождей и обра­тился к нему совсем уж не как к дорогому гостю:

— Господин, одежда моя — баранья шерсть, пища моя — яч­менная каша. Но, господин, я хозяин этого дома, а этот путник Молиар — гость среди моих гостей.

Напоминание о присутствии Нупгун Церена умерило возбуж­дение вождя вождей. Он выпустил отвороты халата Молиара из рук и сел. Уселся и Молиар и любезно, но всё ещё задыхаясь, спросил:

— Что же угодно вашему высокопревосходительству? Что же я должен рассказать о многоизвестном, досточтимом и знаменитом своим злодейством Ибрагимбеке, чтоб ему подохнуть, кровопийце, людоеду!

Выпутывался он неловко, тем не менее эпитеты в адрес грозно­го локайца прозвучали у него едва слышно и предусмотрительно по-узбекски.

— Мы здесь не для пустых споров и не для того, чтобы звонить в  верблюжьи  колокольцы,— заступился  за  Молиара   молчавший все время Сахиб Джелял.

— Не для того, чтобы звонить попусту, — засмущался Нупгун Цереи, и макушка его черепа угрожающе заалела.

Чувствуя поддержку, Молиар позволил себе вольный тон и да­же надерзил.

— Вашему высокопревосходительству не подобает такое обра­щение с ничтожествами, подобными нам.

— Где сейчас Ибрагимбек? Почему он не приехал? — Пир Ка-рам-шах впился в лицо Молиара.— Когда он явится?

Пир Карам-шах почти раскаивался, хотя это и не было в его правилах, в том, что позволил себе погорячиться. Но усталость от дальнего, тяжелого пути, непогода не ко времени, явная неудача с созывом совещания вызвали очередной припадок раздражения, какие последнее время ему удавалось лишь с трудом подавлять. Ярость душила его. Ибрагимбек, на которого он делал ставку, опять подвел. И в такой момент.

Молчаливые, мрачные гурки сидели насупившись. Распола­гались они поодаль за отдельным дастарханом. Пир Карам-шах всегда ставил своих телохранителей на свое место, как и всех подчиненных и слуг. Жители тёплого субтропического Непала, они плухо переносили суровый климат Каракорума. Они одни знали, сколько им пришлось затратить сил, какие перетерпеть неимовер­ные лишения, чтобы продвинуть караваны вьючных животных с оружием и боеприпасами в унылый, нищий, холодный Мастудж для задержавшегося неизвестно где Ибрагим-бека. Да и каким способом теперь переправить груз на берега Пянджа, если путь преграждают заваленные сугробами перевалы.

Но гурки привыкли подчиняться своему свирепому начальнику. Они верили, что он все предусмотрел. Он платил им министерское жалованье и требовал от них одного — повиноваться и не рас­суждать.

Однако обращение Пир Карам-шаха с безобидным простаком Молиаром коробило и их. С сотворения мира гурки, жители гор­дого Непала, независимы. Страну их никогда не топтала нога завоевателя. Непальцы не переносят ни в ком колонизаторских замашек. И хоть они недолюбливают мусульман, но их раздража­ло, что Пир Карам-шах обращался с мусульманином-узбеком как с рабом.

• Предыдущая
• 147/180
• Следующая