Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 90

• Предыдущая
• 90/180
• Следующая

Сахиб Джелял пододвинул к нему бутылку и мрачно возгла­сил тоном проповедника:

—  Он устроил пир такой, что небо от стыда возопило. Истинно щедр хозяин наш. Но если пораскинуть умом, для Живого Бога гостеприимство ничтожно. Не вижу на столе жаренного с луком носорога! Нет здесь и шашлыка из морского кита, проглотившего пророка Иону! Но зато прав господин Курширмат. Смотрите, бу­дучи    правоверным    мусульманином,    с аппетитом    он поглощает жаркое из запретной кабанятины. А вы, господин Юсуф Шо, опья­няете себя  запрещенным самим  Мухаммедом  спиртом, выжатым из винограда. Что ж! Скрывать свои верования! Выдавать себя при мусульманах   за   мусульман,   при   христианах   за   христиан,   при идолопоклонниках за язычников! Ненавидеть мусульман и носить мусульманские имена!  Смеяться  над обычаями буддистов и есть свинину. Проклинать инглизов и пить их коньяк. Все дозволено! Остается насыщать утробы и молитвами снимать скверну, которой вы опоганите себя за угощением в доме Живого Бога.

Но никто не принимал всерьез его слов. Отбросили все запре­ты, пили и ели жадно, с удовольствием. И каждый раз, когда вежливые ловкие слуги приносили новые блюда, всем этим горным князькам и шейхам, не видевшим до сих пор ничего, кроме камней, ледяных перевалов, скотных пастбищ, мерещилось, что над серви­рованным хрусталем и золоченой посудой столом парит под рас­писным золоченым потолком благостный червонного золота образ Живого Бога. Там и впрямь были вылеплены какие-то не то бо­жественные, не то сатанинские лики. И все позолоченные...

Никто не задумался, почему Ага Хан покинул их вдруг. Один Сахиб Джелял приметил, что в зал заходил суетливый лощёный секретарь европеец. Сдержанно жестикулируя, он шепнул что-то на ухо Живому Богу. Именно тогда тот скомкал фразу и поспешил закончить свой спич. Да и поспешный уход Ага Хана из банкетно­го зала скорее походил на суетливое бегство, нежели на торжест­венный выход духовного владыки.

Неведомыми путями, скорее всего через слуг, внезапно за сто­лом распространилась странная, еще не ясная новость. Сначала чуть слышно, шепотом, а затем все громче в полный голос заго­ворили о событиях в Северном Афганистане.

Оказывается, Ибрагимбек, вместо того чтобы исподтишка продолжать подготовку к походу на север, в Советский Таджики­стан и Узбекистан, совершил предательское нападение на местные хезарейские племена, разорил много мирных селении, огнем и ме­чом пошел на горные долины и провозгласил независимость Кат-тагана и всего Афганского Туркестана. Ибрагим якобы объявил, что приступает к завоеванию Бадахшана.

Горе людям исмаили! Горе последователям веры истинной! Опять с джихадом мусульмане пошли на  горные исмаилитские кишлаки. Многие гости отодвинулись от стола, хотя угощение ещё далеко не закончилось и из дверей, ведших в кухню, доносились очень приятные запахи.

В толпе гостей шумел державшийся до сих пор неприметно маленький, юркий, суетливый Фузайлы Максум:

—  Живой Бог не ввергнет в черные лапы Ибрагима-конокра­да братьев наших исмаили! — разглагольствовал он, суетясь и под­прыгивая на коротких ножках.— Шакал и вор он! Пообещал мне помочь,   когда   я   совершал   в   Каратегине   победоносный   поход! Пальцем не двинул! Предатель! Почему он мне не помог? — И Фу­зайлы Максум  ринулся  наперерез  шагавшему  по проходу среди расступившихся  поспешно гостей  насупившемуся,  мрачному  мис­теру Эбенезеру.

—  Ибрагимбек — храбрый    военачальник,— небрежно    бросил тот и, грузный, массивный, надвинулся на низенького Фузайлы и вынудил его поспешно отшатнуться, почти отскочить.  И все по­няли, что дела курбаши плохи и что его покровители — англича­не — не поддержат больше его притязаний на припамирские об­ласти.

Мистер Эбенезер остановился около стоявшего в одиночестве Юсуфбая Мукумбаева.

Образумьте Ибрагима! — сердито заговорил он чуть слыш­но.— Выезжайте в Мазар-и-Шериф и Кундуз! Найдите Ибрагима, Прекратите резню! — Эбенезер Гипп вышел из себя. Шея, лицо у пего угрожающе побагровели. Челюсть отвисла и обнажила жел­тые зубы. Но тут же он взял себя в руки и продолжал почти спокойно: — Все было отлично. На днях в Сиаб, что близ Кундуза, где стоят лагерем локайцы Ибрагима, прибыли знатные люди из Кала-и-Фатту ишан Сулейман и ишан Судур. Они привезли Ибра­гиму послание от имени Сеида Алимхана.

—  Позвольте,   сэр,   перебить   вас со   всей   почтительностью,— возразил Мукумбаев.— Мы прибыли только что в Бомбей прямо из Кала-и-Фатту... Нам ничего не известно о послании Ибрагимбеку от их высочества... А ишана Сулеймана и ишана Судура не было в Кала-и-Фатту. Они в Индии по торговым делам.

—  Послание составлено на совещании дипломатических чиновников в британском посольстве в Дели. Принято решение подчи­нить алиабадскую вооруженную группировку эмигрантов-узбеков и остальные группы  командующему силами  ислама  в  Северном Афганистане господину Ибрагимбеку. В послании от имени эмира говорится именно об этом. Послание было отправлено с господами ишанами Сулейманом и Судуром через Пешавер. Очевидно, ишаны не успели или не сумели заехать в Кала-и-Фатту и поставить в из­вестность эмира о содержании послания.

—  Но что скажет их высочество? Без его ведома, без его со­гласия...

—  Эмиру мы объясним. Он согласится. Другого выхода у него нет. Беда в другом. Ибрагимбек превысил свои полномочия и за­теял склоку с горными племенами. Кабул немедленно отреагирует на это или уже отреагировал. Неужели Ибрагим настолько близо­рук, что вздумал воевать против всего Афганского государства? Потому-то вам и надо ехать в Кундуз, остановить Ибрагима.

Но Мукумбаева занимало другое.

—  Бадахшан? — заговорил   он.— Теперь   я   понимаю,   почему сегодня Ага Хан говорил о государстве Бадахшан.

Он опустил голову и внимательно разглядывал носки своих ла­ковых мягких сапог.

Дипломат, тончайший политик, Юсуфбай Мукумбаев при всей своей благодушной и простоватой внешности обладал хитроумием и коварством. И если эмир-изгнанник еще мог похвастаться каки­ми-то успехами на международной арене, то это объяснялось тем, что его полномочный министр и посланник при Лиге Наций пре­восходно умел  комбинировать  методы  азиатской  и  европейском дипломатии. Мистер Эбеиезер знал это и в душе даже побаивался ловкого бухарца.

—  Да будет дозволено задать вам, сэр, еще один вопрос? — медленно сказал Мукумбаев.

—   Говорите же! — В тоне мистера Эбенезера прорвались нетер­пеливые и даже грубые нотки.

И вновь Мукумбаев проявил весь свой восточный такт и вы­держку. Спокойным, ровным топом он спросил:

—  На сегодняшнем почтенном собрании мы лицезрели и слы­шали странное и непонятное, совсем непонятное.

И он опять остановился.

—  Да что же, наконец?

—  Мы старались не видеть — и видели. Мы зажмурили  гла­за — и сияние жгло наши зрачки. Мы не хотели этого, мы не сме­ли... и все же мы лицезрели   дочь   пресветлого   нашего   эмира — будь он благословен!  Мы  видели  принцессу  Монику-ой.  И  увы! Она стояла перед всеми с открытым лицом в неподобающих одеж­дах, обнажающих непозволительно ее стан. И мы слышали слова его светлости Ага Хана, касавшиеся принцессы. И мы впали в мо­ре удивления и океан недоумения.

По обыкновению, мистер Эбенезер Гипп едва не чертыхнулся. Он не был   дипломатом.   Тем не менее   он   сдержался,   с трудом и проклятию сорваться с губ. Он понимал, что лучше сдер­жаться.

—  Чему же вы так удивились, господин министр?

—  Нам известно, сэр. что их высочество Сеид Алимхан — да будет с ним мир! — собственнолично соизволил просватать свою дочь принцессу Монику-ой за его высокопревосходительство госпо­дина командующего силами ислама, амирлашкара Ибрагимбека Чокобая. Слово обещания эмира Бухары незыблемо! И что же скажет ныне их высочество, когда до них дойдет весть о столь не­достойном событии, лицезреть каковое нам пришлось здесь, во дворце Хасанабад?

И он низко поклонился. И в этом глубоком подобострастном поклоне чувствовались ирония, издевка, возмущенный протест.

• Предыдущая
• 90/180
• Следующая