Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 98
- Предыдущая
- 98/180
- Следующая
— О верблюдах с золотыми вьюками и в сказках рассказывают, — И Молиар сложил губы трубочкой и «фукнул» презрительно...
— Фукать-то нечего, — с жеманной усмешечкой зашептала Бош-хатын. — Еще есть тайна. Самая темная тайна...
«Неужто сейчас она заговорит о концессии,— думал Молиар, и весь задрожал от нетерпения.— Неужто старуха прознала о моем деле. К чему бы она начала со мной откровенничать. Она видела меня в те годы при дворе и теперь признала. Во исяком случае эмирша говорит обо всем так, будто уверена, что я все знаю. Плохи мои дела».
Но, видимо, у Бош-хатын было совсем другое на уме.
— Правдами и неправдами, лестью и увещеваниями этот сын разводки — эмир — заставляет меня теперь переписать капитал обратно на него. И он послал письмо той французской потаскушке, которую приблизил к себе, — в Женеву, чтобы обделать все эти незаконные дела и через неё, то есть при пособничестве этой суч-ки, отобрать у бухарского народа его достояние.
Бош-хатын, задохнувшись в подступивших слезах, издавала кошачий писк. А Молиар сидел неподвижно, пытаясь понять, почему Бош-хатын избрала его вместилищем весьма опасных секретов.
«Но как теперь начать разговор о сейфах? Разве она согласится дать доверенность?»
Сидел Молиар опустив голову и пряча глаза, но по побелевшему кончику его широкого, плоского носа и по нервно раздувшимся крыльям ноздрей можно было понять, что он вполне осознает всю опасность своего положения. Сейчас он мог думать лишь об одном: как Бош-хатын узнала о его намерениях.
«Куда они в Кала-и-Фатту запрятывают того, кого они считают своим врагом? Закапывают ли его в могиле на кладбище, бросают ли в бездонный колодец, сжигают ли? Но спокойнее, перестань дрожать. Разговор со старухой не окончен. Главное, ты еще не труп». И Молнар осторожно провел ладонями по теплому сквозь материю белого камзола, довольно-таки округлому брюшку гурмана, любителя хорошо покушать. Нет, он еще жив, хоть и пришлось проглотить столько всяких неудобоваримых тайн.
— Уеду в Бухару! — прокричала Бош-хатын.— Меня обижают, меня огорчают, мне делают плохо. Ищу покровительства и прибежища у большевиков от этой змеи с пятью ногами. И вы должны помочь мне!
— Но как я могу? — пискнул Молиар.— О госпожа, ваши добродетели с божественными качествами неисчислимы.
— Э, царь всех хитрецов, э, продавец слов на базаре лести,— протянула зловеще Бош-хатын.— Разве ты не самаркандец? Разве ты не живешь в Самарканде? Разве ты не еретик шиит? Чтоб вы все подохли, шииты! Разве ты не приехал сюда разнюхивать и зыркать глазами? И чего ты изворачиваешься? Мы умеем в тысячу раз больше и лучше хитрить и выворачиваться. Б-ее-е...
И Бош-хатын совершенно непристойно разинула рот, высунула язык распялила перед лицом Молиара обе пятерни, и вся заколыхалась, жирная, с лоснящимся, перекосившимся от радости лицом, что она загнала в угол такого ловкого пройдоху.
А царь всех хитрецов и взаправду трясся, не умея сдержать дрожь радости, пробегавшей от затылка по спине к ногам. Да, старуха думает, что сумела раскусить его. Ей уже казалось, что она вольна с ним сделать, что хочет: проглотить ли его, выплюнуть ли с плевком в плевательницу. Кстати, у колена рассевшейся с удобством по-турецки бабищи стояла чеканная золотая плевательница, крышечка которой, как успел прикинуть в уме Молиар, стоила годового дохода целого степного кишлака со всеми людьми и баранами впридачу.
Молиар ликовал. Она сама дала ему возможность вывернуться, и к тому же он теперь имел удобный предлог заполучить то, за чем он пришел.
А Бош-хатын говорила:
— Ну-с, хоть и мала пылинка, но попробуй на вкус — и узнаешь остроту её, царь хитрецов, господин Молиар, или как там тебя. Будешь слушать, что тебе говорят.
Маленькая круглая чалма беззвучно склонилась. Как хорошо! Есть еще время и возможность все обдумать.
— Так вот, кончились времена, когда господин волк — Алимхан и бедная овечка — подразумеваю себя — вместе бок о бок ходили на водопой. Все! Ты напишешь письмо. А что писать, я скажу. На тебе калам — и пиши.
Трясущейся, прыгающей рукой Молиар писал. Он писал и удивлялся. Оказывается, Бош-хатын всегда уважала Советское государство. Она поняла мудрость и дальновидность большевиков. Большевики утвердили в Бухарском эмирате благоденствие и сытость, спокойствие и добросердечие. Не забыла Бош-хатын продиктовать, что большевики вырвали из-под конской сетки чачвана розовый цвет женской красоты. Много похвал расточала Бош-хатын в начале письма московским комиссарам. А затем лишь перешла к делу. Целую страницу пришлось Молиару исписать слезливыми рассуждениями Бош-хатын о желании умереть на родине. Далее в письме излагалось, что все имущество, капиталы, деньги в золоте, бумажках, серебре, в монетах и слитках госпожа эмирша дарит Советскому Государственному банку, а миллионы она переведет со счетов таких-то и таких-то банков на счета в Москве. Не забыла Бош-хатын перечислить и свои отары каракульских овец с указанием, где они пасутся.
И, наконец, Бош-хатын воскликнула:
— А теперь, сын греха, господин Молиар, изволь написать да послаще, чтобы сахаром рот наполнился у господ большевиков, что вот я, госпожа государства Бухары, готова приехать в советские пределы и прошу дать мне, бедной, нищей мусульманке, приют, лишь бы проводить свои сиротские дни до самой кончины, на родине. Пусть советские товарищи обеспечат меня пенсионом, скромным, но достаточным для моего пропитания и для пропитания тех из близких и слуг, которых я соблаговолю взять с собой из изгнания в Бухару... А всего я возьму, и на то имею право, двести тридцать три человека — чад, домочадцев и прислужников, и никто пусть мне в том не мешает. А детей пусть учат в мектебах при мечетях по мусульманскому закону. Но тут Молиар возмутился:
— Ну уж на такое не пойдут!
— Не глотай, не прожевав. Вот ты еще раз выдал свое существо, господин Как Там Тебя. Ты урус. Ладно! Не мотай чалмой! Весь ты хитростен и лжив. Твоя домулловская чалма — хитрость и ложь. Ну ладно, пусть дети учатся в советской школе. У Советской власти, говорят, школы хороши. Правда, что ли?
Но Молиар на сей раз не отозвался. Он уже попался сегодня не один раз. Хватит. Он смотрел вопросительно на Бош-хатын, и во взгляде его черных, подернутых маслянистой пленкой глаз Бош-хатын читала готовность слушать и повиноваться.
— Знаю. У вас в Москве моему письму и не поверят. Надо их подмаслить. Напишу тогда еще: шелудивый пес Ибрагимбек готовится к войне. Вот тут, — она вытащила из-за пазухи тумар, а из него клочок густо исписанной бумаги,— в молитве записано, сколько у Ибрагима и в каком месте Ханабадской провинции аскеров, ружей, пороху, пуль. Где у него верные соглядатаи есть в Душанбе, Гиссаре, Бальджуане, Гузаре, Бухаре, Самарканде. Кто они. Где прячутся и прячут оружие. А вот тут пониже написано, сколько пушек везут инглизы для Ибрагима через Гильгит, Мастудж, Ладак. И сколько посылают артиллеристов-сипаев для стрельбы из тех пушек. И сколько ядер. И сколько пулеметов. И когда пушки и пулеметы повезут и по каким дорогам через Бадахшан. Все тут записано. Теперь поверят, что Бош-хатын хорошая и хочет с открытым сердцем приехать в Бухару, а?
— Вы сказали — подмаслить. Подмаслить-то подмаслить!.. Но с пустыми руками в Москву не поедешь?
— Что вы говорите?
— Надо повезти в Москву задаток! Золото!
— Золото? — взвизгнула Бош-хатын.— Откуда я возьму золото? Все деньги в банках, в железных сундуках.
— Тот капитал, что в железных сейфах, пусть там и останется. А вот бумаги, документы они называются…
— До-ку-мен-ты? А?
— Ценные бумаги.
— Говорите понятнее!
— Они, эти бумаги, дороже золота, дороже денег. Дайте их мне, и я отвезу их в Москву. И за них большевики сделают все, что вы хотите.
— Бумаги? — подозрительно протянула Бош-хатын.— Откуда вы взяли про бумаги? Откуда вы знаете?
- Предыдущая
- 98/180
- Следующая
