Новейший философский словарь. Постмодернизм. - Грицанов Александр А. - Страница 76

• Предыдущая
• 76/425
• Следующая

По Левинасу, история человечества, прошлое других конституирует гетерономный порядок коммуникации. “Диахрония в приложении к прошлому, которая не может быть аккумулирована в репрезентации” есть, согласно автору “Д. и Р ” “конкретность времени, то есть время ответственности за Другого” Диахрония прошлого не может быть выровнена (синхронизирована).

Отсутствие будущего с его формой “наступать” (a-venir), в которой предвосхищение, или протенция, вплотную подходит к мраку временной диахронии, поддерживает авторитет императива. Темпоральный модус “чистого будущего” также связан с открытием времени вне репрезентации. Смерть как абсолютная слабость это, скорее, не обещание воскрешения, а констатация того факта, что смерть ни от чего не освобождает, а ведет к противоположному времени репрезентации — будущему. В Другом открываются значение и долженствование, которые обязывают и за порогом смерти. Императивное значение будущего как не-безразличие к другому, как долженствование по отношению к незнакомцу рассматривается как “зазор естественного порядка” и неуместно, даже неприлично, по мнению Левинаса, называется сверхъестественным. “Будущность будущего” как любые возможные Откровения это не “доказательство бытия Бога” а “придание Богу значения” Тайна длящегося времени, обнаруживаемая вне пределов репрезентации или сведения к ней, есть, согласно Левинасу, теологическое время “с-Богом” (avec-Dieu), есть подчинение порядку абсолютного, авторитету par excellence, власти совершенства или порядку Добра. “Неизвестный” Бог не тематизирован вследствие своей трансцендентности, действительного “отсутствия”

Однако, по мысли Левинаса в “Д. и Р.”, Бесконечное недоступно тематизации, неподвластно ноэтико-ноэматической корреляции. В идее Бесконечного мышление мыслит больше, чем может “вместить” Значимость прошлого, которое не явшется настоящим человека и не затрагивает его воспоминаний, и значимость будущего, управляющего им в смертности или перед лицом Другого, трансцендируют конечность человеческой экзистенции, бытие-к-смерти. Темпоральные модусы не делят репрезентируемое время имманентного и его историческое настоящее. Диахрония прошлого и будущего, “различие” во временном зазоре интерпретируются Левинасом как время “с-Богом” Концепция деформализации времени, представленная в “Д. и Р ” базируется на идее привнесенного смысла в противоположность имманентной закономерности, привнесенного “через” время, т. е. исторически, в отличие синхронического подхода в “остановленном мгновении”, “сейчас”

(discursus: от лат. discerе — блуждать) — словесно либо письменно артикулированная форма объективации содержания сознания, обусловливаемая доминирующим в данной социокультурной традиции типом рациональности. Д. — сложное единство языковой практики и внешних к ней факторов (значимое поведение, проявляющееся в доступных чувственному восприятию формах), необходимых для понимания текста (см.), т. е. дающих представление об агентах коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения. Д. прежде всего, это речь, погруженная в жизнь, в социальный контекст (по этой причине понятие “Д.” редко употребляется применительно к древним текстам). Д. не является изолированной текстовой или диалогической структурой, ибо гораздо большее значение в его рамках приобретает паралингвистическое сопровождение речи, выполняющее ряд функций (ритмическую, референтную, семантическую , эмоционально-оценочную и др.). Д. есть “существенная составляющая социокультурного взаимодействия” (Т. ван Дейк).

Теория Д. конституируется в качестве одного из важнейших направлений постмодернизма. Соответствующее философское звучание термин “Д.” приобрел благодаря работам М. Фуко (см.). “Д.” понимается им как сложная совокупность языковых практик, участвующих в формировании представлений о том объекте, который они подразумевают. В “археологических” и “генеалогических” поисках Фуко “Д.” выступает своеобразным инструментом познания, репрезентирующим весьма нетрадиционный подход к анализу культуры. Фуко интересует не денотативное значение высказывания, а, наоборот, вычитывание в Д. тех значений, которые подразумеваются, но остаются невыраженными, притаившись за фасадом “уже сказанного” В связи с этим возникает проблема анализа “дискурсивного события” в контексте внеязыковых условий возникновения Д. экономических, политических и др., которые ему содействовали, хотя и не гарантировали его появление. Пространство “дискурсивных практик” обусловлено возможностью сопрягать в речи разновременные, ускользающие из-под власти культурной идентификации события, воспроизводя динамику реального. В Д. Фуко обнаруживает специфическую власть произнесения, наделенную силой нечто утверждать. Говорить — значит обладать властью говорить. В этом отношении Д. у Фуко подобна всему прочему в обществе — это такой же объект борьбы за власть.

В самооценке Фуко, аналитика Д. являла собой один из фундаментальных приоритетов его творчества: “я просто искал... условия функционирования специфических дискурсивных практик”. Предметом “археологии знания” (см.) у Фуко выступает “не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Дискурс” Близкие интенции мышления могут быть обнаружены в стратегии деконструкции (см.) у Ж. Деррида (см.): “разрыв (“Рассеивание”; текст, носящий это название, представляет собой у Деррида систематическое и разыгранное исследование разрыва. — А. Г.у А. У.) надо... заставить бродить внутри текста”

В отличие от классической историко- философской традиции, понимавшей Д. как своеобычную рационально-логическую процедуру “покорного чтения” т. е. декодирования по мере возможностей внутренне присущего миру смысла, постмодернизм интерпретирует практики Д. принципиально иначе: “не существует никакого пре-дискурсивного провидения, которое делало бы мир благосклонным к нам” (Фуко). В рамках традиционного мышления Д. “олицетворяет” автохтонный смысл и логику, внутренне присущую объекту; постмодернизм же сосредоточивает внимание на “нонсенсе” (см.) как открытой возможности смысла и на трансгрессивном прорыве в сферу открытости смысла (см. Трансгрессия).

В границах постмодернистского подхода Д. трактуется “как насилие, которое мы совершаем над вещами” (Фуко). Выражающий специфику характерного для определенной социокультурной среды типа рациональности, Д. деформирует естественные проявления “предмета вербализации” В результате этого Д. может быть правомерно осмыслен как “некая практика, которую мы навязываем” внешней по отношению к Д. предметности (Фуко). Согласно постмодернистскому истолкованию дискурсивных практик, в Д. объект не представлен в собственной целостности, но процессуально осуществляется как последовательная умозрительная его актуализация. В процессуальности Д. феномен Я теряет свою определенность, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как “порядок дискурса” (см.).

Важнейшим аспектом постмодернистских аналитик Д. является исследование проблемы его соотношения с властью (см.). По мысли Фуко, будучи включен в социокультурный контекст, Д. как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имма- нентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: “дискурсы... раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее” (Фуко). По оценке Р Барта (см.), “власть... гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия” На основании этого постмодернизм фиксирует в демонстрируемой сознанием человека “воле к знанию” отголосок тирании “тотализирующих дискурсов” (Фуко). Частным случаем тирании Д. выступает “власть письма” над мышлением читателя (см.): дискурсивное измерение письма создает во внутритекстовом пространстве “плю- ральность силовых отношений” (Фуко), ограничивая принципиальную свободу понимания и потенциальных интерпретаций текста.

• Предыдущая
• 76/425
• Следующая