Красная звездочка - Потапова Алла Вячеславовна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/16
• Следующая

— Отгадайте загадку: один на земле лежит, пыхтит, второй стоит, улыбается, а третий в небе колышется.

Раненые заулыбались, кто-то хлопнул в ладоши, а усатый одобрительно сказал:

— Так что это значит? Давай, брат, расскажи!

Мальчик, обрадованный поддержкой, рассмеялся и сообщил разгадку:

— На земле пыхтит фашист, стоит-улыбается советский боец, а в небе колышется наше знамя над Берлином!

Что тут поднялось! Аплодисменты, выкрики: «Молодец», «Вот это да!», «Ай да шефы!»

А он стоял, раскрасневшийся и счастливый, потому что и загадку и ответ придумал сам. Из-за ширм выглядывали раненые, спрашивали, что тут происходит, им охотно пересказывали, и вспыхивали новый смех и аплодисменты. Я смотрела на этого мальчика и старалась представить себе, кем он станет, когда вырастет, когда придёт Победа, и в этом здании опять будет театр, и сюда придут на спектакль, даже не подозревая, что военной зимой здесь лежали раненые и мальчуган с чёрными сияющими глазами рассказывал им, как в Берлине будет развеваться наше советское знамя…

— Доктора, скорее доктора! — перекрыл все звуки отчаянный мужской голос. — Танкисту плохо!

Как же я могла забыть о главном! Отец Антона сползал с кровати. Его подхватили, стали укладывать.

Пробравшись между сгрудившимися возле него ранеными и медсёстрами, я торопливо заговорила:

— Вы меня слышите? Антон просил передать, что он будет таким же честным и справедливым, таким же отважным, как вы!

Танкист открыл глаза, но нельзя было понять, слышал ли он мои слова.

Медсестра взяла меня за плечи и повела к выходу:

— Спасибо, ребята, но вам пора уходить.

Галочка вцепилась мне в руку. Мы уходили, оглядываясь, и перед нами были посуровевшие лица бойцов. Никогда, никогда не должна повториться война!

По длинному запутанному коридору мы выбрались во двор и попрощались. Пожалуй, мне пора было возвращаться. Я полезла в карман за звёздочкой и нащупала какую-то бумажку. Деньги! Я про них совсем забыла! Что же мне с ними делать!

В звёздочке замелькали картинки. Совсем маленькая девочка стоит возле хлебного ларька и смотрит, как люди несут маленькие тёмные куски хлеба. Она терпеливо следит за каждым и во взгляде её — голод. Сжимаю в руке звёздочку. Это Наташа, сестра Маши-растеряши. Я уже знаю, что мне делать с этими деньгами.

— Ты меня узнала, Наташа?

— Узнала.

Девочка смотрит на меня без особого интереса — я отвлекаю её от занятия.

— Ты что здесь делаешь?

— Гуляю, — отвечает Наташа, провожая глазами очередного покупателя, идущего с хлебом.

— Хочешь чего-нибудь вкусненького?

— Вкусненького? — Наташа поворачивается ко мне, и в прозрачных голубых глазах зажигается огонёк. — Хочу!

— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к женщине, только что отошедшей от ларька, — где можно купить конфет или пирожных?

Женщина посмотрела на меня удивлённо, усмехнулась, но ответила:

— На базаре, милая моя, где же ещё!

— А базар далеко?

— Так за вашими же спинами!

И добавила, покачав головой:

— Надо же, покупатели!

— Пошли! — сказала я решительно, и мы с Наташей пошли на базар.

На базаре продавали всё: старые, ношеные вещи, вязаные шапочки и самодельные туфли. Попались даже тетрадки, аккуратно сшитые из белой линованной бумаги. Я хотела их посмотреть, но толпа вынесла нас к длинным деревянным столам, где продавалось съестное.

Какой вкусный был там воздух! Мы попали в огромную кухню, где женщины, раскрасневшиеся, крикливые, в домашних халатах и передниках поверх толстых зимних одежд, стояли перед примусами и переворачивали время от времени на сковородках что-то жарящееся, шипящее. Аромат густым облаком стоял над толпой.

Но я повела Наташку дальше, и, наконец, мы остановились. Перед хорошенькой девушкой-продавщицей стояла небольшая тарелка, а на ней — пирожные. Плоский коржик с бледно-жёлтой горкой, заканчивающейся остренькой запятой.

— На чистом сахаре и американском яичном порошке, — сообщила продавщица и чуть подвинула к нам тарелку.

— Выбирай, какое тебе нравится, Наташка, — громко сказала я, чтобы все сразу поняли: пришли настоящие покупатели. Соседние продавщицы засуетились, подхваливая заодно и свой товар, а я сама засмотрелась на пирожное. Воздушное облачко на коричневом коржике даже на вид было сладким, тающим во рту, прямо язык заныл от желания его лизнуть. Я подтолкнула к прилавку девочку: пусть выберет себе самое красивое!

Сначала я не поняла, почему Наташка упирается. Даже подумала, что её кто-то держит! Деньги я достала давно и уже хотела протянуть их продавщице, но Наташа круто обернулась и стремительно ринулась в толпу. Я за ней: ведь если она потеряется в такой толчее, найти её совершенно невозможно. Люди разъединяли нас, а юркая маленькая Наташа пробиралась к своей цели быстрее, чем я успевала за ней. Наконец она остановилась, я схватила её за воротник, запыхавшаяся, и прикрикнула: «Да что ты!» А все остальные слова застряли у меня в горле.

Здесь продавали пироги с фасолью.

Большие и плоские, как рукавицы, они лежали горкой и обещали сытость. Наташа смотрела на них немигающими огромными глазами и молчала. Она не смела просить, только подошла к прилавку и оперлась на него остреньким подбородком.

Так были они совсем рядом: худенькая девочка с синеватым от холода личиком и блюдо толстых серых пирогов с фасолью.

— Ты сказала — вкусненькое, — несмело произнесла Наташа, — купи этот большой хлеб, — и шёпотом добавила: — Его хватит на целый день.

С базара мы шли молча. Наташка уплетала пирог с фасолью, поглядывая на меня, а я улыбалась. Для Наташки. Хотя мне было совсем невесело.

— Прощай, — сказала я хорошей этой девчушке, — расти счастливой.

— Ты к нам приходи в гости. Мы же тут недалеко живем, — радушно пригласила Наташка, аккуратно собрав крошки на руке и высыпав их в рот. Она уже ушла, но спохватившись, обернулась и звонко крикнула:

— Спасибо!

О, господи, чуть не забыла. Погоди, Наташка!

Я быстро разделась. Странное это было зрелище: раздевание на морозе. Свернув всё в тугой свёрток, отдала его девочке:

— Маме отнесёшь, поняла?

— Поняла, — кивнула она.

— Теперь иди. Быстренько иди, мама ждёт!

К счастью, Наташа, переполненная впечатлениями, побежала к дому бегом.

Теплая звёздочка согрела мне ладонь.

— Возвращаюсь, — сказала я, начиная стучать зубами. — Возвращаюсь…

Хлебный ларёк качнулся, стал расплываться там, за огромным окном. И вот уже по стеклу разбегаются струйки дождя, размывают изображение. Моя протянутая рука коснулась стекла картины…

— Ух, и холодно там! — замёрзшие губы еле выговорили эти слова, когда я снова очутилась в квартире Сыроярова. Я попрыгала, постучала босоножкой об босоножку — ноги никак не хотели согреваться.

— Ты как воробей взъерошенный, — улыбнулся Фёдор Антонович. — Прыгаешь, головой мотаешь.

— Замёрзла, вот и мотаю, — обиделась я.

— Садись, отогрейся, — он подвинул кресло. — Устала, наверно?

— Да нет, не устала. Просто ещё немножко там, в прошлом. Как же они трудно жили! Совсем не то, что теперь.

— И теперь бывает по-разному. Вот посмотри.

Фёдор Антонович пододвинул мне книгу. На фотографии — мальчик, наверно, первоклассник. Сидит на городской улице перед коробкой или подставкой. В руках у него — сапожные щётки. В каждой руке и о щётке. И ещё ноги, много ног людей, идущих мимо.

— Это что, из старинного фильма?

— Нет, это детство, Лана. Сегодняшний день в сегодняшней капиталистической стране. Чистильщик обуви.

• Предыдущая
• 8/16
• Следующая