Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая

У Лёдика на щеках проступили красные пятна.

— Вот как! Ты знаешь, как поют глухари? И режешь правду-матку всегда и во всем?

— Да! Режу!

— Что ж, проверим! Ну-ка, скажи, как ты относишься к Макару?

Люська закусила нижнюю губу, лицо ее сперва вспыхнуло, потом побледнело. Она замерла на секунду, затем решительно повернулась к Макару.

— Я люблю тебя, Макар, — сказала она глухо, но отчетливо. — Это для тебя я надела белое платье и туфли на шпильках. Они не имеют вида, если ты на них не смотришь. — В комнате стало тихо-тихо. Люська повернулась к Лёдику и дерзко, с вызовом спросила: — На какой вопрос еще я должна ответить?

Лёдик молчал.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я ответила на вопрос, как я отношусь к тебе?

Лёдик попытался улыбнуться, но улыбка его была жалкой, неуверенной.

— Мне грустно, Лёдик, смотреть на тебя. Во всех экспрессах есть контролеры. Они проверят твой билет… Да что тебе доказывать… — Она повернулась и выбежала из комнаты.

— Ненормальная, — как бы оправдываясь, сказал Лёдик.

— Очень даже нормальная. — Ольга вышла вслед за Люськой.

Люська забилась в ванную комнату и плакала, прислонясь головой к прохладному кафелю.

— Чего ты, Люська! — Ольга обняла подругу и притянула к себе.

— Это ужасно, ужасно!.. — забормотала Люська жалобно. — Теперь все знают…

Ольга поняла, о чем говорит Люська.

— И раньше все знали…

Но Люська все плакала и плакала. Наверно, все-таки вино виновато. Люська не из таких, чтоб реветь.

Она стала всхлипывать все реже и реже, умыла лицо холодной водой. Глянула в зеркало. И так она не особенно красива. Коротко остриженная, чуть рыжеватая. Глаза зеленые в крапинку. А тут еще и припухли.

— Пойдем в комнату, — упрашивала ее Ольга.

— Не пойду.

— Ну и дура! Получится, что Лёдька прав: для правды «пять минут» нужны.

— Все равно не пойду.

— Пойдешь! — Ольга толкнула подругу в бок.

Они вдруг рассмеялись обе, и Люське сразу стало легче. «А что в самом деле!» Тряхнула коротенькими кудряшками и вышла в коридор.

В коридоре стоял Макар. Появление Люськи застало его врасплох, да и Люська растерялась, попыталась было юркнуть назад, в ванную комнату, но в дверях стояла Ольга. Люська неуверенно шагнула вперед, хотела пройти мимо Макара, проскользнуть, растаять.

— Я тебя жду, — сказал Макар и откашлялся.

— Извините, — Ольга нагнулась, будто собираясь кого-то боднуть, прошла между ними и исчезла в дверях комнаты.

Макар и Люська стояли молча, не глядя друг на друга. Потом Макар поднял голову.

— Даю тебе честное слово, что ты никогда… никогда не пожалеешь… Понимаешь? Ну, о том, что сказала. И никто не посмеет смеяться. Никто!

Люська благодарно взглянула на Макара.

— Иди к ребятам, — добавил Макар. — И ничего не бойся.

Когда Люська вошла в комнату, ребята играли в «испорченный телефон». Слова выворачивали наизнанку, лишая их всякого смысла. То и дело слышался смех. На нее никто не обратил внимания. Она села на ту же диванную подушку, с которой так недавно встала, чтобы поспорить с Лёдиком.

Как недавно это было и как давно! Как много произошло с того мгновения! Она огляделась: та же комната — и не та, ребята те же — и не те…

Спустя несколько минут вошел и Макар. Лицо у него было строгое и задумчивое. Он показался Люське выше ростом и шире в плечах.

Когда игра в «испорченный телефон» распалась и уже уставшие ребята вяло затеяли новую игру, в «города», к Люське подошел Лёдик.

— Сердишься, Телегина?

Люська не ответила.

— Не сердись: истина превыше всего. Конечно, это глупо, что я спросил насчет Макара.

Люська вновь покраснела.

— Хорошо, хоть понимаешь. А в общем, ничего особенного…

— Разумеется… И в споре я немного погорячился…

— Глупость — эта твоя «теория экспрессов».

— Ну, а ты куда думаешь дальше? Особых склонностей вроде бы у тебя ни к чему нет.

— С какой стороны посмотреть. Одна есть. Совершенно определенная. — Люська в упор посмотрела на Лёдика. — Склонность быть Человеком!

— Нехорошо быть злопамятной.

— И слишком забывчивой, — в тон добавила Люська.

Она не сказала Лёдику главного. Не хотелось говорить. Именно ему не хотелось.

И раньше в классе много спорили, как жить дальше, куда пойти, кем быть. Вот Макар — у того все ясно. Он даже и мысли не допускает, что его могут не принять в военное училище. Не зря же он последние два года приналег на спорт и на математику. Виктор — того ждут в университете! Кому же идти в университет, как не Виктору Курашову, золотому медалисту? Ольга после школы собирается к отцу на завод. Будет работать и учиться.

А Люська пока ничего не решила. Вот в космос бы она полетела. Космос — это да! Или геологом бы в экспедицию. В горы. К самым облакам! Можно обратиться к друзьям матери. Они возьмут. Коллектором или просто рабочей. Только просить Люська не хочет. По блату получится. А это против Люськиной совести. Да и не обязательно экспедиция. Разве только у геологов романтика? Разве только геологи открывают неведомое? Вот прошлый год двое парней из их школы уехали на строительство Иркутской ГЭС, несколько человек — на целину, в Казахстан. Пишут — счастливы.

Когда-то Люська из всех кинофильмов предпочитала комедии или заграничные фильмы про несчастную любовь. Теперь ей стали нравиться выпуски кинохроники. Манили гудки паровозов, ажурные переплеты кранов, песчаные вихри в пустыне. Люська завидовала и сварщикам газопровода, и бетонщикам, перекрывающим могучий Енисей, и верхолазам на мачтах высоковольтных передач, и шоферам, ведущим машины через горный перевал, и трактористам, прокладывающим первые борозды в бескрайной степи.

И Люська еще до экзаменов, никому ничего не сказав, пошла в райком.

Райком комсомола помещался в просторном трехэтажном здании вместе с райкомом партии и райисполкомом. Здесь два года назад Люське вручали комсомольский билет. Тогда она робела, терялась, не в силах сдержать волнение. Она была еще чужой в этом большом здании. Теперь она шла сюда как в родной дом.

Постучала в дверь с табличкой «Первый секретарь».

— А-а-а, Телегина, заходи, заходи! — Секретарь райкома Алексей Брызгалов поднялся из-за стола и приветливо протянул руку.

Коренастый, с выгоревшими на солнце льняными волосами, улыбчивый, он скорее был похож на озорного подростка, а не на важного секретаря райкома. Его очень уважали комсомольцы и даже побаивались. Обычно, прежде чем что-либо сделать, говорили:. А Митрич что скажет?», А не попадет от Митрича?» Отчество Алексея было Дмитриевич, и весь район звал его попросту «Митрич». За глаза, конечно… А право называть его так в глаза имели немногие.

Люське было приятно, что Брызгалов помнил ее. Они встречались после того памятного дня, когда Люську принимали в комсомол, всего два раза: на комсомольском собрании в школе и на районной конференции, где Люська выступала с отчетом о сборе их школой металлолома.

— Присаживайся, Телегина. Что скажешь хорошего? Как там у вас с четвертой четвертью? Скоро экзамены. Не оплошаете?

— Не оплошаем, Алексей Дмитриевич.

Брызгалов засмеялся.

— Нет, нет, честное слово! — торопливо заверила Люська. — У нас ребята — сила! — Она даже взмахнула рукой для убедительности.

Брызгалов одобрительно кивнул. Люськина убежденность пришлась ему явно по душе.

— Ну и что, Телегина, после десятилетки думаешь делать?

— Вот… — Люська достала из портфеля листок и положила на стол.

Брызгалов развернул.

Брызгалов дважды прочел заявление и посмотрел на Люську. Во взгляде его Люська уловила одобрение. Или это только показалось ей?

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая