Тогда и теперь - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 17

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая

— Скажу вам откровенно, во Флоренции я занимаю не очень высокий пост. Я только советую. Последнее слово остается за членами Синьории.

— Неужели они оставят без внимания мнение посланца Республики к его светлости герцогу Романьи? Не могу в это поверить, — заискивающе улыбнулся фра Тимотео.

— Вы правы, наш новый гонфалоньер Пьеро Содерини — мой друг. И скажу вам без ложной скромности, его брат епископ Волтеррский верит в мою искренность и здравый смысл.

Заговорив о епископе, Макиавелли не преминул рассказать о переговорах епископа с Чезаре Борджа в Урбино, в которых он принимал непосредственное участие. Как о равных говорил Макиавелли о королях и кардиналах, принцах и герцогах. Секреты государств были для него открытой книгой. И только глупец мог сомневаться, что он знает куда больше, чем говорит. Фра Тимотео слушал как завороженный.

— Ах, мессер, вы не представляете, что значит для меня разговор с человеком вашего ума и опыта. Словно мне удалось взглянуть на землю обетованную. Мы живем в маленьком скучном городке и не знаем, что делается в мире. В Имоле нет людей высокой культуры и яркой индивидуальности. Живой ум, если бог наградил им кого-то из нас, чахнет и засыхает от бездействия. Требуется терпение Иова, чтобы выносить глупость людей, с которыми суждено общаться всю жизнь.

— Приходится только сожалеть, святой отец, что ваши способности растрачиваются попусту в этом городке.

— Я часто думаю об этом. Я зарыл свой талант в землю. И когда придет время и создатель спросит меня, почему я не отдал его на благо людям, я не найду ответа.

— Святой отец, самое большее, что может сделать один человек для другого, так это предоставить ему благоприятную возможность. А как распорядиться ею, он должен знать сам.

— Кто же предоставит ее никому не известному монаху?

— Я — ваш друг, святой отец, и сделаю все, что в моих силах. И к тому же вы будете не таким уж неизвестным монахом, когда я расскажу о вас епископу Волтеррскому. Вы не должны останавливаться на достигнутом. Пожалуй, я поговорю об этом с Бартоломео. Во Флоренции у него есть влиятельные друзья, и я не сомневаюсь, что он замолвит за вас словечко.

Фра Тимотео улыбнулся.

— Наш дорогой Бартоломео. Он — сама доброта, но нельзя отрицать, что он немного простоват. Лукавство змея не сочетается в нем с невинностью голубки.

Макиавелли наполнил пустые кружки и сказал:

— Он, без сомнения, очень достойный человек. Но меня часто удивляло, что купцы, столь сведущие в торговле, оказываются совершенно беспомощными, когда дело касается чего-то другого. Однако я ценю и уважаю Бартоломео и хотел бы способствовать его благополучию. А вы, святой отец, имеете большое влияние на него.

— По своей доброте он не оставляет без внимания мои советы.

— Это характеризует его с самой лучшей стороны. Как жаль, что господь бог никак не исполнит его самого заветного желания. Вам, как и мне, хорошо известно: он мечтает о сыне.

— Желание стать отцом превратилось у него в навязчивую идею, — вздохнул фра Тимотео. — Он не может говорить ни о чем другом. Мы молились за него перед нашей чудотворной девой Марией. Все бесполезно. Нельзя же требовать от нас невозможного. Бедняга не способен сделать ребенка.

— Святой отец, у меня есть небольшой участок земли неподалеку от Флоренции. Синьория платит слишком мало, и, чтобы свести концы с концами, мне приходится продавать лес и разводить скот. Иногда случается: бык, с виду сильный и здоровый, страдает тем же недостатком, что и наш дорогой Бартоломео. Тогда его продают мяснику, а на вырученные деньги покупают другого.

Фра Тимотео улыбнулся.

— Подобное неприменимо для существ разумных.

— А применять и необязательно. Главное, теория здравая.

Монах на мгновение задумался и, поняв, куда клонит Макиавелли, снова улыбнулся.

— Монна Аурелия — женщина добродетельная, и ее честь охраняет не только муж, но и мать. Бартоломео не так глуп и прекрасно понимает: красавица супруга — большой соблазн для беспутных молодых людей. А монна Катерина достаточно долго жила в бедности, чтобы рисковать нынешним благополучием из-за нескромности дочери.

— Однако вполне возможно, что эта, как вы говорите, нескромность окажется верхом добродетели. Положение монны Катерины значительно укрепится, если ей будет кого нянчить.

— С этим я не спорю. Теперь, когда герцог подарил Бартоломео поместье и графский титул, ему как никогда нужен наследник. Кажется, он подумывает усыновить своих племянников. В Форли у него есть сестра-вдова, и она, естественно, не возражает против того, чтобы Бартоломео позаботился о ее детях. Но она не хочет расставаться с ними. Он должен будет взять и ее в Имолу. Таково ее условие.

— Вполне естественное желание матери.

— Разумеется. Но перспектива такого соседства огорчает монну Катерину и монну Аурелию. Они чувствуют, что окажутся в щекотливом положении. У монны Аурелии не было приданого. Бартоломео слаб и нерешителен. А монна Констанца, его сестра, несомненно, постарается убедить Бартоломео, сыграв на его тщеславии, что ему вновь досталась бесплодная жена, и очень скоро станет хозяйкой дома. Монна Катерина умоляла меня уговорить Бартоломео отказаться от усыновления, грозящего большими неприятностями ей и дочери.

— Он советовался с вами?

— Конечно.

— И что вы ему сказали?

— Я рекомендовал ему повременить. Духовник его сестры в Форли — доминиканец, и, переехав сюда, она, скорее всего, пойдет исповедоваться в церковь того же ордена. Мы не слишком ладим с доминиканцами. Наш монастырь во многом зависит от щедрот Бартоломео, а ведь монна Констанца может лишить нас его расположения.

— Я прекрасно понимаю сложность вашего положения, святой отец. И предлагаю единственно приемлемый выход.

— Не кажется ли вам, мессер, что от вашего предложения пахнет грехом? — снисходительно улыбаясь, спросил монах.

— Маленьким грехом, который может принести много добра. Осчастливить нашего достойного друга, обеспечить спокойное будущее двум милым женщинам и сохранить щедрого благодетеля вашему монастырю. Позвольте мне вспомнить Святое писание: не будь в Самарии женщины, совершившей прелюбодеяние, основатель нашей церкви не имел бы возможности донести до нас заповеди терпения и прощения, значение которых бесценно для нас, несчастных грешников.

— Интересная мысль, мессер.

— Я всего лишь человек, святой отец. И не буду скрывать от вас, что красота монны Аурелии пробудила во мне неистовую страсть. Я должен утолить ее или умереть.

— Я и не сомневался, что забота о благополучии Бартоломео и о будущем его жены и тещи продиктована не только добротой вашего сердца, — сухо заметил фра Тимотео.

— Ваш монастырь небогат, и, без сомнения, вам приходится тратить значительные средства на помощь беднякам. Я хотел бы пожертвовать двадцать пять дукатов, чтобы заручиться вашей поддержкой.

Темные глаза монаха жадно сверкнули.

— Когда?

— Сейчас.

Макиавелли вытащил из внутреннего кармана мешочек, полученный от Бартоломео, и небрежно бросил его на стол. Монеты мелодично звякнули, ударившись о деревянную поверхность.

— Но чем я могу вам помочь, мессер?

— Ради выполнения моей просьбы вам не придется вступать в сделку с совестью. Я бы хотел поговорить с монной Катериной без свидетелей.

— Думаю, большого вреда от этого не будет. Но вряд ли вы чего-нибудь добьетесь. Бартоломео очень подозрителен. Когда же торговые дела вынуждают его уезжать из Имолы, слуга охраняет монну Аурелию от посягательств бессовестных сластолюбцев.

— Мне это известно. Однако вы — и, должен признать, совершенно заслуженно — пользуетесь полным доверием нашего дорогого Бартоломео. По вашему совету он водил монну Аурелию в бани и совершил паломничество к месту поклонения святым, обладающим божественным даром избавлять женщин от бесплодия. А если он в сопровождении слуги отправится в Равенну и проведет ночь в молитвах и благочестивых размышлениях у гроба святого Виталя, то, полагаю, монна Аурелия наверняка забеременеет.

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая