Семейное проклятие - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 23
- Предыдущая
- 23/51
- Следующая
Начищала, драила яростно. А заодно – мозг-то, пока убираешь, свободен – в самой себе провела полную ревизию. До чего ж она, оказывается, докатилась. Настолько одинока, что бомжа в дом притащить готова. Да еще – вожделеет его. Никак не могла отвязаться от фантазии: вот Гена наваливается на нее всем сильным телом, прижимает к постели крепкими своими руками. И ей – не противно, не мерзко, но страшно и радостно.
Прежде – все бесконечные девять лет, что прошли со дня Митиной смерти, – Галина холила и пестовала свое одиночество. И только сейчас – спасибо алкоголику Гене – вдруг отчетливо поняла: Митенька, любимый сын, в своем раю вовсе не рад тому, что его мама заживо себя похоронила.
«У меня ведь и подруги были. И родня, пусть дальняя. А я всех разогнала», – с запоздалым раскаянием подумала женщина.
А главное, Галина поняла: ей самой, наконец, элементарно надоело — из года в год, из месяца в месяц переживать и пережевывать гибель сына.
Эта новая мысль испугала ее чрезвычайно. Она себя даже за руку ущипнула, укорила: «Да что же я за мать такая?!»
И, пусть еле на ногах стояла после яростной уборки, заставила себя дойти все-таки до магазина. Купила, как собиралась, муку и корицу для пирогов Митеньке. Только к полуночи закончила возиться с готовкой. А с раннего утра поспешила на кладбище.
Сидела на могилке, жевала булочку (сыночку положила лучшие, себе взяла подгоревшие). Честно рассказывала Мите о вчерашнем своем помрачении. Но удивительно: очень часто, когда разговаривала с сыном, ей казалось – он смотрит на нее со своей фотографии на памятнике обиженно, с укоризной. А сегодня мальчик ее любимый глядел радостно, беспечно. Не осудил, значит.
И по пути домой вела она себя неслыханно: в автобусе увидела смешного карапуза – улыбнулась. А когда вышла из метро, ноги сами собой занесли в парфюмерный магазинчик. Покупать помаду рука не поднялась, но туалетную воду – с легким, девичьим ароматом – приобрела. Едва свернула от станции в тихий переулок, где никого народу – не удержалась, раскупорила флакон, надушилась. Ей всего лишь пятьдесят два. Совсем не поздно выйти из монастыря.
Даже задумалась: не вернуться ли на работу? До Митиной смерти Галина трудилась в собесе. Когда случилась беда, взяла отпуск без содержания. А потом – смогла получить инвалидность по общему заболеванию и с работы ушла. До сих пор с Верочкиной, конечно, помощью прекрасно существовала на скромную пенсию. Хотя в собесе – а там по разным социальным делам бывать приходилось – ее каждый раз звали обратно.
«Почему бы и нет? – раскрылилась сегодня она. – До пенсии еще три года. Пойду, поработаю. Хотя бы с народом пообщаюсь, да и деньги не лишние. Может, ремонт сделаю. Или – поеду на море!»
И впервые мысль о том, что она поедет на курорт одна, без любимого сыночка, не отозвалась острой болью.
Да и с договором пожизненного содержания, что заключили с Верой Бородулиной, она, пожалуй, поторопилась. Да, подруга добросовестно поддерживала ее все эти годы, и отдать ей квартиру после своей смерти, конечно, не жаль. Только вот в чем закавыка. Умирать – по крайней мере в ближайшие тридцать лет – Галине решительно расхотелось.
«Вот проклятый бомж! – беззлобно подумала она. – Всю жизнь мою за какие-то пару часов перевернул!»
…В подъезд входила почти летящей походкой. Консьержка встретила ее осуждающим взглядом, и Галя широко улыбнулась в ответ.
А у порога квартиры, притулившись плечом к дверному косяку, ее ждал Геннадий.
Но как он сегодня выглядел! Чист, выбрит, подстрижен, в новехоньком костюме! С букетом пионов!
– Ой, – ахнула Галина.
Гена ухмыльнулся:
– Не ждала?
Протянул цветы, гордо молвил:
– Я ж говорил тебе: не бомж я никакой, просто вчера обстоятельства так сложились! Не поверила, что ли?
Она машинально отметила: зубов у него во рту не хватает, и ногти – подстрижены криво-косо. Но все равно: что за контраст с жалкой личностью, что спал в грязной луже!
Гена мазнул снисходительным взглядом по ее изумленному лицу, поинтересовался:
– Сегодня-то не погонишь? Я вон и принес кое-что, поляну накрыть.
Поднял с пола пакет, в нем зазвякали банки-бутылки.
Приблизился к ней вплотную, повел носом:
– Надушилась. Сладкая какая! – Подмигнул: – Меня, что ли, ждала?
Обнял. Уверенно, крепко.
Прежняя Галя бы сейчас взвилась, оттолкнула. Заперла бы входную дверь на цепочку и все замки.
Но Галя изменившаяся вспомнила Митино веселое лицо, что поощряло ее сегодня с могильного памятника, и ответила Геннадию:
– Не ждала я тебя. Но видеть рада. Проходи.
И началось у Галины помрачение. Роман разгорелся – куда там до него нескольким торопливым, неловким встречам, в результате которых Митя на свет явился. Тот — Митенькин отец – ее поклонение лишь снисходительно принимал. А Гена ей сам поклонялся. Обожал ноги своей возлюбленной целовать (Галя смущалась ужасно). Устраивал – в их-то ох насколько не юные годы – романтику. Все, чего в юности не получила, она обрела сейчас: и ужины при горении свеч, и ванны с лепестками роз.
Отдалась страсти вся – слишком уж долго (считай, всю жизнь!) ограничивала себя и сдерживала. Ох и ухмылялись продавщицы, когда тертая жизнью тетка явилась в их магазин выбирать ярко-алое белье! Да еще Галя увидела стринги (даже не знала, что такой фасон существует!), нацепила на поджарый задок, взглянула в зеркало, стала от смущения под цвет красному белью. Но купила.
А Генка – неуемный! – еще и станцевать ее в обновках заставил.
И, покорной рабыней, она исполнила его желание.
Впрочем, не совсем уж потеряла голову. Во всем, что касалось любви, признала безусловное Генино лидерство. Но по жизни — не слишком-то ему повиновалась.
Геночка оказался – быстро поняла Галя – еще более непрактичным, чем она сама. Хотя руки золотые, это да. Всю ее бытовую технику расшевелил. Миксер, что раньше крутил еле-еле, теперь делал тысячу оборотов в минуту, конфорки на плите (три из четырех были сломаны) горели исправно. Даже телевизор еще советских времен, что пылился на антресолях, Галин любовник оживил за пару вечеров.
– Ты просто волшебник какой-то! – cмотрела она на него влюбленными глазами.
Он улыбался в ответ:
– Мне и дома со всего города вещи в ремонт несут.
И очень гордился, что денег за свою работу не берет принципиально. «Только натурой. Колбаски там если подбросят, курочку домашнюю. Ну или бутылку».
Выпить Геночка очень любил. Вел себя, когда пьяный, правда, мирно. И чтоб в грязи валяться – пока не повторялось. Но Галю очень тревожило, что каждый вечер на столе в обязательном порядке появлялась бутылка. И очень редко Гена ограничивался – как собирался – парой рюмок для аппетита. Раз в месяц примерно и вовсе срывался: пил как минимум сутки подряд.
Успокаивал Галю: «Не боись, я бухаю, только пока деньги есть! А кончатся – сразу за ум возьмусь!»
Вот уж сомнительное утешение!
Небольшие деньжата у Геннадия действительно имелись. Он со смехом рассказывал Гале, как их получал:
– Представляешь, в тот день ты меня выгнала, шмотки были мокрые, грязные! А я ж средства в нашем Сибирском банке храню, и филиал у него в Москве единственный. От тебя – на другом конце. Ну и что делать: потащился! От ментов в метро еле отбился: спасибо, уломал, отпустили. Являюсь в банк, а они вообще пускать не хотят. Упросил: возьмите паспорт, убедитесь: есть у меня счет и деньги на нем есть. Тогда только позволили зайти. Но, говорят, на диван не смейте садиться, он у нас химчистке не подлежит!
Гена отложил на черный день – Галя подсмотрела в выписке с банковского счета – совсем немного. И теперь разбазаривал накопления с удивительной легкостью. С удовольствием баловал ее икрой, дорогими конфетами. Покупал, будто девочке, мягкие игрушки. Уговаривал:
– Давай пока что поживем в свое удовольствие! Это ведь тебе самой в первую очередь нужно.
- Предыдущая
- 23/51
- Следующая
