Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко) - Дюма Александр - Страница 37

• Предыдущая
• 37/143
• Следующая

Через две недели после свидания в Кале вся шайка собралась в Гааге. Тут д’Артаньян заметил, что все его люди успели весьма ловко перерядиться в матросов, более или менее пострадавших от бурь.

Д’Артаньян поместил их на ночь в отдаленном квартале города, а сам устроился в удобной комнате на большом канале.

Он узнал, что Карл II вернулся к своему союзнику, штатгальтеру Голландии Вильгельму II. Он узнал также, что отказ короля Людовика XIV несколько ослабил покровительство несчастному королю и что поэтому он удалился в маленький дом в деревне Шевенинген, расположенной среди дюн на берегу моря, недалеко от Гааги.

Там, по слухам, несчастный изгнанник утешался тем, что со свойственной всему его семейству печалью смотрел на беспредельное Северное море, отделявшее его от родной Англии, подобно тому как некогда оно отделяло Марию Стюарт[*] от Франции.

Там, за редкими деревьями красивого шевенингенского леса, на мелком песке, где растут золотистые кустарники дюн, Карл II прозябал, как они, более несчастный, чем они, ибо обладал разумом, и душа его полнилась поочередно то надеждою, то отчаянием.

Д’Артаньян дошел раз до Шевенингена, чтобы убедиться, правду ли говорят о короле. Он видел, как задумчивый Карл II один вышел через калитку в рощу и стал прогуливаться по берегу при заходящем солнце. Никто, даже рыбаки, вытаскивавшие лодки на песок, не обращал на него внимания.

Д’Артаньян узнал короля. Он видел, как король устремил свой мрачный взор на бескрайнюю гладь вод и как на бледном лице его погасли красные лучи солнца, полукруг которого уже утонул под черной линией горизонта. Затем Карл II медленно направился к своему пустынному жилищу, все столь же одинокий и все столь же печальный, прислушиваясь к скрипу зыбкого и рыхлого песка под своими ногами.

В тот вечер д’Артаньян нанял за тысячу ливров рыбачье судно, стоившее не менее четырех тысяч. Он отдал тысячу ливров наличными, а остальные три тысячи в виде обеспечения вручил бургомистру. Потом, темной ночью, тайно посадил на него свой сухопутный отряд из шести человек, и под утро, в три часа, судно вышло в море, открыто маневрируя под управлением четырех матросов.

Д’Артаньян полагался на искусство галерника так, словно тот был первым лоцманом Гаагского порта.

Пока короли и все прочие занимались Англией, которая управлялась сама собою и которая, скажем к ее похвале, никогда не бывала управляема столь дурно, человек, на котором господь остановил свой взор и свой указующий перст, которому предстояло вписать имя крупными буквами в историю, продолжал на виду у всех свой таинственный и смелый подвиг. Он подвигался вперед, но никто не знал, куда он идет, хотя не только Англия, но и Франция и вся Европа видели, что он идет твердым шагом, гордо подняв голову. Сообщим здесь, что было известно об этом человеке.

Монк объявил, что будет защищать независимость усеченного парламента, или охвостья, как его тогда называли, — того самого парламента, который Ламберт, подражая Кромвелю, чьим сподвижником он был, подверг, стремясь навязать ему свою волю, столь суровой блокаде, что в это время ни один член парламента не мог выйти из здания.

Ламберт и Монк — все сказано этими именами. Первый был носителем деспотизма, а второй — республиканской идеи в ее чистом виде. Оба они были единственными политическими представителями революции, в которой король Карл I лишился сперва короны, а затем и головы.

Ламберт не скрывал своих целей: он хотел учредить чисто военное правительство и стать главою этого правительства.

Честный республиканец, по мнению некоторых, Монк хотел сохранить усеченный парламент — это явное, хотя и испорченное детище республики. Честолюбец, по уверению других, Монк хотел сделать себе из этого парламента, которому, казалось, он покровительствовал, прочную ступень к трону, еще не занятому после того, как Кромвель свергнул короля, но не осмелился сесть на этот трон сам.

Таким образом, Ламберт, который преследовал парламент, и Монк, который поддерживал его, стали врагами.

Прежде всего Монк и Ламберт решили каждый составить себе армию: Монк — в Шотландии, где находились пресвитериане и роялисты, то есть недовольные; Ламберт — в Лондоне, где, как всегда, находилась самая сильная оппозиция.

Монк водворил спокойствие в Шотландии, создал там армию и устроил себе убежище, охранявшееся этой армией. Он знал, что не настал еще день, когда можно совершить переворот; поэтому шпага его, казалось, приросла к ножнам. Монк не боялся ничего в своей дикой, гористой Шотландии; генерал и властелин армии из одиннадцати тысяч старых солдат, которых он не раз водил к победе, он знал лондонские интриги гораздо лучше Ламберта, стоявшего с войском в Лондоне.

Таково было положение Монка, когда, находясь на расстоянии ста лье от Лондона, он объявил себя сторонником парламента.

Ламберт, как мы уже сказали, был в Лондоне. Там он сосредоточил все свои действия и объединил вокруг себя всех своих друзей и чернь, всегда склонную помогать врагам существующей власти.

В Лондоне Ламберт узнал, что Монк, находясь на границе Шотландии, помогает парламенту. Он понял, что нельзя терять времени и что Твид не так далек от Темзы, чтобы армия, особенно при хорошем командовании, не могла перешагнуть с одной реки на другую. Кроме того, он понимал, что армия Монка, проникая в сердце Англии, будет расти, как снежный ком.

Поэтому Ламберт собрал свое войско, грозное и по составу, и по численности, и устремился навстречу Монку, который, подобно осторожному мореплавателю, пробирающемуся среди рифов, двигался медленно, держа нос по ветру, принюхиваясь и прислушиваясь ко всему, что доносилось из Лондона.

Обе армии сошлись у Ньюкасла. Ламберт пришел первый и занял город. Монк, всегда осмотрительный, расположился в Колдстриме, на Твиде.

Увидев Ламберта, армия Монка воодушевилась; напротив, увидев Монка, армия Ламберта пала духом. Казалось, неустрашимые воины Ламберта, так сильно шумевшие на улицах Лондона, двинулись в путь в надежде никого не встретить; теперь же, при виде армии, которая выступила против них не только в защиту своего знамени, но и за дело республики, эти герои словно начали размышлять над тем, что они не такие хорошие республиканцы, как солдаты Монка, которые поддерживали парламент, тогда как Ламберт ничего не защищал, даже парламент.

Что же касается самого Монка, то он, надо полагать, был погружен в самые печальные мысли: история рассказывает — а известно, что эта почтенная дама никогда не лжет, — что в день прибытия его в Колдстрим по всему городу тщетно искали хоть одного барана.

Если бы Монк командовал английской армией, то она бы вся разбежалась. Но шотландцы не похожи на англичан, которым непременно нужно мясо с кровью. Шотландцы — люди бедные и скромные — могут питаться ячменными лепешками, испеченными на раскаленном камне.

Получив свою порцию ячменя, шотландцы нисколько не беспокоились о том, есть ли говядина в Колдстриме.

Монк, не привыкший к ячменным лепешкам, хотел есть; штаб его, такой же голодный, как и он, с тревогой поглядывал по сторонам, стараясь узнать, что готовят к ужину.

Монк выслал вперед разведку. Его разведчики, прибыв в город, никого не встретили и нашли, что все лавки пусты; на мясников и на булочников нечего было надеяться. В Колдстриме не нашлось даже куска пшеничного хлеба для генеральского стола.

По мере того как рассказы следовали один за другим, в общем, все малоутешительные, Монк, видя испуг и уныние на лицах окружающих, постарался уверить всех, что он не голоден; к тому же они смогут поесть завтра, ибо Ламберт, вероятно, собирается развязать бой и, следовательно, добыть провизию, если потерпит неудачу в Ньюкасле, или навсегда освободить солдат Монка от голода, если окажется победителем. Подобное утешение оказало свое воздействие лишь на небольшую кучку людей, но это обстоятельство не особенно тревожило Монка, ибо он обладал характером весьма решительным, хоть внешне и выглядел человеком на редкость мягким.

• Предыдущая
• 37/143
• Следующая