Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр - Страница 37

• Предыдущая
• 37/160
• Следующая

— Я предпочла бы, — бросила дофина, — простые виноградные листья всей роскоши, выставленной здесь этим господином с целью быть представленным мне.

— Ваше высочество, — заметил, побледнев, Бальзамо, — соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.

— Ах, сударь, но ведь нетрудно догадаться, что я захотела бы увидеть вас.

— Простите его, ваше высочество, — шепнула ей Андреа, — он хотел сделать как лучше.

— А я уверяю вас, он поступил скверно, — сказала дофина, но так, чтобы ее слышали только Бальзамо и Андреа. — Недопустимо возвышаться ценой унижения старика. Французская дофина в доме дворянина может пить из оловянного кубка, и не нужно ей подсовывать чашу из шарлатанского золота.

Бальзамо содрогнулся, словно ужаленный ядовитой змеей, но тут же выпрямился.

— Ваше высочество, — дрогнувшим голосом произнес он, — я готов сообщить вам ваше будущее, раз уж в ослеплении своем вы так стремитесь узнать его.

Бальзамо произнес это таким твердым и одновременно угрожающим тоном, что все присутствующие почувствовали, как по спинам у них пробежали мурашки.

Юная эрцгерцогиня залилась бледностью.

— Gieb ihm kein Gehor, meine Tochter[52], — сказала по-немецки старая дама.

— Lass sie horen, sie hat wissen gewollen, und so soll sie wissen[53], — ответил ей на том же языке Бальзамо.

Слова эти, произнесенные на чужом языке, которые многие из присутствующих едва понимали, придали еще больше таинственности происходящему.

— Нет, нет, пусть говорит, — сказала дофина в ответ на настояния своей старой пестуньи. — Если я велю ему молчать, он решит, что я испугалась.

Бальзамо слышал эту фразу, и мгновенная мрачная улыбка тронула его уста.

— Это называется безрассудной отвагой, — пробормотал он.

— Говорите, — обратилась к нему дофина, — говорите же, сударь.

— Итак, ваше королевское высочество продолжает настаивать, чтобы я говорил?

— Я никогда не меняю своих решений.

— В таком случае, ваше высочество, я скажу это только вам одной, — заявил Бальзамо.

— Ну что ж, — ответила дофина. — Я все-таки припру его к стенке. Оставьте нас.

По знаку, давшему понять, что приказ относится ко всем, присутствующие покинули беседку.

— Не правда ли, сударь, этот способ добиться личной аудиенции ничуть не хуже других? — бросила дофина, повернувшись к Бальзамо.

— Не пытайтесь, ваше высочество, вывести меня из себя, — ответил ей иностранец. — Я всего лишь орудие, которым Бог пользуется, дабы просветить вас. Кляните судьбу, и она отплатит вам, ибо умеет мстить. Я же только истолковываю ее капризы. И не удручайте меня, гневаясь за то, что я долго сопротивлялся; я и без того подавлен теми несчастьями, зловещим вестником которых невольно являюсь.

— Значит, речь идет все-таки о несчастьях? — сказала дофина, смягченная почтительностью Бальзамо и обезоруженная его мнимым смирением.

— Да, ваше высочество, о величайших несчастьях.

— Скажите же, о каких?

— Попытаюсь.

— Итак?

— Задавайте мне вопросы.

— Хорошо. Первый: моя семья будет счастлива?

— Какая? Та, которую вы оставили, или та, что ждет вас?

— Нет, моя родная семья: моя мать Мария-Терезия, брат Иосиф, сестра Каролина.

— Ваши несчастья не коснутся их.

— Значит, они коснутся только меня?

— Вас и вашей новой семьи.

— И вы можете объяснить мне, что это за несчастья?

— Могу.

— У короля три сына.

— Да.

— Герцог Беррийский, граф Прованский и граф д'Артуа.

— Совершенно верно.

— Какая судьба ждет этих трех принцев?

— Все трое будут править королевством.

— Значит, у меня не будет детей?

— Будут.

— В таком случае, не будет сыновей?

— У вас будут два сына.

— Значит, мне суждено оплакать их смерть?

— Одного вы будете оплакивать, потому что он умрет, а второго, — потому что он останется жив.

— Будет ли мой супруг любить меня?

— Будет.

— Сильно?

— Слишком сильно.

— Так какие же несчастья, спрашиваю я вас, могут угрожать мне, если у меня будут любовь моего супруга и поддержка моей семьи?

— Их окажется недостаточно.

— Но разве не останется со мной любовь и поддержка народа?

— Любовь и поддержка народа!.. Это океан во время штиля. А доводилось ли вам, ваше высочество, видеть океан в бурю?

— Творя добро, я предотвращу бурю, но если она поднимется, я взметнусь вместе с ней.

— Чем выше вал, тем глубже бездна.

— Со мной останется Бог.

— Бог не защитит тех, кого сам осудил.

— Уж не хотите ли вы сказать, сударь, что я не стану королевой?

— Нет, ваше высочество, напротив. Но лучше бы, если бы небу было угодно, чтобы вы не стали ею.

Мария-Антуанетта презрительно улыбнулась.

— Внемлите, ваше высочество, и вспоминайте, — продолжал Бальзамо.

— Я слушаю, — отвечала дофина.

— Вы обратили внимание, — задал вопрос прорицатель, — на гобелен в комнате, где вы провели первую ночь после въезда во Францию?

— Да, сударь, — с содроганием ответила принцесса.

— Что же было изображено на этом гобелене?

— Избиение младенцев.

— И ваше высочество не станет отрицать, что зловещие фигуры убийц запали вам в память?

— Не стану, сударь.

— Так. А во время грозы вы ничего не заметили?

— Молния повалила дерево слева, и оно, падая, чуть не раздавило мою карету.

— Это знамения, — мрачно произнес Бальзамо.

— И дурные?

— Мне кажется, трудно расценивать их иначе.

Дофина склонила голову, погрузилась на несколько секунд в сосредоточенное молчание, но тут же вскинула ее и спросила:

— Как умрет мой супруг?

— Лишившись головы.

— Как умрет граф Прованский?

— Лишившись ног.

— Как умрет граф д'Артуа?

— Лишившись двора.

— А я?

Бальзамо отрицательно покачал головой.

— Скажите… — настаивала дофина. — Ну, говорите же…

— Больше я ничего не смею сказать.

— Но я желаю, чтобы вы сказали! — дрожа от нетерпения, воскликнула Мария-Антуанетта.

— Сжальтесь, ваше высочество…

— Да говорите же!

— Нет, ваше высочество, ни за что!

— Говорите, сударь, — с угрозой в голосе промолвила Мария-Антуанетта, — говорите, или я решу, что все это было лишь смехотворной комедией. И берегитесь, опасно проделывать подобные шутки с дочерью Марии-Терезии, женщины… в чьих руках жизнь тридцати миллионов человек.

Бальзамо продолжал молчать.

— Значит, больше вам ничего не известно, — презрительно передернув плечами, бросила принцесса, — или, вернее, ваше воображение просто-напросто истощилось.

— Уверяю вас, ваше высочество, мне известно все, — отвечал Бальзамо, — и раз уж вы решительно желаете…

— Да, желаю.

Бальзамо взял графин, все так же стоявший в золотой чаше, отнес его в самое темное место у задней стенки беседки, где из искусно обтесанных обломков скал был сложен грот. Затем, взяв эрцгерцогиню за руку, подвел ее к мрачному входу в грот.

— Вы готовы? — задал он вопрос дофине, которая была даже немного напугана его неожиданными манипуляциями.

— Да.

— Тогда на колени, ваше высочество, на колени! Вам будет легче молить Бога, чтобы он избавил вас от ужасной развязки, которая предстанет вашим очам.

Дофина машинально подчинилась и рухнула на колени.

Бальзамо дотронулся жезлом до хрустального шара, в котором явно возникло какое-то темное, страшное изображение.

Дофина попыталась встать, покачнулась, упала, испустила душераздирающий крик и потеряла сознание.

Вбежал барон — принцесса была без чувств.

Она пришла в себя через несколько минут.

Прижав ладонь ко лбу, словно человек пытающийся что-то вспомнить, она вдруг с невыразимым ужасом крикнула:

— Графин!

Барон принес графин. Вода в нем была чиста и прозрачна.

• Предыдущая
• 37/160
• Следующая