Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 30

• Предыдущая
• 30/160
• Следующая

Итак, теперь и старому маршалу предстояло в свой черед вдохнуть аромат похвал, лести и комплиментов, который безрассудно воскуряет перед новым идолом всякий корыстолюбец.

Г-н де Ришелье однако нисколько не был готов к тому, что его ожидало; тем не менее утром описываемого нами дня он проснулся с твердым намерением законопатить себе ноздри во избежание этого аромата, подобно тому, как Улисс заткнул себе уши воском, чтобы не слышать пения сирен.

Только на другой день мог он ожидать плодов своего успеха; в самом деле, состав нового кабинета министров должен был быть оглашен самим королем лишь назавтра.

Итак, маршал изрядно удивился, когда наутро, пробудившись от грохота карет, он услыхал от камердинера, что дворы особняка, а также передние и гостиные запружены народом.

— О! О! Ну наделал я шуму, — произнес он.

— И так с самого утра, господин маршал, — сказал камердинер, видя, с какой поспешностью герцог сдернул с себя ночной колпак.

— Отныне не будет мне покоя, — заметил герцог, — попомните мои слова.

— Да, ваша светлость.

— Что сказали посетителям?

— Что ваша светлость еще почивает.

— Так и сказали?

— Так и сказали.

— Глупо, следовало отвечать, что я бодрствовал допоздна или, еще лучше, что я… Ну а где Рафте?

— Господин Рафте спит, — ответствовал камердинер.

— Как это так спит! Разбудить его негодника!

— Ну, ну, — произнес улыбающийся старичок с землистым лицом, который в это время появился на пороге, — вот он, Рафте, что вам от него надо?

От этих слов возмущение герцога тут же улеглось.

— Ну, что я говорил? Я так и знал, что ты не спишь.

— А что странного было бы, если б и спал? Едва светает.

— Но я-то не сплю, дорогой мой Рафте!

— Вы другое дело, вы министр, вы… Куда уж вам спать!

— Ну, вот ты уже меня бранишь, — промолвил маршал, строя гримасы перед зеркалом, — ты как будто недоволен?

— Недоволен? Мне-то какой в этом прок? Вы начнете изнурять себя службой, захвораете, и в конце концов управлять государством придется мне, а это не шутки, монсеньор.

— Эх, постарел ты, Рафте!

— Я ровно на четыре года моложе вас, монсеньор. Еще бы! Конечно, я постарел.

Маршал нетерпеливо топнул ногой.

— Ты прошел через переднюю? — спросил он.

— Да.

— Кто там?

— Все.

— Что говорят?

— Каждый твердит, о чем он вас попросит.

— Это в порядке вещей. А слышал ли ты что-нибудь касательно моего назначения?

— Я предпочел бы не пересказывать вам, что об этом говорят.

— Вот те на! Уже злословят?

— Да, причем те самые люди, которые в вас нуждаются. Что же скажут те, в ком нуждаетесь вы, монсеньор!

— Ну, знаешь ли, Рафте, — с притворным смешком возразил старый маршал, — вряд ли они скажут, что ты мне льстишь…

— Послушайте, монсеньор, — отвечал Рафте, — и какого дьявола вы впряглись в этот воз, который зовется министерством? Неужто вам надоело жить да радоваться?

— Но ведь все остальное я уже испробовал, друг мой.

— Силы небесные! Мышьяку вы тоже не пробовали, так почему бы вам любопытства ради не подсыпать его себе в шоколад?

— Ты просто лентяй, Рафте; ты догадываешься, что тебе, моему секретарю, изрядно прибавится работы, вот ты и бьешь отбой… Впрочем, ты сам это сказал.

Маршал велел одеть себя с особым тщанием.

— Подай мне военный мундир, — приказал он камердинеру, — подай военные ордена.

— Мы как будто беремся за военное дело?

— Да, сдается, что за него мы и беремся.

— Вот как? Однако, — продолжал Рафте, — я еще не видел назначения, подписанного королем, это нарушение правил.

— Назначение придет, можно не сомневаться.

— А «можно не сомневаться» — это теперь равносильно королевскому приказу.

— Каким ворчуном ты становишься с годами, Рафте! Откуда такая приверженность к правилам и форме? Знай я об этом заранее, ни за что не поручил бы тебе готовить мою речь при вступлении в Академию; она превратила тебя в педанта.

— Помилуйте, монсеньор, раз уж нам вручены бразды правления, будем следовать законным формам. Но странно все же…

— Что именно странно?

— Только что на улице ко мне подошел господин де Ла Водре; он сказал, что о министерских постах ничего еще не известно.

Ришелье улыбнулся.

— Господин де Ла Водре прав, — сказал он. — Так ты, значит, уже выходил из дому?

— Пришлось, черт побери: меня разбудил этот проклятый грохот карет, я и велел, чтобы меня одели; тоже нацепил военные ордена и прошелся по городу.

— Вот оно что! Господин Рафте веселится на мой счет!

— Боже меня упаси, монсеньор, но только, видите ли…

— Ну, ну?

— Гуляя, я повстречал одного человека.

— Кого это?

— Секретаря аббата Терре.

— Ну и что?

— Да то, что, по его словам, военным министром будет назначен его хозяин.

— Скажите пожалуйста! — с неизменной своей улыбкой обронил Ришелье.

— Какой вывод из этого делает ваша светлость?

— Вывод такой, что, если военным министром будет Терре, значит, я им не буду, а если не Терре — тогда, возможно, портфель достанется мне.

Рафте счел, что сделал достаточно и совесть его может быть спокойна: он был человек отважный, неутомимый, самолюбивый, столь же хитроумный, как его хозяин, и вооруженный лучше него, поскольку он был разночинец, существо подчиненное, и эти два изъяна в броне чрезвычайно обострили в нем хитрость, силу, сообразительность. Видя, что хозяин твердо уверен в успехе, Рафте решил, что опасаться нечего.

— Ну, монсеньор, — сказал он, — поспешите, не заставляйте слишком долго ждать, это послужило бы дурным предзнаменованием.

— Я готов. Еще раз, кто там?

— Вот список.

Рафте представил хозяину длинный список, в котором тот с удовлетворением прочел самые громкие имена, принадлежавшие знати, судейскому сословию и финансовому миру.

— Что скажешь, Рафте, я начинаю пользоваться успехом?

— Чудеса творятся на белом свете, — отвечал секретарь.

— Смотри-ка, Таверне! — произнес маршал, пробегая глазами список… — Что ему здесь нужно?

— Понятия не имею, господин маршал; ну подите же к посетителям.

И секретарь почти силком вытолкнул хозяина в большую гостиную.

Ришелье мог быть доволен: прием, который был ему оказан, удовлетворил бы и притязания принца крови.

Но вся эта хитрая, искусная, лукавая любезность, присущая эпохе и обществу, которое мы описываем, пришлась в этом случае весьма некстати, потому что утверждала Ришелье в жестоком самообольщении.

Согласно приличиям и требованиям этикета все избегали при Ришелье слова «министр»; лишь немногие храбрецы отважились на слово «поздравления», да и те понимали, что не следует слишком упирать на это и что Ришелье едва ли на него ответит.

Этот ранний визит был для всех простым жестом, чем-то вроде приветственного поклона.

В ту эпоху нередко бывало так, что самые широкие круги легко и единодушно улавливали тончайшие оттенки смысла.

Несколько придворных дерзнули выразить в разговоре какое-нибудь желание, просьбу, надежду.

Один сказал, что ему хотелось бы получить губернаторство где-нибудь поближе к Версалю. Он, дескать, рад поговорить об этом с таким влиятельным человеком, как герцог де Ришелье.

Другой уверял, что Шуазель трижды забывал о нем при представлениях к ордену; он выражал упование на память г-на де Ришелье, которая могла бы способствовать освежению памяти короля, потому что теперь все препятствия к королевской милости исчезли.

Словом, маршал с упоением выслушал добрую сотню просьб, более или менее корыстных, но облеченных в крайне искусную форму.

Мало-помалу толпа рассеялась; все удалились, дабы не мешать г-ну маршалу в его важных трудах.

В гостиной остался один-единственный человек.

Он не приблизился к Ришелье прежде, вместе с другими, он ничего не просил, он даже не представился.

Но когда ряды посетителей поредели, этот человек подошел к герцогу с улыбкой на устах.

• Предыдущая
• 30/160
• Следующая