Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы (X-XV вв.) - Мулен Лео - Страница 33

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая

Но случалось и так, что было нечем осветить храм, дабы отслужить утреню, такой факт визитаторы ордена Клюни отметили в 1300 году.

Размеры монастыря Гранд-Шартрез монументальны: 215 метров в длину и 23 метра в ширину, а по периметру – 476 метров. Здесь 113 окон. Подобный размах объясняется отшельническим обетом монахов этого ордена: каждый монах живет в своей келье, которая на самом деле состоит из нескольких помещений: галереи для прогулок (в расчете и на зимнее время), маленького садика (там по своему усмотрению работает или не работает монах), дровяного сарая, мастерской – «лаборатории» – со столярными принадлежностями. Все это – первый этаж, а на втором – две комнатки, образующие собственно жилище картезианца: меньшая, украшенная статуей Пресвятой Девы, называется «Аве Мария», здесь монах обычно читает молитву «Аве Мария» всякий раз, когда возвращается в свою келью; и вторая комната для молитв, занятий и размышлений. Здесь картезианец ест и спит.

Таким образом, картезианская келья в действительности представляет собой маленький сельский домик. В Гранд-Шартрез монастырские галереи окружают тридцать пять келий, и кельи эти столь же еремитские, сколь и ароматные, благоуханные (воспользуемся игрой слов, которую так любили в Средние века). Возле двери есть маленькое окошечко, оно служит для передачи пищи затворнику. В случае необходимости монах оставляет там записочку и вскоре находит то, о чем он просил. Иногда на стене библиотеки, трапезной или кельи начертан девиз: «О блаженное уединение, о уединенное блаженство», или «Из кельи – на небо», или еще: «О, доброта», – слова самого св. Бруно.

Предметы в келье монаха, сохранившиеся и по сей день, обеспечивают ему максимум одиночества и независимости. Прежде всего, «самое необходимое для разведения огня», – как пишет о картезианцах Монже. Это кузнечные мехи. «Когда картезианцы раздувают огонь, то они не слишком хороши на вид», – по словам Гио де Провена. Дело в том, что в Гранд-Шартрез ветер часто разносил копоть. Еще подставка для дров, железная решетка (огонь был открытым), кочерга, совок, топор, кривой садовый нож, кирка. В других текстах упоминаются также кремень, рубанок (чтобы настрогать стружек) и некий воспламеняющийся материал для растопки, служивший по определению Дю Канжа «возбудителем огня».

От монахов-киновитов кармелиты отличались тем, что постоянно чередовали созерцательную жизнь с активной деятельностью: они «работали для спасения душ… если церковь нуждалась в их служении». Кармелиты владели не только домами в городах, но и монастырями с кельями по образцу картезианских, позволявшими им вести почти отшельническую жизнь. Эти кельи назывались «пустынями». Такой весьма суровый образ жизни – молчание, молитва, чтение духовных книг, скудная пища, бодрствование, умерщвление плоти – запрещался «молодым, недавно постриженным монахам, больным, слабоумным, меланхоликам и немощным, а также тем, у кого мало склонности к духовным упражнениям».

Кармелиты могли вести и еще более суровую жизнь, для этой цели в лесах у них имелись «отдельные кельи, удаленные на расстояние трехсот-четырехсот шагов от монастыря, в которых, – как пишет Элио, – монахам разрешалось на некоторое время расставаться друг с другом и жить в полном уединении и строжайшем воздержании». Издали они участвовали в монастырской жизни, отвечая маленьким колокольчиком на колокольный звон в монастыре, чтобы «сообщить, что они тоже ощущают себя вместе со всей братией, в одни с ними часы молятся Богу, размышляют и участвуют во всех других духовных занятиях». Продолжительность подобного уединения обычно составляла три недели за исключением Великого поста, который такие отшельники целиком проводили в пустынной келье. По воскресеньям и праздникам анахореты должны были возвращаться в монастырь, и после вечерни они снова отправлялись в свое уединение.

Первое время монастыри крыли соломой. Позднее, когда Бенедикт Аньянский запретил красную черепицу, кровлю стали настилать из гонта, так сказать, из «черепицы» деревянной. Но слишком велик оставался риск пожара. После сильного пожара 1371 года картезианцы заменили гонт шифером, а затем, после пожара 1509 года, для большей безопасности покрыли крышу свинцовыми и железными листами. Не во всех картезианских монастырях использовался шифер. В Дижоне для крыш применяли сланцевую плитку (для покрытия келий), а также свинец и черепицу. Монже рассказывает, что черепице придавали блеск при помощи окиси свинца или массикота: пройдя через печь, она приобретала блестящий желтый цвет. Добавляя медь, получали зеленый лак, а марганец – коричневый.

Трудно представить себе монастырь без колоколов и колокольни. Тем не менее в Фонте-Авеллана суровый Петр Дамианский осуждал «бесполезное звучание колоколов». И все же, в конце концов, он купил колокола «из милосердия к человеческой слабости и к человеку, этому хрупкому существу, которое не может отказаться от ностальгических звуков, баюкавших его в детстве». Данте описывает меланхолию вечерних часов в одном из наиболее прекрасных пассажей в «Чистилище» (VIII, 5–6), говоря, что это тот миг, когда странник, отправившись в путь, живо чувствует любовь ко всему и всем на его родине:

Тем лучше, если люди испытывают именно такие слабости…

Когда колокол звонит впервые, это, должно быть, очень волнующий момент. Каков получится звук колокола? Будет ли он соответствовать ожиданиям мастера, отлившего его, ревностно храня тайны своего мастерства: 78% меди, 17% олова и 5% какого-то другого, секретного металла…

Цистерцианцы запрещали использовать колокола весом более 50 фунтов. Не разрешали они и звонить в два колокола одновременно. Эти запреты, все в том же духе цистерцианского смирения и простоты, касались также строительства каменных башен. В 1218 году один аббат в Пикардии был наказан генеральным капитулом за постройку башни вопреки установленным требованиям. А в 1274 году братья-минориты из монастыря в Валенсьенне отказались идти в другой монастырь, потому что тот слишком богат. В итоге они все же подчинились приказу своих старших братьев, однако не без ропота и при условии, что там снесут колокольню, символ гордыни (ее называли донжоном) и заменят ее новой, менее высокой и поскромнее. Черные бенедиктинцы различали тяжелые колокола, campanae, и более легкие, tintinabula.

В XII веке слово «signum» (сигнал) или «classicum» (глас трубный) в связи со звучанием последнего короткого удара колокола перед мессой означало «колокол» (campana). Minimum signum – это колокольчик, который назывался еще scilla. У аббата такой колокольчик был в трапезной под рукой. Колокол меньшего размера по сравнению с «кампаной» возвещал о начале трапезы. По определенным случаям подавали сигнал с помощью «symbalumi» – гонга, в который били молотком. За несколько дней до Пасхи колокола заменялись трещотками «postis» с «более смиренным» звуком, нежели голос меди. Трещотки, деревянные дощечки, согласно обычаю, восходящему по меньшей мере к X веку, возвещали также о приближении смерти монаха и созывали братию к постели умирающего. Понятно, почему в одном средневековом стихотворении упомянутая деревянная дощечка говорит о себе: «Когда кто-то умирает, то посылают за мной», а также: «Я – плохое предзнаменование, ибо я возвещаю смерть».

В 1182 году в Сито особое постановление запретило цветные витражи в монастырях, в связи с чем предписывалось заменить таковые, где они есть, простыми стеклами. Если этот «декрет» не исполнялся, то приор и келарь были обязаны сидеть каждую пятницу на хлебе и воде до тех пор, пока не сделают требуемого. Известны аббатства, в которых цветные витражи отсутствовали: Обазин и Бонлье во Франции, Хейлигенкройц в Австрии, Валь-Дье в Бельгии, Альтенберг в Германии.

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая