Агнец - Мур Кристофер - Страница 21
- Предыдущая
- 21/101
- Следующая
Как-то на душе неспокойно, когда эдак тащишь животное на верную смерть. Нет, жертвоприношения-то я и раньше видел, да и пасхального ягненка ел, но так, чтобы самому участвовать, — это впервые. Я тащил животину на собственных плечах, а она сопела мне в шею, как вдруг посреди всего этого шума, вони и суеты вокруг Храма выпала такая минутка — тишина, и только ягненок дышит, да сердчишко у него колотится. Наверно, я как-то сильно с шага сбился, потому что отец повернулся и что-то мне сказал, вот только слов я не расслышал.
Мы прошли в ворота и оказались во внешнем дворе Храма, где торговали жертвенной птицей, а менялы обменивали шекели на монеты всего мира. Пробираясь по этой огромной площади, запруженной тысячами мужчин и ягнят, дожидавшихся возможности попасть в Храм, к алтарю, на бойню, ни одного человеческого лица я не разглядел. Я видел только лица ягнят — одни спокойные и бессмысленные, другие животные закатили глаза и блеяли от ужаса. Некоторых уже оглушили. Я скинул нашего ягненка с плеч, взял на руки, как младенца, и стал пробираться назад, к воротам. Видимо, отец с Иосифом кинулись за мной вдогонку, но их лиц я тоже не различил — вместо глаз у них была сплошная пустота, и я видел только глаза ягнят, которых они тащили. Дыхание во мне замерло;
я не мог выбраться из Храма. Я не соображал, куда идти, — но уж точно не к алтарю. Однако едва я собрался припустить бегом, чья-то рука поймала меня за рубаху, дернула и развернула. Я очутился лицом к лицу с Джошем.
— Такова Божья воля, — произнес он. Затем возложил руки мне на голову, и дыхание снова вернулось ко мне. — Все в порядке, Шмяк. Воля Божья. — И Джошуа улыбнулся.
Своего агнца он опустил на землю, но тот не убежал. Я уже тогда мог бы догадаться.
На тот Песах я не притронулся к ягненку. На самом деле с того дня я вообще не ем баранину.
Глава 8
В ванной запереться удалось, но я успел прочесть всего несколько глав Нового Завета, который кто-то присобачил к Писанию. Этот крендель, Матфей (очевидно, совсем не тот Матфей, которого мы знали), похоже, кое-что упустил. Например, все, что было с Джошуа от рождения до тридцати лет! Чего ж тут удивляться, что ангел притащил меня обратно и велел эту книгу писать? Меня крендель пока не упомянул, но прочел я только первые главы. Лучше особо не увлекаться, чтобы ангел ничего не заподозрил. Сегодня он накинулся на меня, едва я вышел из ванной.
— Ты слишком долго там сидишь. Тебе не обязательно так долго там сидеть.
— Я тебе говорил. Чистоплотность — основное свойство моего народа.
— Ты не омывался. Иначе я бы слышал, как струится вода.
Я понял: если я не хочу, чтобы ангел нашел Библию, пора переходить в контратаку. Я ринулся через весь номер, прыгнул к нему на постель и стиснул руки на его глотке. Сжимая их все туже, я нараспев приговаривал:
— Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет.
Приятное ощущение — в словах зазвучал некий ритм, и с каждым слогом я давил все сильнее и сильнее.
Затем я на секунду прервал удушение небесного воина — чтобы с размаху заехать ему по алебастровой щеке. Это была ошибка. Он перехватил мою руку правой, левой схватил меня за волосы, неспешно поднялся на ноги и воздел меня к потолку.
— Ой-ё-ё-ё-ё-ёй, — сказал я.
— Так ты, стало быть, не трахался две тыщи лет? И что же это значит?
— Ой-ё-ё-ё-ёй, — ответил я.
Ангел поставил меня на ноги, но волосы не отпустил. — Ну?
— Это значит, что два тысячелетия у меня не было женщины. Тебя что, телевизор новым словам не научил?
Он бросил взгляд на экран — тот, разумеется, светился.
— Я не наделен твоим даром языков. Как это связано с моим удушением?
— Я хотел тебя придушить, поскольку — еще раз — ты туп, как дерн под ногами. У меня две тысячи лет не было секса. А у мужчин есть свои потребности. Какого черта, по-твоему, я так долго сижу в ванной?
— А-а, — изрек ангел. — Так ты, значит… Ты вот что… А ведь это…
— Раздобудь мне женщину, и я, может, перестану надолго запираться в ванной. Если ты понимаешь, о чем я.
Великолепная деза, подумал я.
— Женщину? Нет, женщину не могу. Пока.
— Пока? Значит ли это…
— О, узри же! — Ангел отвернулся от меня так, словно я был столпом пара. — «Скорая помощь» начинается.
При этих словах я понял, что Библия осталась моей тайной. Но что он имел в виду, сказав «пока»?
Крендель Матфей хотя бы упоминает волхвов. Всего одной фразой, но больше в этом евангелии все равно нет ничего стоящего.
На второй день в Иерусалиме мы отправились к великому ребе Гиллелю. («Ребе» на иврите означает «учитель», по вы это и так знаете, правда?) Гиллелю, судя по виду, стукнуло уже лет сто, борода и волосы у него были седы и длинны, глаза — мутны, а зрачки подернулись молочной пенкой. От постоянного сидения на солнце его кожа выдубилась чуть ли не до черноты, а нос был длинный и крючковатый. В общем, он напоминал огромного слепого орла. Все утро он проводил занятия во внешнем дворе Храма. Мы сидели тихо, слушали, как он читает стихи Торы и толкует их, отвечает на вопросы и спорит с фарисеями, которые пытались сунуть Закон во всякую щелочку повседневного уложения жизни.
Под конец лекции Иаакан-верблюдосос, суженый моей возлюбленной Мэгги, спросил Гиллеля, грешно ли кушать яйцо, снесенное курицей в Шабат.
— Ты что — совсем остолоп? Да Господу совершенно пофиг, чем занимается курица в Шабат, нимрод! Она же курица! Вот если еврей снесет в Шабат яйцо, это, наверно, грех и будет. Тогда и придешь ко мне. А иначе не трать, блин, мое время, со своей белибердой. Теперь же пошел отседова, я жрать хочу, и мне пора вздремнуть. Все вы — валите к буйволу.
Джошуа глянул на меня и улыбнулся.
— Я от него не ожидал, — прошептал он.
— Нимрода на глаз определяет… эм-м… то есть на слух, — сказал я. (Нимрод — это был такой древний царь, он умер от удушья, поимев неосторожность перед своей охраной поразмышлять вслух, каково будет засунуть голову себе в зад.)
Пацанчик помоложе нас помог старику встать на ноги и повел его к воротам Храма. Я подбежал и взял священника за другую руку.
— Ребе, тут один мой друг пришел издалека, чтобы с тобой поговорить. Ты ему не поможешь?
Старик остановился.
— Ну и где этот твой друг?
— Вот он.
— А чего ж тогда он сам за себя не говорит? Ты от-куль такой, малец?
— Из Назарета, — сказал Джошуа. — Но родился я в Вифлееме. Меня зовут Джошуа бар Иосиф.
— А, ну да. Я с твоей матушкой разговаривал.
— Правда?
— Еще бы. Всякий раз, как они с твоим отцом в Иерусалим на праздник приходят, она со мной встречи добивается. Считает тебя Мессией.
Джош резко сглотнул.
— А я — он? Гиллель фыркнул:
— А что — хочется?
Джошуа посмотрел на меня, будто за подсказкой. Я пожал плечами.
— Не знаю, — наконец ответил Джош. — Я думал, мне это просто полагается.
— Ты тоже считаешь себя Мессией?
— Я не уверен, что должен об этом говорить.
— Умно, — вымолвил Гиллель. — Ты и не должен об этом говорить. Думай, что ты Мессия, сколько влезет, но сказать — ни-ни.
— Но если я им не скажу, как же они узнают?
— Вот именно. Если так хочется, можешь считать себя хоть пальмой, только никому об этом не рассказывай. Хоть стаей чаек — только об этом ни слова. Понял меня? А теперь мне кушать пора. Я стар, я проголодался, поэтому я пошел кушать, чтоб не умереть до ужина на пустой желудок.
— Но он же действительно Мессия, — сказал я.
— Во как? — Гиллель схватил меня за плечо, нащупал мою голову и заорал в самое ухо: — А что ты в этом понимаешь? Сопля невежественная! Тебе сколько? Двенадцать? Тринадцать?
— Тринадцать.
— Как ты вообще в тринадцать лет можешь чего-то соображать? Мне восемьдесят четыре, и то я ни хрена не знаю.
— Но ты ведь мудрый, — сказал я.
— Я мудр ровно настолько, чтобы понимать: я ни хрена не знаю. А теперь пошел отседова.
- Предыдущая
- 21/101
- Следующая
