Библиотека приключений в пяти томах. Том 2 - Железников Николай Николаевич - Страница 5

— Становись на пятьдесят шагов! — обиделись за свою артиллерию партизаны. — Ага, не встанешь?

— На пятьдесят не встану, — согласился “трофей”. — А на сто шагов — пожалуйста! И еще сто лет проживу.

— Угадал, сатана! — засмеялись партизаны. — На сто она не в силах. Ничего, начали с деревянных, будут и настоящие. А как тебя зовут, чудак человек?

— Почему чудак человек? Это вы чудаки. А я из деревянной пушки не стреляю! — заносчиво вскинул голову “трофей”. — А зовут меня Семен Семенович Чепцов.

— Тогда скажи, Семен Семенович, почему ты два разных банта носишь? — указали партизаны на черный и зеленый банты, приколотые к его пальто.

— Черный — это анархия, мать порядка. Зеленый — эсеры, мужицкая партия. Еще не знаю, какой выбрать, — потрогал Чепцов банты.

— А белый, колчаковский?

— Определенно не симпатизирую.

— А наш, красный?

— Не прояснилась еще для меня ваша программа. Присматриваюсь.

— Огурец-желтопуз, вот ты кто! Ни соку в тебе, ни вкуса, ни нутра настоящего! — сказал сердито подошедший папаша Крутогон. — И ладно тебе побаски рассказывать. Скажи лучше нам, что это за штуковина? — подвел он Чепцова к ящику с металлической крупой.

— Разве не видите? — пожал тот плечами. — Это восьмипунктовый петит, в других ящиках, по-нашему — кассах, есть еще десятый строчной. И курсив есть и боргес девятипунктовый. И заголовочные кегли есть.

— Не морочь ты нам голову своими боргесами-моргесамн! — взмолился папаша Крутогон. — Объясни, наконец, что ты есть за человек?

— Я уже объяснял. Полиграфист! Чтоб понятнее было, скажу просто: типографский наборщик. Видите? — поднес Чепцов к глазам Крутогона пальцы, темные от въевшейся в кожу свинцовой пыли и краски. — Семнадцать лет в наборщиках хожу! А в фуре этой полный комплект для плоской печати.

— Напечатай тогда нам визитные карточки! — засмеялся завхоз Вакулин, тяпавший на рогоже коровью тушу. — Адмиралу Колчаку преподнесем.

— Какие там визитные карточки! Прокламации будем печатать! У меня руки опухли их размножать!

Это крикнул обрадованно Афанасьев, сельский учитель. Он ведал в отряде распространением прокламаций среди населения и колчаковских солдат.

Вместе с молодым разведчиком Федей Коровиным он полез в фуру и нашел в ней все необходимое для маленькой типографии. Кроме шрифтов, два рулона бумаги, три банки краски, бидон со спиртом для мытья шрифтов и всякую типографскую мелочь: верстаки, шилья, валики для наката краски, даже мотки шпагата для связки набранных колонок и сверстанных полос.

— А печатная машина где? — забеспокоился Афанасьев.

— Была ручная “бостонка”. На передней повозке ехала, — ответил Чепцов.

— Ехала, ехала и уехала! — мрачно прогудел Крутогон.

— Не состоялась наша типография! — махнул рукой Афанасьев и полез с фуры.

— Виктор Александрович, глядите сюда! А это что? Это не годится? — остановил его Федя Коровин, все еще копавшийся в фуре. Покраснев от натуги, он приподнимал что-то очень тяжелое.

— Это пресс для оттисков корректуры, — сказал Чепцов. — Каждый ребенок знает.

— Пресс для оттисков, говоришь? — посмотрел на него Афанасьев. — Значит, будут у нас печатные прокламации! Чего там прокламации, газету будем выпускать!

— Скажете тоже, товарищ Афанасьев! Газету! — засмеялся завхоз. — Для газеты писатели нужны, которые газету сочиняют. Называются корреспонденты. А где у нас такие?

Завхоз Вакулин был городской житель, из Перми, работал там полотером. Он даже зимой щеголял в “здравствуй-прощай” — тропическом шлеме из кокосовой мочалки, а поэтому спорить с ним по поводу не совсем попятных “корреспондентов” не решился никто, кроме папаши Крутогона.

— Не встревай, захвост! — даже оттолкнул его Иван Васильевич. — Я буду газету сочинять! Я согласен в писатели идти!

— Во-первых, не пихайтесь, папаша Крутогон, вы не в церкви, — отстранился опасливо завхоз. — А во-вторых, от вашего сочинительства и у медведя голова заболит.

— Бросьте спорить, товарищи! — остановил их Афанасьев. — Газету мы выпустим! И будет наш свинцовый залп разить врага не хуже пулемета. Верно, товарищ наборщик?

— Все дело в том, какой тираж, — ответил уклончиво Чепцов.

— На первое время — двести экземпляров.

— На сто не согласитесь? Ведь не машина, а тискалка… Ладно, давайте попробуем двести! — согласился наборщик.

— Тогда я в штаб побегу, согласую. А вы забирайте всю эту типографию. Кроме, — покосился Афанасьев на красный нос Чепцова, — кроме бидона со спиртом. Мы его в лазарет отдадим.

— А шрифты чем я промывать буду? — остановился шагнувший было к фуре Чепцов.

— Керосином. Слышал я, можно и керосином промывать.

— С керосином мазня, а не печатанье! Тогда прощайте, лихом не поминайте! — подергал наборщик козырек кепчонки и сел на пень. — Категорически отказываюсь!

— Где раньше работал? — спросил строго глуховатый голос.

Все обернулись. Это подошел незаметно начальник штаба, он же комиссар отряда Арсенадзе.

— В Кунгуре, в электрической типографии “Корзинкин и сын”! — гордо ответил Чепцов.

— А куда ты ехал в этой фуре?

— В эту… в типографию военного округа, — тихо сказал наборщик.

— К генералу Блохину! Смертные приговоры рабочим и мужикам печатать? — дернулся у комиссара ус и побелели глаза.

Круглый, как у рыбы, рот Чепцова задрожал, будто он собирался заплакать.

— Разве ж я подобру согласился у них работать? Взяли за конверт — и в ящик!

— А ты думаешь, и мы не сможем за конверт тебя взять? — сунулся к наборщику Федя Коровин.

— Подожди, Федя, — отвел его рукой комиссар. — Значит, генеральские приказы печатал бы, а партизанскую газету не хочешь? Смотри, дорогой, тебе же хуже будет.

— Что белый генерал, что красный комиссар — одинаково. Чуть что — расстрелять! — засмеялся ядовито Чепцов. Лицо его опять стало заносчивым и насмешливым.

— Врешь! Расстреливать тебя я не буду.

— Повесишь?

— И не повешу. Дадим тебе землянку, харчами обеспечим, дров наколем. Спи в тепле, кушай сытно, по тайге для аппетиту гуляй, а мы будем своей кровью для рабочих и крестьян светлую долю добывать.

Партизаны переглянулись. Умеет комиссар такие слова сказать, что словно из кремня огонь выбьет. А Чепцов опустил глаза на растоптанные валенки, подавил снег пяткой и встал с пня.

— Указывайте помещение для типографии…

Сопит угрюмо тайга. Раскинулась она без перехватов: иди от дерева к дереву и до Тихого океана дойдешь. Разведчики совсем рядом с зимовкой партизан видели медвежью берлогу, продушину в сугробе, пожелтевшую от жаркого дыхания зверя. Дятел стучит в сосну, как назойливый гость, белка стрекочет, сплетничая с соседкой, а под сосной с дятлом и белкой, но соседству с берлогой, в просторной и светлой землянке колдует у набивной кассы Чепцов. Тоже, как дятел, постукивает он по верстатке рукояткой шила. У окна редактор, секретарь и корректор Афанасьев правят оттиснутые гранки. Оттиски лежат под обрезом. Так удобнее: и то и другое под рукой. Вертится около наборной кассы и Федя Коровин, смотрит припоминающе через плечо Семена Семеновича на ловкую его работу. Федя выпросил у комиссара разрешение поработать типографским учеником, поскольку он кончил сельскую трехлетнюю школу. Но, конечно, без отчисления его от команды разведчиков.

— Виктор Александрович, — обернулся от кассы Чепцов, — лозунг сверху какой пустим? “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”?

— А может, “Анархия — мать порядка”? — съязвил Федя.

— Ты меня, шпация, не подкалывай. У вас порядка тоже пока не вижу. Учись лучше, пока я жив. Помру скоро — сам за кассу встанешь.

— А что это вы, Семен Семенович, помирать собрались? — засмеялся Федя.

— Опять зубы скалишь? Помру потому, что лекарства не получаю. По моей болезни полагается мне на день минимум стакан аква вите, по-русски — чистого спирта. А на сон грядущий еще чуток. — Он жалобно посмотрел на редактора. — Я у вас и наборщик, и метранпаж, и печатник, а мне ни синь пороху, ни рюмашечки!