Мой любимый sputnik - Мураками Харуки - Страница 45

• Предыдущая
• 45/50
• Следующая

— В какие-то особые места я не ездил, — произнес я. Старший охранник тем не менее продолжал все так же многозначительно вглядываться в мое лицо. Будто именно я и был важнейшим элементом этого дела.

Я снова взял степлер и рассмотрел его до мельчайших подробностей. Самый обычный маленький степлер, который есть в любом доме или офисе, из серии самых дешевых канцтоваров. Степлер и степлер, ничего особенного в нем нет. Старший охранник взял сигарету “Сэвен стар” и щелкнул зажигалкой “Бик”. Затем чуть отвернулся и выпустил в сторону струю дыма.

Я повернулся к мальчику и тихо спросил:

— А почему степлер?

Морковка, все это время сидевший, уставясь в пол, медленно поднял голову и посмотрел на меня. Но ничего не сказал. В этот момент я впервые заметил, что выражение его лица совершенно не такое, как обычно: полное отсутствие каких-либо эмоций, даже странно. И глаза — словно в расфокусе. Во взгляде — никакой глубины, вакуум.

— Тебя кто-то заставил это сделать, ты испугался?

Как и следовало ожидать, Морковка ничего не ответил. Я даже не мог понять, доходят до него мои слова или нет. Решил оставить его в покое и больше ни о чем не спрашивать. Сколько ни пытай его сейчас, в этой комнате — вряд ли я смогу до него достучаться. Его двери закрыты, окна зашторены.

— Ну, хорошо, учитель, что будем делать? — обратился ко мне старший охранник. — Моя работа — торговые залы обходить, вести наблюдение по мониторам, ловить воров на месте преступления и приводить их сюда, в эту комнату. За это я получаю зарплату. А вот что делать потом — это уже совсем другой вопрос. Особенно когда попадаются дети. С ними всегда сложно. Так что вы думаете делать, учитель? Я хочу сказать: вам, учителям, виднее, как поступать в таких ситуациях. Может, лучше передать все это полиции, и дело с концом? По мне, так этот вариант — проще всего. А то сижу тут, уже полдня не пойми чем занимаюсь, все — как об стенку горох.

Я в это время, если честно, краешком мозга думал совсем о другом. Эта обшарпанная комната “Службы охраны” супермаркета невольно напомнила мне полицейский участок на том греческом острове. И я уже не мог остановиться — все думал и думал о Сумирэ. О ее исчезновении.

Поэтому некоторое время я просто не понимал, что вообще этот мужчина хочет мне сказать.

— Все отцу передам, и за ребенком буду следить очень-очень строго. Буду постоянно ему твердить, что кража — преступление, пока он, наконец, не услышит. Обещаю, больше он вас не побеспокоит, — монотонно твердила мать Морковки.

— Значит, предавать огласке и возбуждать дело вы не хотите. Я уже слышал это от вас сегодня, и неоднократно, — пробурчал старший охранник. Все это ему порядком надоело. Стряхнув пепел над пепельницей, он затушил сигарету. Затем снова обратился ко мне: — Знаете, на мой взгляд, три раза подряд делать одно и то же — это уже чересчур. Ведь должен быть хоть какой-то тормоз. Вы, учитель, что об этом думаете?

Я глубоко вздохнул и вернул свое сознание в реальный мир. К восьми степлерам и второй половине сентябрьского воскресенья.

— Я ничего не могу сказать, пока не переговорю с ребенком. С этим мальчиком никаких проблем до сих пор не было, да и соображает он не хуже других. Почему он совершил такую бессмысленную кражу, я сейчас не готов ответить. Попробую поговорить с ним спокойно, без спешки. Тогда, думаю, смогу понять, что же его на это толкнуло. Я действительно хочу извиниться перед вами за причиненные неудобства, — сказал я.

— Что-то я никак не возьму в толк, — прищурив глаза, глубоко спрятанные за оправой очков, сказал старший охранник. — Этот мальчик, Синъити Нимура, — ваш ученик, да? Вы видите его в школе каждый день. Так?

— Да, верно.

— Он ученик четвертого класса. Значит, уже год и четыре месяца он учится в вашем классе. Я не ошибаюсь?

— Все правильно. Я веду его с третьего класса.

— Сколько учеников в классе?

— Тридцать пять.

— Что ж, вполне можно уследить за всеми. И вы даже представить себе не могли, что с этим мальчиком могут быть какие-то проблемы? Даже намеков никаких не было — так, что ли?

— Нет, не было.

— А оказалось-то: этот мальчик за полгода совершил как минимум три кражи! И это лишь те, о которых мы точно знаем. При этом он всегда орудует в одиночку. Никто его насильно воровать не заставляет, типа: “А ну-ка, быстро пошел и сделал!” Он ворует не потому, что ему нужны все эти вещи или, как говорится, под влиянием момента — ну, как будто его что-то вдруг на это дернуло. И не из-за денег: послушать мать, так карманных денег у него более чем достаточно. Выходит, это — преступление, совершенное осознанно. Крадет для того, чтобы красть. Короче, ясно, как день: у этого ребенка есть “проблемы”. Что, не так? Или все-таки вы раньше что-то замечали, какие-то признаки были?

— Как педагог я вот что хотел бы сказать. Довольно часто такие поступки, особенно у детей — я имею в виду повторные попытки воровства в магазинах, — не имеют криминальной мотивации, а связаны с легкой формой девиантного, отклоняющегося поведения. Разумеется, если бы я более внимательно наблюдал за мальчиком, то смог бы лучше его понять. Это моя вина, что не доглядел, я очень сожалею об этом. Однако довольно сложно судить о наличии такого рода отклонений только по внешним признакам. Можно брать какой-то поступок, рассматривать его отдельно от всего остального, и потом за этот конкретный поступок ребенка соответствующим образом наказывать, но таким способом скорейшего выздоровления не достигнешь. Пока не докопаешься до истинной причины и не начнешь с ней работать, та же проблема, только в иной форме все равно выползет наружу. Нередко ребенок, совершая кражу, стремится в такой форме донести до нас некий message, свое послание взрослым. И пусть даже эффективность такого метода низка, ничего другого, кроме долгих бесед один на один, просто не существует.

Старший охранник затушил сигарету и сидел с отвисшей челюстью довольно долго, уставясь на меня, будто перед ним был диковинный зверь. Его пальцы, лежавшие на столе, были чудовищно толстыми — словно десять жирных тварей, покрытых черной шерстью. Я смотрел на них и чувствовал, что мне становится нечем дышать.

— Это всем вам в Университете на педагогике, или как там его? объясняли? То, что вы нам тут сейчас рассказали.

— Да нет, не обязательно. Это — основы психологии, об этом написано в любой книге.

— Об этом написано в любой книге, — повторил он мои слова без всякого выражения. Затем взял полотенце и вытер пот с толстой шеи. — Отклоняющееся поведение, говорите? Что это вообще такое? А, учитель? Я, когда работал полицейским, с утра до вечера только и делал, что общался со всякими личностями, у которых поведение отклонялось. Только не в легкой форме. И таких людей на этом свете полным полно. Грош цена им в базарный день. Если б я каждый раз старательно выслушивал их долгие рассказы и пытался докопаться, что же они хотят сказать, какой у них “мэсидж” — да мне бы и дюжины мозгов не хватило.

Он вздохнул и вернул коробку со степлерами обратно под стол.

— Да, то, что вы говорите, абсолютно верно. Душа ребенка чиста. Телесное наказание — это плохо. Все люди равны. Нельзя оценивать человека только по его отметкам и баллам. Давайте часами вести беседы, чтобы решить проблему. Ну что ж, можно, конечно, и так. Но станет ли мир от этого лучше? Как бы не так. Станет еще хуже. С каких это пор у нас все равны? Я что-то не слышал такого. Ну, подумайте сами, в этой маленькой Японии топчется сто десять миллионов человек. Попробуйте-ка сделать их всех равными. Это будет ад. Красиво говорить — ничего не стоит. Можно закрыть глаза, сделать вид, что ничего не происходит, проблем никаких не решать — оставить все, как есть. Сплошная тишь да гладь, все хором поют “Огоньки светлячков”< “Огоньки светлячков” — японское название шотландской песни “Auld Lang Syne” (“Старые добрые времена”), слова которой написаны Робертом Бёрнсом (1759 — 1796) в 1788 г. по мотивам народных шотландских застольных песен XVII — XVIII вв. В Японии песня получила распространение в эпоху Мэйдзи (1868 — 1912). первоначально ее включили в сборник песен для школьников, но постепенно она стала гимном выпускников. В послевоенной Японии, где прежний государственный гимн, как символ милитаризма, юридически оставался вне закона вплоть до 1999 г. (когда парламент подтвердил его официальный статус), эта песня фактически заменила гимн, традиционно исполнявшийся на всех торжественных церемониях в школах и вузах страны. > и выдают детям дипломы об окончании школы. В общем, всенародное счастье и ликование. Кража — это послание души ребенка. Что будет потом, никто не знает. Живи без забот. Зашибись! Только кому потом разгребать все это дерьмо? Таким, как мы! Может, вы думаете, нам это в радость, мы просто любим этим заниматься? Делаете кислые лица: подумаешь, делов-то, какие-то жалкие 6800 иен! А вы подумайте о людях, которых он обокрал, на их место встаньте. Здесь сто человек работает, так если кто из них вдруг заметит разницу в цене хоть на одну-две иены, посмотрели бы вы на него — да на нем лица нет! Если касса не сходится на 100 иен, будут сидеть до поздней ночи, все проверять. А вам известно, сколько получают кассирши в этом супермаркете? Так почему же вы об этом не рассказываете своим ученикам?

• Предыдущая
• 45/50
• Следующая