Подземка - Мураками Харуки - Страница 29
- Предыдущая
- 29/112
- Следующая
Но мне все как-то не понравилось. Ведь по времени она могла в аккурат попасть в ту электричку. Я пытался уверять себя, что все в порядке, и хорошо, если ничего не произойдет. К тому же беспокойством делу не поможешь. У меня выезды, работы хватает. Я сел в машину и поехал к клиентам. Вдруг звонят с фирмы и говорят: немедленно позвони матери. Было это между 10:30 и 11:00. Спешно набираю номер. Оказалось, позвонили из полиции: судя по всему, Сидзуко получила увечья в метро и доставлена в больницу, поэтому приезжайте туда немедленно. Здание больницы располагалось в квартале Западный Синдзюку.
Тут же вернулся на фирму, домчался на электричке до Синдзюку, в больницу попал около двенадцати. Когда позвонили из фирмы, я поинтересовался состоянием и диагнозом, но ничего толком мне тогда не сказали. Пока в больницу не приедут близкие родственники, никакой информации. Спрашиваю: угрозы для жизни нет? Врачи говорят: состояние — между тяжелым и серьезным. Пока добрался до больницы, весь испереживался.
Приезжаю, а там собралось очень много пострадавших. Весь просторный холл заполнен больными. Им ставили капельницы, их осматривали окулист и терапевт. Здесь я впервые понял, что стряслось нечто экстраординарное. Но что к чему, понять не могу. По телевизору предполагали, что это отравление ядовитым газом. Более подробной информацией не обладал никто. Врач пояснениями себя особо не утруждал. Все, что удалось выяснить в тот день: люди надышались каким-то химическим удобрением.
В больнице меня не сразу пустили к Сидзуко. В палату вход был запрещен. Я хотел как можно скорее увидеть ее, самолично справиться о состоянии, но больница едва выдерживала наплыв пострадавших, к тому же врач сказал, что Сидзуко положили в палату интенсивной терапии, и встреча с ней возможна лишь в строго определенное время. Конкретно — 30 минут с половины первого до часа днем и час с семи до восьми вечером.
Но в таком тяжелом состоянии свидание в принципе невозможно?
Да, все было тщетно. Но, прождав около двух часов, я наконец-то ее увидел. Я не помню, как вытерпел эти два часа. Время тянулось долго. Было горько.
Когда я вошел в палату, Сидзуко лежала на кровати в больничном халате, ей делали диализ. У нее слабая печень, и нужно было очистить кровь от токсинов. Вокруг высились капельницы, глаза сестры были закрыты. Медсестра пояснила, что она сейчас спит. Я хотел прикоснуться к ней, но врач пресек мою попытку. Касаться было нельзя — без стерильных перчаток. Я склонился и сказал ей на ухо: Сидзуко, твой братец пришел. Тело сестры дернулось, будто она кивала. Мне показалось, что Сидзуко отреагировала на мой голос, но врач разочаровал меня, сказав, что в подобном состоянии это невозможно. Просто во время сна иногда возникают судороги, и с момента поступления в больницу с ней так было уже не в первый раз.
Цвет лица — как это ни прискорбно — как у мертвеца. Она выглядела не спящей, а скорее мертвой. На рот надета кислородная маска, лицо бесстрастное — по нему даже непонятно, тяжко ей, больно, или как? Кардиограф почти не шевелился и лишь изредка слегка подрагивал. В таком ужасном она находилась состоянии. Смотреть на нее было больно.
О состоянии пока судить трудно, только и сказал врач. Признаться, ночью можно ожидать кризиса. Здесь полный уход, и вам находиться нельзя. Я остался в комнате ожидания. Вдруг с ней что произойдет? Вернуться домой я не мог. На рассвете поинтересовался, как с ней, говорят: сейчас состояние стабильное.
В тот же день, 20 марта, к вечеру в больницу приехали родители и жена с детьми. Я понятия не имел, что с ней будет дальше, поэтому собрал всех, включая детей. Дети, естественно, маленькие — ничего не понимают. Но я взглянул на них, и напряжение у меня спало. Я невольно заплакал. Говорю: с тетушкой Сидзу стряслась беда, — и зарыдал… Дети обомлели. Они поняли, произошло что-то очень серьезное. Еще бы, отец так просто плакать не будет. Они на пару заголосили: папа, папа, не плачь! А у самих слезы на глазах.
Родители — люди старой закваски, они стойко вынесли удар, но, вернувшись домой, проревели до утра, а в больнице и виду не подали.
И я, и жена взяли недельный отпуск. Более-менее внятные пояснения врач сделал 22-го в среду. Давление и дыхание стали получше. Поправится еще немного, и начнут делать анализы мозга и прочего. Выходит, она лишь частично в стабильном состоянии, но не в стабильном.
О зарине ничего не говорили, лишь показали рентгеновские снимки и сказали, что в мозгу опухоль. Действительно, по сравнению с картинкой обычного мозга, у нее он был какой-то вспухший. Но что было тому причиной, зарин или кислородное голодание, до сих пор не знаю.
Сама дышать не может, поэтому ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Но долго так продолжаться не могло, и 29-го ей в горле открыли клапан. И в таком состоянии она до сих пор.
Пока Сидзуко лежала в больнице на Синдзюку, я ездил туда каждый день. За исключением кризисных периодов, после работы к семи часам ездил ее навестить. Иногда наш начальник подбрасывал до больницы. За это время я сильно похудел. Такая жизнь длилась до 23 августа, когда ее перевели в другую больницу.
Судя по медицинской карте, 24 марта у нее слегка двигались глаза. Они не открылись, а лишь слегка приоткрылись. Видимо, отреагировала на зовущий ее голос.
Это определенный прогресс.
Да, я тоже так думаю. Но врач считает, что реакция была неосознанная. Просто случайно пошевелилась. Он предупредил меня, чтобы не питал лишних иллюзий. 1 апреля сказал, что в аналогичных ситуациях, при контузиях или кровоизлияниях в мозг после аварий шансов на дальнейшее улучшение уже нет. Обобщая его слова, человеком-растением она не станет, но с постели уже не поднимется.
Врач выразил все это так: впредь, господа, вам будет крайне трудно ужинать и беседовать всей семьей. Не помню точно, но смысл тот. Не может вставать, говорить, почти без сознания. Для нас это стало шоком. Мать невольно произнесла: лучше бы она сразу умерла — и ей было бы легче, и нам.
После этих слов мне стало горько. Я понимал состояние матери, но не знал, как ее успокоить. Наконец сказал: если бы она была неугодна богу, он забрал бы ее на месте. Но ведь это не так! Она жива, и шанс поправиться еще есть. Мы должны в этой верить. Ей сейчас непросто. Слышишь, мама, мы должны в это верить. И мать зарыдала.
Она уже в годах и понимает, что не справится с уходом за дочерью, все это ляжет на ваши плечи. И ей трудно это осознать.
Мне тоже в те минуты было очень горько. Конечно, было очень жаль, что сестра стала жертвой инцидента, но еще больше меня беспокоили мысли родителей. После слов: «лучше бы она умерла сразу», — я даже не знал, что сказать. И это всего спустя десять дней после происшествия.
Вскоре настал черед отца. В мае или июне у него обнаружился рак. Его положили в государственный онкологический центр «Касива», сделали операцию. Теперь я разрывался между двумя больницами. К тому же мать почти обездвижела. Представляете, что тогда пришлось пережить?
Досталось не только мне. Я извиняюсь перед женой и детьми за все причиненное им беспокойство. По воскресеньям приходилось брать их в больницу, но дети есть дети, они возмущаются: опять в больницу? Хотим поиграться! От этих слов мне становилось не по себе.
Делать нечего, говорю им: представьте, вы заболели, а папа с мамой вас не навешают. Как, не грустно? Они: грустно. Вот и тете Сидзу тоже грустно. Так что пошли ее навестим. Хорошо, поняли. Сам их уговариваю, а на душе кошки скребут.
В августе сестру из больницы Ниси-Синдзюку перевели в префектуральную. Молодой врач этой больницы настоятельно рекомендовал нам курс реабилитации. Кое-как стала двигаться правая рука. Сестра научилась потихоньку ею шевелить. На вопрос: где рот? — указывает пальцем правой руки на рот.
- Предыдущая
- 29/112
- Следующая
