Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич - Страница 10

Миф

В фундаменте парадигмы Традиции эпохи пре-модерна лежит миф, а позднее религиозная догматика. В истории человечества полноценная мани-фестационистская мифологическая модель со временем заменяется догматической религией креационистского толка, в первую очередь, авраамической. Это особый и очень сложный разговор. Здесь главное поставить вопрос, какие элементы парадигмы Традиции сделали возможным фазовый переход к парадигме модерна. Эти элементы следует искать в авраамической традиции и, соответственно, в креационизме.

Очень занятная история с Демокритом. Демокрит учил о том, что мир состоит из неделимых частиц-атомов, между которыми находится пустота, опровергая тем самым остальные космологические системы древних греков, считавших первоосновой всего непрерывную субстанцию (манифестационизм). В контексте античности он действительно более всего похож на философа в современном понимании. Но кто был Демокрит? Он излагал концепцию мировоззрения фригийских колдунов, теорию черной магии, черных богов, возникающих из разрозненных атомов. В принципе, это была традиция стремительно деградирующего партикулярного мифа, завуалированные догматы «фессалийского братства», которое практиковало то, что позже получило название «теургия» или «черная магия». Демокрита мы обычно вырываем из контекста его же собственных писаний, где речь идет, в первую очередь, о процедурах вызывания (эвокации) божеств и духов, а учение об атомах служит поясняющим приложением.

Парадигма как аналог языка в структурной лингвистике

Сравнение парадигм модерна и премодерна, современного мира и мира Традиции, особенно обращение к очищенным парадигмам, предшествующим их конкретизации в истории, представляет собой гигантское поле для исследования. Сопоставляя между собой Традицию и современность, мы проясняем тайные структуры темных и непроявленных матриц. При этом надо помнить, что нигде невозможно встретить парадигму Традиции (равно как и парадигму модерна) саму по себе. Они прячутся за целым веером всевозможных систем, дискурсов, знаковых структур.

В основе структурной лингвистике лежит метод разделения языка (la langue) и речи (la parole, le discourse). В языке непроявленным образом содержится «всевозможность слов и дискурсов». На одном и том же языке, исходя из его базовых возможностей, можно сформулировать самые различные высказывания — в том числе и прямо противоречащие друг другу. При этом язык никогда не становится тождественным тем речам, которые на нем произнесены или написаны — ни взятым по отдельности, ни даже условной совокупности всех высказываний, которые на этом языке делались или будут делаться. В языке как парадигме всегда есть нечто большее, что-то, что превосходит высказывание кардинально, является его всегда невидимым корнем, его имманентной трансцендентностью. Язык никогда не конкретен, всегда потенциален.

Речь же всегда конкретна и актуальна. Она содержит в себе необратимую структуру — и смысловую, и грамматическую, и лексическую — которая сопоставима только с другой речью. Язык проступает сквозь речь, делает ее возможной, но как только она становится действительной — т. е. как только речь произносится или пишется — язык сразу же прячется, демонстрируя тем самым нетождество с речью. То, что одна речь, может опровергаться другой, создает напряжение внутри поля высказываний, но никак не затрагивает цельную непротиворечивость языка.

То, что в структурной лингвистике понимается под «языком», довольно приблизительно соответствует «парадигме» в нашем философском анализе. Так, на базе парадигмы Традиции (что соответствует «речи») можно выстроить такие формы (что соответствует «высказываниям»), которые могут фундаментально различаться и даже входить в прямое противоречие. Но схватить саму парадигму Традиции полностью как язык, чрезвычайно трудно, потому что этот язык прячется, ускользает от нас. К примеру, многие люди прекрасно говорят на родном языке, даже в том случае, если никогда не посещали школу и понятия не имеют о грамматике, о том, как этот язык устроен. Поэтому для того, чтобы принадлежать парадигме Традиции, говорить на языке Традиции, для того, чтобы жить Традицией — чтобы прекрасно прожить всю свою жизнь в лоне Традиции — абсолютно не обязательно знать, что такое Традиция.

Точно так же можно быть абсолютно современным человеком, прекрасно разбираться в модерне, жить этим модерном, и при этом даже не подозревать, что мы имеем дело с парадигмой, что мы мыслим так-то и так-то, видим то-то и то-то только потому, что это напрямую вытекает из парадигмы модерна, которая жестко диктует, как понимать себя и окружающий мир, как выражать движущие нами импульсы, как строить высказывания, формулировать мысли, давать оценки, осуществлять сравнения и действия.

Схватить парадигму очень трудно, потому что это, по сути, то, что предшествует любым ее повествованиям о самой себе. Более того, сама парадигма на своем языке сказать о себе ничего не может. И модерн никогда о себе не говорит: «Я, модерн, пришел на смену Традиции». Он говорит, например, языком Вольтера: «Царство свободных знаний освобождает человечество от цепей слепого мракобесия предшествующих эпох». Вольтер не сказал нам, что мы должны отбросить одну парадигму и принять другую, хотя по существу он именно это и сказал. Но сделал это таким образом, что мы тут же попали в ловушку гипнотических интонационно-структурных предложений, заведомо программирующих ваше восприятие. И вот вы уже думаете: «Я тоже хочу в царство разума, ведь — это хорошо, и я, конечно, не хочу старое, ненужное мракобесие предшествующих эпох». Что именно имел в виду Вольтер под одним и другим, вы совершенно упускаете из виду, покупаясь не на смысл, но на морально-оценочное оформление высказывания. А ведь он имел в виду фундаментальную смену парадигм: от парадигмы Традиции к парадигме модерна.

Европеизация как модернизация

Энциклопедисты в эпоху Просвещения совершили огромную работу по переходу от одной парадигмы к другой. Постепенно парадигма модерна побеждает в Западной Европе. Побеждает не сразу, а по этапам. Западная Европа шаг за шагом вытесняет из себя все, кроме парадигмы модерна. И в какой-то момент, победив в самой себе внутренний европейский премодерн в лице католической культуры, остатков схоластики и пережитков Средневековья, жестко подавив всплески «традиционного общества» (например, консервативное восстание крестьян Вандеи), Европа начинает осознавать себя сплошным полем модерна. Начиная с определенного времени, Европа и модерн становятся синонимами. И теперь мы говорим: «Европа», «европеизация», понимая под этим новую парадигму, т. е. «модерн» и «модернизацию».

Инерция современности мешает пониманию логики парадигмального анализа

Если говорить об экономических соответствиях, то премодерну соответствует первичный, аграрный сектор производства, модерну — вторичный, промышленный. Премодерну соответствуют сакралъностъ и миф, модерну — наука, рациональность и мышление.

«Реальность» — это понятие глубоко современное. Дело в том, что в мире Традиции не было понятия «реальности». Никакой реальности, отдельной от мистического, духовного восприятия бытия, от мифа, не существовало. Здесь рекомендую обратиться к книгам Мирчи Элиаде о примитивных культах, экстатических состояниях и древнейших религиях. Фундаментальными в этом смысле являются труды Рене Генона.

Премодерн — это пред индустриальное или аграрное общество. Вместе с модерном приходит индустриальное общество. Но поскольку мы являемся продуктами парадигмы модерна, и живем (по меньшей мере, в сознании) в индустриальном обществе, мы рассматриваем прединдустриальное общество как прелюдию к индустриальному. Нам и в голову не приходит, что между прединдустриальным (аграрным) и индустриальным обществом можно осуществить свободный выбор, предпочесть либо одно, либо другое. Нам кажется, что точно так же, как ребенок не выбирает становиться взрослым или остаться ребенком, так и премодерн обречен стать модерном. Это развитие можно затормозить, но нельзя отменить.