Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич - Страница 18

Я предлагаю ориентировать наше сознание не столько на строгое усвоение материала, сколько на творческое развитие тех интуиции, о которых я говорю. Тезаурус постфилософии — не исчерпывающая конструкция, это приглашение к размышлению.

Когда мы осмысляем парадигму постмодерна и мыслим о постфилософии, мы всегда должны понимать, что наша задача — найти такое явление, которое, имея аналог в парадигмах модерна и премодерна, не совпадает ни с тем, ни с другим, имеет ироничную дистанцию от одного и от другого, несет в себе полемический, антитетический элемент в отношении обоих. Если создание тезауруса модерна было довольно легкой, скучной и даже несколько гнусной задачей, то творение тезауруса постмодерна представляется намного более интересным проектом. Ведь речь не идет о 180-градусном противопоставлении прежней парадигме. Пропорции словаря постмодерна сбиты в более причудливые конфигурации, и найти общий и упрощенный алгоритм перевода терминологии модерна в терминологию постмодерна, создавая тем самым текстуру постфилософии, задача необычайно сложная. Такого алгоритма пока не существует, он может быть создан только в процессе очень опасного жизненного и одновременно интеллектуального приключения. Это требует творчества, внимания к миру, в котором мы живем, чуткости ко всем явлениям, с которыми мы сталкиваемся, вживания в различные формы культуры, философии, политики, бытовых проявлений, которые нас окружают.

Иными словами, постфилософии — это некий открытый проект, требующий соучастия всех.

Отступление о деконструкции и гипотезе Сейпера-Уорфа

В философии постструктурализма есть важный термин — «деконструкция» (его ввел Ж. Деррида в духе философии структурализма). Этот термин очень часто неверно трактуется людьми, столкнувшимися с ним поверхностно. Они понимают его буквально, как что-то совершенно «негативное», как разрушение (лат. constructio — построение, deconstructio — разрушение). Однако в методологии постструктурализма речь идет совсем о другом. Дело в том, что любое высказывание для точного и правильного понимания должно быть приведено к контексту, откуда оно изначально взято. Далее, следует проанализировать его содержание не абстрактно, а применительно к той среде, где оно возникло и сложилось, проследить его связи с теми высказываниями, наряду с которыми оно делалось, особо уточнить его полемический смысл (т. е. против кого или за кого оно было ориентировано), на что оно косвенно (или прямо) намекало и, в принципе, зачем оно было сделано. Вот, что такое «деконструкция» в философском понимании.

Деконструкция предполагает колоссальную работу мысли, которая отличает профессионального лингвиста, филолога, культуролога, философа, а я бы добавил, адекватного философа, от дилетанта. Тот, кто способен осуществить деконструкцию, есть истинный специалист — в философии или в филологии. Тот, кто не способен осуществить деконструкцию и, сталкиваясь, например, с высказыванием Гегеля, начинает механически рассматривать это высказывание «в лоб», не предпринимая огромной и кропотливой работы по выяснению языка, контекста, исторических обстоятельств написания той или иной работы, «климата» в котором она была написана и косвенных полемических целей, тот сразу же должен быть дисквалифицирован как философ. Обычный человек может прожить и без деконструкции, но он должен всегда помнить, что любое из его высказываний в таком случае останется глуповатым. Но философ, лингвист, шире, интеллектуал, «гуманитарий» не владеющий корректными процедурами деконструкции — это недоразумение, а не специалист.

Поэтому чтобы нам, живущим в нашем мире сегодня как-то отнестись к той или иной формуле Гегеля, обязательно знать немецкий язык, понимать, в каком контексте творил и мыслил Гегель, учитывать, в каком году, для чего и с какой целью была написана та или иная его работа, что он имел в виду, и как его поняли, кто и что ему возражал, кто и что думал, когда ему возражал или был с ним согласен. Только после подобной деконструкции мы можем приступить к разбору высказывания Гегеля, к его оценке или интерпретации. Не мешало бы при этом предоставить краткие сведения о самом современном философе, разбирающем Гегеля, выяснить, какова его философская позиция, что он думает об основных философских проблемах и как сложились его собственные взгляды — то есть сопроводить деконструкцию Гегеля деконструкцией того, кто эту деконструкцию осуществляет.

Точно так же с языком. В лингвистике существует гипотеза Сейпера-Уорфа, согласно которой прямой перевод с языка на язык вообще невозможен. Согласно ей, смысл слова, даже самого простого слова, определяется не предметом или явлением, на которые это слово указывает, но исключительно языковым контекстом, в котором это слово употребляется. Даже простейшие глаголы движения, которые, казалось бы, у всего человеческого рода одинаковы, в разных языках имеют совершенно различные коннотации. Например, если мы ищем в словаре одно русское слово «бросать», мы видим пять или пятнадцать, а то и тридцать или даже сорок возможных переводов на французский или английский. Или, наоборот, английское слово «go» не переводится одним русским словом «идти»: это и «ехать», и «двигаться», и «начинать». Простейшие слова в разных языках определяются контекстом и никогда нельзя сказать: «Данное слово строго означает нечто в другом языке». Всегда остается приблизительность, неточность.

Вот, например, французское «le pain» напоминает наше русское «хлеб». Действительно, напоминает. Но до определенного момента. Потому что под хлебом мы понимаем также зерно, зреющее на полях. Но сказать по-французски, что «le pain murit sur les champs» (дословно: «хлеб зреет на полях») — вообще невозможно; если вы произнесете такую фразу, вас сочтут либо за сумасшедшего, либо за «приезжего». Вместо le pain, здесь необходимо сказать «le ble» (пшеница), потому что le pain, хотя и означает именно «хлеб», более точно относится к тесту, батону или булке. Отдельно можно было бы поговорить и о значение глагола «зреть» (murir) и существительного «le champ», «поле». А казалось бы, мы взяли простейшую

Так же с философией и с религией — не существует ни одного высказывания, которое не было бы сделано в строго определенном теологическом, историческом, языковым и интеллектуальном контексте. И задача компетентного человека в том, чтобы научиться производить операцию деконструкции.

«Постфилософия» и ее методология позволяет ориентироваться в процессе деконструкции. Ведь деконструкция в рамках предложенной мной модели классификации есть ни что иное как приведение к парадигме, нахождение каждому высказыванию, философу, мыслителю, целой философии или направлению мысли точного места в пространстве соответствующей парадигмы.

На протяжении этой книги мы будем заниматься тем, что называется «деконструкцией». Метод «Постфилософии» — это деконструкция, и наша задача — отыскать различным явлениям места в парадигмалъных матрицах.

Вне парадигм не существует ничего. Любое самое обычное высказывание (например, «я вижу перед собой стекло») есть гипотеза парадигмалъного толка, потому что, сразу же встают вопросы: кто такой «я», что такое «стекло», что такое «вижу», что такое «перед». Все это может быть подвергнуто деконструкции.

Вопросы и ответы

Вопрос: Возможно ли в постмодернизме изменение физической структуры мира? Или инженеры постмодерна просто эмулируют свои объяснительные коды, проецируя их на ту же реальность, что и раньше? В какой мере постмодерн и описываемая им среда является реальной?

Ответ: Пока постмодерн не наступил, тенденции, о которых я говорил, еще не стали полностью реальными. Пока нет. Но все движется в том направлении, чтобы такие изменения произошли. И переход от «пока нет» к «уже» — это то место, в котором мы находимся. Пока еще нет, но все движется именно туда. Конечно, система интернета еще не освободилась от серверов, графичности и других вещей, привязывающих их к привычному материально-механическому миру. Телевидение не до конца интерактивно, и пока псевдоинтерактивно. И клонирование еще пока не поставлено на поток. Вот только в Китае, говорят, уже клонируют вовсю. Откуда их, кстати, столько? Мы, как мыслители, оставшиеся от прежних времен, пытаемся осмыслить то, что еще не произошло, как то, что уже произошло. То, что происходит — становится происшедшим на наших глазах. Отсюда креативный, авангардный характер нашего курса. Мы описываем, пытаемся понять, распознать, заглянуть немножко вперед, утверждая то, чего еще нет, но что есть в теоретическом смысле. Мы же только постфилософствуем о том, что есть и чего еще нет, но что, скорее всего, с большой степенью вероятности, будет вот-вот. Некоторые говорят, что постмодерн это «симуляция», некая химера. Многие критики неокапитализма также говорят, что вся история с третичным сектором, новой экономикой — это «разводка». Об этом наши экономисты очень хорошо рассуждают. Мол, кризис разоблачил мифы новой экономики, а на самом деле, есть промышленность, есть еда, есть Третий мир, который все это производит, и если бы он не производил, ничего бы не было. Есть версия, что новая экономика, экономика постмодерна — это некие фокусы, вуалирующие фундаментал производственных процессов, и на самом деле финансовый сектор паразитирует за счет того, что в Индонезии или в Малайзии рабочие пашут так же, как они пахали на заводах Форда или в Англии в эпоху индустриальной фазы развития Запада. Так рассуждают те, кто не доверяет постиндустриальности, постмодерну, и хватается за индустриальность и модерн, к которым привыкли.