Призраки Лексингтона - Мураками Харуки - Страница 3

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая

В гостиной собрались, слушают музыку и балагурят нереальные люди.

По спине побежали мурашки, на лбу выступил холодный пот. В голове все смешалось. От скачка давления зазвенело в ушах, как если бы сдвинулось по фазе все окружающее пространство. Я хотел было проглотить слюну, но в горле пересохло. Тогда я снова положил монету в карман и осмотрелся. Сердце глухо стучало.

Странно, почему я до сих пор не обратил на это внимание. Если подумать — кому еще может прийти в голову устраивать вечеринку в столь поздний час. Если бы столько людей, запарковав поблизости машины, вошло в дом, я бы по-любому проснулся. И собака бы наверняка залаяла. Значит, ни откуда они не приходили.

Эх, окажись Майлз сейчас рядом... Как мне хотелось обхватить огромного пса за шею, вдохнуть его запах, почувствовать кожей его тепло. Но собаки нигде не было. Я, как заколдованный, снова уселся на скамейку в холле. Разумеется, мне было страшно. Но имелось там и нечто превыше страха — глубокое и бескрайнее.

Вдохнув и выдохнув несколько раз, я наполнил легкие воздухом. К телу постепенно вернулись привычные ощущения, будто кто-то в глубине моего сознания тихонько перевернул несколько карт.

Затем я поднялся, бесшумно — так же, как по пути вниз, — вернулся в комнату и нырнул в постель. Разговоры и музыка не стихали еще долго. Сон пропал, и я почти до рассвета был вынужден с этим мириться. Не выключая свет, я опирался на тумбочку и, разглядывая потолок, прислушивался к отзвукам, казалось, нескончаемой вечеринки. Но, в конце концов, уснул.

Когда я открыл глаза, на улице шел дождь. Тихая и мелкая весенняя морось, единственная цель которой — слегка смочить землю. Под карнизом щебетали сойки. Стрелки часов подбирались к девяти. Я, как был в пижаме, спустился вниз. Дверь из холла открыта, как я оставил ее вчера перед сном. В гостиной — никакого беспорядка. Моя книга лежит перевернутой на диване. На кофейном столике — крошки печенья. Это как раз нормально, а от вечеринки — ни единого следа.

На кухне, свернувшись калачиком, крепко спал Майлз. Я разбудил пса и дал ему поесть. Тот уплетал, потряхивая ушами, будто ничего, абсолютно ничего не произошло.

Странная ночная вечеринка в гостиной Кейси больше не повторялась. Как не происходило с тех пор вообще ничего странного. Лишь сменяли друг друга ничем не приметные ночи в тихом Лексингтоне. Но в том доме я почему-то просыпался почти каждую ночь. И всегда — между часом и двумя. Может, просто не мог расслабиться в чужой обстановке. А может, надеялся еще раз дождаться той странной вечеринки.

Просыпаясь по ночам, я, затаив дыхание, вслушивался в темноту, но ничего больше не слышал. Только изредка в саду от порывов ветра шелестели листья. Тогда я спускался на кухню попить воды. Майлз всегда спал в кухне на своей подстилке, но стоило мне появиться, радостно подскакивал, вилял хвостом и прижимался головой к моим ногам.

Прихватив собаку, я шел в гостиную, включал свет и осторожно осматривал комнату. Никаких признаков не ощущалось. Диван и кофейные столики неподвижно стояли на обычных местах. На стенах, как и всегда, висели холодные пейзажи Новой Англии. Я садился на диван и просто так минут десять—пятнадцать сидел, убивая время. Закрывал глаза и собирал в пучок сознание, надеясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку. Меня окружала лишь тихая глубокая ночь пригорода. Если открыть окно на клумбу, по комнате разнесется запах весенних цветов, слегка колышутся от ветра шторы, где-то в глубине рощи ухает филин.

Когда Кейси через неделю вернулся из Лондона, я решил не рассказывать ему о событиях первой ночи. Почему — я и сам не знаю. Просто казалось, что ему лучше об этом не говорить.

— Ну как, ничего не случилось за мое отсутствие? — спросил Кейси прямо с порога.

— Да нет, ничего особенного! Все было тихо. Работа продвинулась! — И это была правда.

— Вот и хорошо! Это самое главное, — весело сказал Кейси. Вынул из сумки и подарил мне бутылку дорогого шотландского виски. На прощанье мы пожали друг другу руки. Я сел в свой «фольксваген» и вернулся на кембриджскую квартиру.

Следующие полгода мы не встречались ни разу. Кейси иногда звонил, и мы разговаривали по телефону. Мать Джереми умерла, и угрюмый настройщик пианино так и остался в своей Западной Вирджинии. Я заканчивал большой роман и, за редкими исключениями, никуда не ездил и ни с кем не встречался. Проводя по двенадцать часов за работой, я не отлучался от дома более чем на километр.

Последний раз я виделся с Кейси в кафетерии рядом с прокатом лодок на реке Чарлз. Мы неожиданно столкнулись с ним на прогулке и вместе выпили по чашечке кофе. Не знаю почему, но Кейси на удивление сильно постарел. Настолько, что я его едва признал. Лет на десять. На уши свисали совершенно седые волосы, под глазами — темные мешки, на руках прибавилось морщин. Раньше Кейси до мелочей следил за своей внешностью. Может, заболел? Но он об этом не заговаривал, а я ни о чем не рассправшивал.

— Джереми больше не вернется в Лексингтон, — слегка покачивая головой, уныло сказал Кейси. — Иногда звонит мне из Западной Вирджинии. Разговариваем, и я чувствую, что он после смерти матери совершенно изменился. Это уже не прежний Джереми. Говорит только о звездах. Как позвонит, так сплошные никчемные разговоры о созвездиях: как они сегодня выстроились, что лучше всего делать, что нельзя, ну, и так далее в том же духе. Пока он жил здесь, я ничего подобного от него не слышал.

— I'm really sorry[5], — сказал я. Но к кому относилась эта фраза, я и сам не знал.

— Мать умерла, когда мне было десять лет, — тихо начал Кейси, в упор разглядывая кофейную чашку. — Братьев и сестер у меня нет, поэтому после смерти матери мы с отцом остались вдвоем. В самом начале осени на яхте случилась беда, и матери не стало. Мы совершенно не были готовы к ее смерти. Еще бы — молодая красивая женщина. Моложе отца на десять с лишним лет. Мы и представить себе не могли, что наша мама когда-нибудь умрет. И вот в один злосчастный день ее вдруг не стало. Улетучилась, словно дым. Мать была красивой и умной, все ее уважали. Любила прогулки, и походка у нее была красивая. Помню, выпрямит спину, подбородок немного вперед, руки за спиной — и так весело идет. На ходу поет песни. Мне нравилось гулять с нею. Ее фигура так и стоит перед глазами — как она шагает под ярким утренним солнышком по дороге вдоль ньюпортского побережья. Ветерок рукава раздувает, а летнее платье у нее было длинное, хлопковое, с узором из мелких цветов. Так и стоит перед глазами — будто фотография.

Отец боготворил мать и просто носил ее на руках. Наверное, любил ее сильнее, чем меня — своего сына. Отец был такой человек: любил все, что добывал собственными руками. Я же был для него просто результатом естественного хода вещей. Конечно, он любил меня, еще бы — единственный сын, как-никак. Но не так сильно, как мать. И я это понимал. Отец никого больше так не любил, как маму. Поэтому после ее смерти второй раз уже не женился.

Три недели после похорон отец непрерывно спал. Я не преувеличиваю. Он буквально проспал все это время. Иногда, как бы вспомнив, вставал, пошатываясь, с постели и молча пил воду. Что-нибудь съедал. Как лунатик или призрак. А потом натягивал на себя одеяло и засыпал снова. Плотно задвинув ставни, как заколдованная принцесса, все спал и спал в темной комнате с застоявшимся воздухом. И не шевелился. Почти не ворочался во сне, лицо у него не менялось. Я даже начал беспокоиться: часто подходил проверить, не умер ли. Склонялся над изголовьем и всматривался, словно впивался в его лицо.

Но он не умер. Просто спал, как зарытый глубоко в землю камень. Скорее всего, даже не видел снов. Только размеренное сопение едва слышалось в тихой темной комнате. Мне ни разу до тех пор не приходилось видеть такого долгого и глубокого сна. Отец походил на человека, переселившегося в иной мир. Помню мне было очень страшно. Казалось, я одинок в просторной усадьбе и отвергнут всем миром.

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая