Страна чудес без тормозов и Конец Света - Мураками Харуки - Страница 59

• Предыдущая
• 59/104
• Следующая

Полковник ставит своего епископа перед моим королем, укрепляя оборону. С флангов меня атакуют два единорога. Старик терпеливо ждет, когда я-таки сделаю ход.

— Вас послушать — получается, что они сами ищут страданий и смерти.

— В каком-то смысле так оно и есть. Но для них это все — природа. И холод, и все невзгоды... Для них это что-то вроде спасения.

Он замолкает, и я подкрадываюсь своей обезьяной под его стену. Хочется посмотреть, чем ответит стена на этот маневр. Старик и в самом деле почти попадается в ловушку, но в последний момент передумывает и вместо стены отводит назад рыцаря, усиливая и без того плотный частокол фигур в обороне.

— Я смотрю, ты тоже привыкаешь хитрить! — смеется он.

— Ну, до вас мне еще далеко... — улыбаюсь я в ответ. — Но все-таки — что для зверей означает «спасение»?

— Возможно, они находят избавление в смерти. Они ведь действительно возрождаются. По весне, в новом потомстве...

— А потом молодняк вырастает — и умирает в таких же муках? Зачем это им нужно — мучиться из года в год?

— Так устроено, — отвечает старик. — Твой ход. Пока не завалишь моего епископа, о победе и не мечтай.

Трое суток беспрерывно валит снег, а затем вдруг наступает удивительно ясная погода. Солнце выплескивает лучи, и по всему Городу разбегаются искры капели. С веток то и дело падают, шлепаясь о землю, огромные комья снега. Я сижу в комнате и, плотно задернув шторы, спасаюсь от яркого света. Но, толстым шторам вопреки, свет все-таки достает меня, как от него ни прячься. Обледеневший Город сверкает, словно бриллиант искуснейшей огранки, преломляя лучи солнца как ему вздумается, посылая их в комнату под кривыми углами, и они-таки впиваются в мои воспаленные глаза.

В ясный зимний день я лежу на кровати, уткнувшись в подушку, и слушаю пение птиц. Прилетают самые разные — они садятся на подоконник, перепархивают на другие окна. Они хорошо знают, что жители Резиденции рассыпают на подоконниках хлебные крошки. Я слышу, как во дворе собираются старики — поболтать на закате. И только я лежу здесь один, отрезанный от солнечной Благодати.

Когда солнце заходит, я поднимаюсь с постели, промываю глаза холодной водой, надеваю черные очки и, спустившись с холма, направляюсь в Библиотеку. Но мои сожженные солнцем глаза болят, и на много снов меня не хватает. я успеваю прочитать лишь сон-другой, и сияние старых черепов начинает колоть мои зрачки. Голова забивается мокрым песком, кончики пальцев немеют.

В такие минуты Библиотекарша вытирает мне лицо полотенцем и дает выпить жидкого супа или горячего молока. И молоко, и суп вначале кажутся странно терпкими, язык делается шершавым. Но постепенно я привыкаю и различаю вкус.

Я говорю ей об этом, и она чуть заметно улыбается.

— Это значит, ты понемногу привыкаешь к Городу, — говорит она. — Вся пища, которая здесь готовится, — не такая, как в других местах. Мы умеем из довольно скудных припасов делать самые разные блюда. То, что ты считаешь мясом, на самом деле — не мясо. И яйцо — не яйцо. А кофе только похож на кофе... Этот суп тебе должен помочь. Ты согрелся? Тебе легче?

— Да, конечно, — говорю я.

И действительно, от супа по телу разливается тепло, а голова проясняется. Я благодарю ее за суп, закрываю глаза, расслабляя и тело, и голову.

— Скажи... Чего тебе сейчас не хватает? — спрашивает она вдруг.

— То есть — кроме тебя?

— Я не знаю... Мне так показалось. Будто тебя ожесточила зима, но... если бы тебе дали что-то еще, ты бы смягчился и отпустил себя на волю.

— Мне не хватает света, — говорю я, снимаю черные очки, протираю стекла и водворяю очки на место. — И я не знаю, что делать. Мои зрачки не выдерживают солнечных лучей.

— Нет, не света тебе не хватает. А чего-то гораздо... важнее. Чего-то почти незаметного, но без чего не освободиться. Ты знай, всегда есть способ выбраться на свободу. Вспомни, как я гладила тебе веки. Что ты делал в своем прошлом мире, когда застывал и ожесточался?

Я копаюсь в клочках своей памяти, но ничего не нахожу.

— Бесполезно. Ничего не вспоминается. Почти вся память пропала куда-то...

— Вспоминай что угодно. Любую мелочь. Вспоминай — и сразу рассказывай. Или давай вспомним вместе. Я так хотела бы тебе помочь...

Я киваю и, собравшись с мыслями, снова пытаюсь раскопать свою память, погребенную в прошлом мире. Но подо мной не земля, а скалы. Сколько ни бей лопатой, не останется даже царапины. Снова болит голова. Видимо, с тех пор, как я потерял тень, и начала пропадать моя память. И осталась только неуверенность в себе. Мое бедное «я» скукожилось от зимнего холода и спряталось в панцирь.

Она приложила ладони к моим вискам.

— Не волнуйся. Подумаем об этом в другой раз. Может, я сама припомню что-то еще.

— Давай, я прочту еще один сон напоследок, — говорю я.

— Ты устал. Может, продолжим завтра? Не перегружай себя. Старые сны подождут.

— Наоборот. Чем бездельничать, лучше уж сны читать. Пока читаешь, хотя бы не думаешь ни о чем.

Она долго смотрит на меня. Потом кивает, встает из-за стола и исчезает среди стеллажей. Я подпираю щеку ладонью, закрываю глаза и погружаюсь в кромешную тьму. Сколько еще продлится зима? Она будет долгой и суровой, как говорил старик. И это — лишь ее начало. Переживет ли моя тень эту зиму? Да что там: доживу ли я сам до весны — со своими болезнями, страхами и сомнениями?

Она приносит следующий череп, ставит на стол и протирает его, как всегда, сперва влажной тряпкой, затем сухой. Подпирая щеку ладонью, я слежу за ее пальцами.

— Что мне сделать для тебя? — спрашивает она, поднимая голову.

— Ты и так делаешь очень много.

Она убирает руку с тряпкой от черепа, садится на стул и смотрит мне прямо в глаза.

— Я не об этом. Я о чем-нибудь... особенном. Ну, скажем, чтобы я пришла к тебе в постель...

Я качаю головой.

— Нет. Дело не в этом... Хотя, конечно, я был бы рад.

— Так в чем же дело? Разве я не нужна тебе?

— Нужна. Но мы не должны с тобой спать. И дело даже не в том, кто кому нужен.

Она задумывается, протирая череп. Я же, задрав голову, разглядываю желтую лампу, свисающую с потолка. Как бы я ни окаменел внутри, как бы ни стискивала зима свою Стену вокруг меня, спать с этой женщиной сейчас я не должен ни в коем случае. Если это произойдет, я провалюсь в хаос, и проклятое чувство потери станет просто бездонным. Я уверен: сам Город хочет, чтобы я с ней переспал. Тогда ему будет легче получитьменя.

Она ставит передо мною вытертый насухо череп, и я, не двигаясь несколько секунд, разглядываю ее руки. Я пытаюсь прочесть в ее пальцах какой-то смысл. Бесполезно. Просто десять пальцев и ничего более.

— Расскажи мне о матери, — прошу я.

— О маме? Что, например?

— Да что угодно.

— Понимаешь... — говорит она, не отнимая ладоней от черепа. — По-моему, к маме я относилась как-то особенно. Конечно, это было очень давно, я не помню, но ни к отцу, ни к сестрам я ничего похожего не чувствую. Странно так...

— Но так уж человек устроен. Никакого равновесия. Как река. Меняются берега — меняется течение.

Она улыбается.

— Но ведь тогда получается несправедливо...

— Вот именно, — киваю я. — Разве ты не тоскуешь по матери даже сейчас?

— Н-не знаю...

Она поворачивает череп на столе и рассматривает его со всех сторон.

— Что — слишком отвлеченный вопрос?

— Вот-вот... Что-то вроде...

— Ну, тогда поговорим о чем-нибудь другом, — предлагаю я. — Ты помнишь, что любила твоя мать?

— Да, очень хорошо. Она любила солнце, прогулки на свежем воздухе, летний пляж на Реке, и еще — повозиться с каким-нибудь зверем. Когда было тепло, мы с ней долго гуляли вдвоем. Люди в Городе никогда не гуляют. Не то, что ты, как я заметила.

— Да, я тоже люблю гулять, — говорю я. — И солнце люблю, и пляж... А что еще ты вспоминаешь?

• Предыдущая
• 59/104
• Следующая