Меч на ладонях - Муравьев Андрей - Страница 34
- Предыдущая
- 34/129
- Следующая
Через день новгородцы дошли до Хомбурга.
Хомбург, или, если угодно, Гамбург, мало отличался от Любека, разве что был побольше немного. Неся на себе все ту же портовую нагрузку, город являлся, в отличие от соседа, ориентированного на Восток, воротами Германии в сторону Запада. Сюда по Эльбе сплавляли баржи из Баварии, Богемии и Мессена, где их уже встречали корабли из цветущей Фландрии и Аквитании, Англии и далекой Испании.
В городе новгородцы пробыли один день. Именно столько времени понадобилось Онисию Навкратовичу, чтобы продать подводы и коней и арендовать широкую старинную рухлядь, гордо именуемую хозяином «баржей», с типично немецким именем «Милая Эльза», способную довезти товар и дружину до Магдебурга, где этим летом стоял двор Генриха IV.
Сундуки с мехами и тридцать шесть человек новгородцев заполнили все свободное пространство на борту. Плыть приходилось против течения. «Милую Эльзу» тянула четверка крепких немецких тяжеловозов. До першеронов или суффолков[73] девятнадцатого столетия эти образцы селекционной мысли века одиннадцатого не дотягивали, но выгодно отличались от тех пони-переростков, которых можно было видеть в новгородских землях.
На ночь приставали к оговоренным на имперском шляху стоянкам за пределами крепостных стен городков, украшавших полноводную Эльбу.
Дорогой «полочане» под руководством Сомохова и рыжего корабела Юргена изучали премудрости немецкого языка. Самые большие успехи наблюдались у Малышева, который знал немного немецкий еще со школьного курса и начал обучение современному диалекту еще у Борнхольма, решив не отставать от Улугбека Карловича. Хуже всего воспринимал новую речь Горовой. Даже далекий от грамоты и школ Пригодько легче схватывал слова и созвучия, чем пышноусый подъесаул. Тот больше кряхтел и забывал наутро все, что с таким трудом зазубривал вечером. Зато он был единственным, кто, по его же словам, понимал южные китайские наречия и знал цыганский язык. Последнее объяснялось женитьбой его двоюродного дяди на цыганке, что было редкостью для кочевого народа, а маленький Тимка в детстве любил бывать в гостях у своих родственников.
Небыстрое течение и чистенькие пологие берега, которыми любовались дружинники, наводили на философские мысли и долгие разговоры ни о чем. Дорога до Магдебурга должна была занять восемь дней. Вечерами посиделки у костра на одном из самых охраняемых имперских путей венчали дружеские попойки под знаменитые немецкие колбаски и уже узнаваемое немецкое пиво, которое дружинники находили слабым, а Горовой вообще не признавал за алкоголь.
Как-то вечером, чтобы разнообразить времяпрепровождение, Сомохов решил в меру своих познаний объяснить Горовому, Малышеву и Пригодько положение дел на политической арене мира, в котором они находились. К таким разговорам со своими суждениями и историями часто подсаживались и дружинники, а то и сам Сила Титович или Онисий Навкратович.
Главное, что интересовало русичей, – это германское государство, по которому они и путешествовали. Сомохов же, не желая зацикливаться на одной стране, старался последовательно изложить политическую картину всей Европы в целом. Археолог по образованию, он был и оставался историком. Знания его хоть и имели узкую направленность, но, как любой уважающий себя хороший специалист, он знал нюансы каждого исторического пласта и мог преподнести суждения и мысли о строении существующей политической системы, которые иногда могли показаться окружающим настоящим открытием.
На вопрос Малышева о том, что же необходимо знать о существующем мире, Сомохов ответил:
– Главное – не думайте, что вас защитят здесь какие-либо законы. – Он перевел взгляд с Малышева на притихших от такого заявления окружающих и продолжил: – Времена, когда здесь правили единые для всех законы, прошли вместе с эпохой Рима. Теперь здесь правит кутюм.
– Чего? – не понял Тимофей, прислушивающийся к интересному разговору.
– Кутюм, любезный Тимофей Михайлович, это значит сложившийся стереотип привилегий и судебных решений на основе прецедентов в той или иной сфере жизни и определенном историческом социальном сословии.
Малышев хмыкнул:
– А попроще можно, Улугбек Карлович?
Археолог усмехнулся:
– Куда уж попроще, Константин… э… – Ученый запнулся, вспоминая отчество собеседника. Видимо, опыт проведения научных дискуссий сформировал определенный стереотип поведения и называть своего попутчика просто Константином Улугбек Карлович считал невозможным.
– Павлович. – Костя понял заминку правильно.
Ученый продолжил:
– Так вот, Константин Павлович, это значит, что в каждой провинции здесь свои неписаные законы для каждого сословия. То есть если в одном селе крестьянин убил свинью соседа, то ему отрубят руку, а в другом – заставят заплатить штраф, в третьем – объявят вне закона и сожгут или изгонят. Если кто-то в чем-то провинился, то его судит не общий суд. Для любых слоев населения, будь то крестьяне, горожане, духовные лица или дворяне, существуют свои суды и, соответственно, свои законы. Причем, повторяю, в каждой провинции, каждом городе они разнятся.
Горовой почесал голову:
– Что ж получается, Улугбек Карлович, тут, может, и места есть, где душегубца какого и за преступника не считают, а?
Сомохов задумался:
– Ну, это я сказать не могу. В основном все живут по христианской морали. Ценности и заповеди Библии одинаковы для всех. Так и в кутюме, обычаях то есть. Убийце рубят голову, вору рубят руку или вешают, если уже попался, а душегуба какого могут и на кол, а потом вешать.
В разговор встрял один из новгородских дружинников, Венедим. Будучи одним из самых молодых, он стремился быть поближе к полоцким наемникам-купцам, повидавшим мир и знавшим много нового.
– А я вот слышал, что баб они здесь не вешают?
Пока Сомохов вспоминал, что он знает по этому вопросу, взял слово старый Микита Акуньевич. Седой ветеран любил послушать других, а сам большей частью молчал.
– Они баб не вешают, – степенно пробасил он. – Они, ежели чего там, так их закапывают живьем.
– Ну да? – открыл рот охочий до нового Захар.
К костру начали подходить молодые дружинники.
Сомохов продолжил:
– Так вот. Про женщин я не уверен, Миките Акуньевичу видней. В общем, если что приключилось и вас в суд какой тянуть собрались, то не думайте, что вас там закон или «Правда» спасет. В основном все, что здесь считается законами, направлено на защиту местных от разных пришлых, коими мы с вами и являемся. Далее если вы правы, а ваш оппонент не прав по всем канонам.
Дружинники одобрительно загудели: «Правильно! Свой – он свой, хоть и вражина, а наш».
Малышев вскинулся:
– Так что же выходит? И прав здесь у нас нет?!
Улугбек Карлович улыбнулся, а ответил Микита Акуньевич:
– Право тут может быть только одно. – Он стукнул себя по рукоятке меча. – У кого меч острее, того и суд.
Дружина захохотала. Вечерний разговор разгорался.
– А скажи-ка, Улугбек Карлович, что ты о политесах местных знаешь? К какому государю мы едем-то? И с кем он воюет? Слышал, будто с королем итальянским, – спросил Горовой.
Сомохов почувствовал себя вновь за институтской кафедрой. Говорить об истории он мог часами.
– События последних лет в Германии и христианском мире тесно связаны с тремя людьми: императорами Священной Римской империи Генрихом Третьим и его сыном Генрихом Четвертым, а также монахом, а затем и папой Римской Католической церкви Григорием Седьмым, до помазания – Гильдебрандом.
Далее коротким монологом Сомохов изложил все свои знания о политических перипетиях, начиная с середины одиннадцатого века и по текущий день.
Еще тридцать лет назад папская власть была в Европе практически номинальной. Германские императоры сделали из римского понтифика, главы всех христиан, марионеток, назначая их из угодных церковников, даруя церковные земли и епископские звания по своему усмотрению. Соответственно, получившие епископские звания рыцари не спешили расставаться с мирскими радостями. Такие понятия, как целибат[74], смирение, укрощение плоти, были редки в среде высших церковных иерархов. Правили корабль церкви в окружающем мире воля императора и симония, то есть практика продажи церковных должностей.
- Предыдущая
- 34/129
- Следующая
