Дочь похитительницы снов - Муркок Майкл Джон - Страница 8

• Предыдущая
• 8/82
• Следующая

– Мой дорогой лейтенант! – воскликнул я. – В Германии не найти семьи, у которой не имелось бы собственной легенды о Граале и его поисках! А в половине немецких семей вам с гордостью покажут кубок, который якобы и есть Священный Грааль. И в Англии то же самое. Послушать англичан, так у Артура было больше Камелотов, чем у Муссолини титулов. Все эти легенды родились в девятнадцатом столетии, на волне романтизма и «готического Возрождения». В ту пору немцы заново создавали свое прошлое. Поройтесь в книгах – вы не найдете ни одной легенды древнее 1750 года. А если вам мало доказательств, задумайтесь, почему всяк описывает Грааль по-разному? Вольфрам фон Эшенбах говорил, что чаша из гранита; ее называли и деревянной, и золотой, и отделанной самоцветами… Я понимаю, вашей партии нужны символы – недаром вы привлекли себе на службу Вагнера, – но это уже чересчур. И потом, если у нас и были старинные кубки, они давно исчезли.

– Действительно, звучит нелепо, – Гейнор поежился и подвинулся ближе к огню. – Но мой отец помнит, что твой дед, кузен, показывал ему золотую чашу, прозрачную, как стекло, и твердую, как железо. На ощупь она была теплой и вибрировала в руках.

– Знаешь, если дед и вправду владел чем-то таким, меня он в свои секреты не посвятил. Я никогда не пользовался его доверием. Да мы и не успели сойтись: он умер вскоре после перемирия.

Клостерхейм нахмурился, явно решая, стоит ли мне верить. Гейнор же не скрывал своего недоверия.

– Кому как не тебе, кузен, знать о подобных вещах? Из всех фон Беков ты единственный прочел все книжки в вашей библиотеке. И отец у тебя был ученый и погиб таинственно, и фон Аш наверняка поделился с тобой своими познаниями. Да и сам ты все равно что музейный экспонат. Впрочем, уж лучше стоять в музее, чем выступать в цирке.

– Совершенно верно, – холодно сказал я, бросил взгляд на жуткие по виду «охотничьи часы» над каминной полкой и прибавил, что, к сожалению, вынужден покинуть гостей. У меня, знаете ли, режим.

Гейнор сообразил, что перегнул палку и оскорбил меня; впрочем, его последняя фраза была ничуть не более оскорбительна, нежели весь предыдущий разговор. Я вдруг подумал, что раньше он не был таким – по-крестьянски напористым, что ли. Что ж, верно говорят: «С кем поведешься, от того и наберешься». Он явно подлаживался под своих новых дружков.

– А как же наше дело? – проговорил Клостерхейм.

Гейнор отвернулся к огню.

– Дело? Так вы здесь по делу? – я притворился, что удивлен.

– В Берлине приняли решение, – тихо, не оборачиваясь, пояснил Гейнор.

– Насчет древних ценностей.

– В Берлине? Ты про Гитлера?

– Да. Его привлекают все эти вещицы.

– Они – символы былого могущества Германии, – деревянным голосом изрек Клостерхейм. – В них заключено все то, что утратили наши аристократы, – воинственный дух свободного народа.

– Может быть. Так или иначе о Граале я ничего не знаю. А зачем вам понадобился мой меч?

– Мы хотим быть уверенными, что с ним ничего не случится, – отозвался Гейнор, опередив Клостерхейма. – Что его не украдут большевики, к примеру, что ты его не потеряешь и не сломаешь. Твой меч – государственное достояние. Твое имя, кузен, будут упоминать на каждой выставке.

И, смею тебя заверить, ты вполне можешь рассчитывать на материальное вознаграждение.

– Вот как? А что, если я откажусь отдать мой клинок?

– Тебя объявят врагом государства, – у Гейнора хватило такта опустить голову и уставиться на свои начищенные до блеска сапоги. – А также врагом национал-социалистической партии и всего, что за ней стоит.

– Врагом партии? – задумчиво повторил я. – Иными словами, только глупец может думать, что он уцелеет, если бросит вызов Гитлеру?

– Верно подмечено, кузен.

– Что ж, – я направился к двери, – среди фон Беков глупцов не было. С вашего позволения, я возьму ночь на размышление.

– Пусть твои сны будут истинны, – загадочно пожелал Гейнор.

Клостерхейм не удержался:

– Мы, современные немцы, творим новые традиции, герр граф. Этот меч – ваш не более чем мой. Он принадлежит Германии, как символ нашей доблести, нашего былого могущества. Нашей крови, в конце концов. Вы ведь не собираетесь предать свою кровь?

Я посмотрел на сумрачного горца, потом на арийца со славянскими корнями. Перевел взгляд на собственную мертвенно-бледную ладонь с блеклыми ногтями.

– Свою кровь? Кто придумал этот миф?

– Мифы – древние истины, украшенные легендами, – наставительно произнес Клостерхейм. – Вагнер это понимал, и в этом секрет его успеха.

– А я думал, что в музыке… Мечи, чаши, проклятые души… Вы, кажется, сказали, что у моего меча есть пара? Неужели владелец второго клинка согласился расстаться с ним?

– Второй меч, – ответил Гейнор из-за спины Клостерхейма, – последний раз видели в Иерусалиме.

Признаюсь, я улыбался, укладываясь в постель, но вскоре вернулись дурные предчувствия, согнавшие улыбку с моего лица. Вытянувшись на кровати, я задумался, как мне спасти себя самого и уберечь мой клинок от длинных рук Адольфа Гитлера. И тут, в странном полузабытьи между явью и сном, я услыхал голос:

– Я ничего не имею против парадоксов. На них зиждется мироздание. Без них и люди не люди. Без них нет мышления.

Голос до жути напоминал мой собственный. И в то же время в нем звучала уверенность, какой я в жизни не испытывал.

Поначалу я решил, что кто-то проник в мою спальню, и принялся оглядываться, но никого не увидел, а затем провалился в сон – и в ноздри мне вдруг ударила едкая, обжигающая вонь. Нет, не вонь; этот запах был странным, но неприятным его не назовешь. Почему-то подумалось, что так пахнет змея. Или ящерица. Большая ящерица. Огромная. Из тех, которые летают в небесах, подчиняясь воле смертного, и дышат пламенем на врагов. А враги у них жестокие, твердо вознамерившиеся победить любой ценой и не гнушающиеся любых средств…

Призрачные очертания. Гигантские крылья. Мне снилось, что я лечу. Я сидел в громадном черном седле, которое как будто было вырезано из дерева специально под меня; от седла тянулось нечто вроде мембраны, соединявшей седло с чешуйчатой шеей моего скакуна. Я нагнулся, приложил руку к чешуе, которая на ощупь была горячей – явный признак чужеродного метаболизма; в следующий миг нечто с шумом взметнулось вверх, зазвенела упряжь, и впереди возникла огромная тень. Появилась чудовищных размеров голова; сперва я решил, что это динозавр, но быстро понял, что сижу на драконе, на самом настоящем драконе, по сравнению с которым я просто карлик. В пасти у дракона виднелась золотая узда с кисточками – длинными, в человеческий рост. Голова неторопливо повернулась, и на меня уставился отливающий желтизной зрачок. Взгляд дракона был исполнен глубочайшей, непостижимой мудрости, обретенной в мирах, куда никогда не ступала человеческая нога. И все же… Я и вправду углядел симпатию, или мне почудилось?

Изумрудно-зеленый цвет. Утонченное наречие оттенков и жестов.

Огненный Клык.

Я ли произнес это имя?

Запах, подобно пыли или табачному дыму, оседал в моих легких. Я заметил дымок из ноздрей чудовища. Дракон приоткрыл пасть… Что там у него плещется, за огромными зубами? Что-то нестерпимо едкое… Не просыпаясь, я вспоминал рассказы о случаях спонтанного возгорания. Не удивлюсь, если моего скакуна вдруг окутает пламя. И тут я ощутил, как драконьи мышцы пришли в движение, как зашевелился могучий костяк; заскрежетала чешуя, раздался приглушенный рык, гигантские крылья сделали взмах, другой – и дракон, вопреки всем известным мне законам природы, взмыл в воздух. У меня захватило дух. Земля мгновенно осталась далеко внизу.

Лететь на драконе – что может быть упоительнее и естественнее? Мы быстро достигли облаков. Повинуясь неведомо откуда взявшимся навыкам, я правил драконом, как венский извозчик лошадьми. Легкое прикосновение к коже над ухом, несильное натяжение поводьев…

Левой рукой я держал те самые поводья, а в правой сжимал Равенбранд, который лучился тьмой. Руны на клинке пульсировали, отливая альм.

• Предыдущая
• 8/82
• Следующая