Стальной царь - Муркок Майкл Джон - Страница 9

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая

– Бригадный генерал Л. Г. А. Несбит, официальный представитель правительства уже с 1920 года, – Хира пожал плечами. – Ему восемьдесят семь лет. Вот уже минимум десятилетие, как он пребывает в полном старческом маразме. Вероятно, поэтому он и остался, когда все остальные сбежали. Весь его штаб состоит теперь из одного камердинера, такого же почтенного старца, как и он сам, и секретаря-бенгальца. Тот все свое время проводит за составлением бесконечных сводок о положении на острове и с начала войны не покидал своего бюро. Ну, есть еще, конечно, молодой лейтенант Оллсоп, который командует вооруженными силами острова, сплошь туземными. Не думаю, что Оллсопа погрузит в искреннюю скорбь бегство десятка его подопечных.

– Малайцы представляют проблему, не так ли?

Я примерил панаму, лежавшую на кровати. Она великолепно подходила.

Хира устало махнул рукой:

– Здесь торчат по меньшей мере тысяча малайцев и китайцев. Малайцы преимущественно магометане, а китайцы – буддисты или христиане. И когда им больше нечем заняться, они критикуют образ жизни друг друга. А сейчас им как раз нечем заняться. Когда рудник закрылся, они потеряли работу и живут теперь плодами земли и моря, насколько у них это получается.

– Бедняги, – сказал я.

Он одарил меня своей странноватой улыбкой.

– Интересно, будете ли вы говорить то же самое, если эти «бедняги» обратят свою разрушительную энергию против белых. Так долго продолжаться не может, знаете ли. В настоящее время они ненавидят друг друга больше, чем европейцев, но достаточно одного толчка, чтобы они устроили нам кровавую баню. Достанется всем. С формальной точки зрения, понимаете ли, сестры и я тоже принадлежим к белой расе.

– И вы будете работать здесь, покуда этого не случится?

– А что, мне возвращаться на Цейлон и лечить наших японских захватчиков?

– Австралия или Англия. Вероятно, врачи теперь нужны повсюду.

– Вероятно, я должен был выразить свою позицию более отчетливо, – Хира раскрыл передо мной дверь. – В своей практике я руководствуюсь несколькими принципами. Один из них состоит в том, чтобы не работать на европейцев. Прежде всего именно поэтому я и прибыл на Роув Айленд. До эвакуации белых этот госпиталь обслуживал только цветных, мистер Бастэйбл.

Выйдя из больницы, я поправил шляпу и остановился, чтобы посмотреть, как утлые суденышки отчаливают, как они лавируют, пробираясь мимо затопленного парохода. Палуба была битком набита мужчинами, женщинами и детьми с коричневой кожей. Мне это напомнило страшную картину гибели госпитального воздушного корабля, и мысль о том, что стало с ними всеми, была для меня непереносимой. Медленно я побрел по набережной, заросшей водорослями, мимо брошенных отелей, контор и складов, перед которыми стояли бесполезные машины, телеги и автобусы.

Несколько отчаявшихся малайцев тащили узлы назад по мостовой, потому что для них не нашлось места на борту. Им повезло, подумал я.

Я дошел до угла и свернул в узкую тихую улочку, тесно застроенную безликими серыми и коричневыми домишками рабочих. Там же стояли несколько заколоченных магазинов. Улица круто поднималась вверх, и теперь я понимал, каким слабым еще был, потому что каждый шаг стоил мне невыразимых усилий. Наконец я очутился на маленькой квадратной площади, где красовалась напыщенная статуя Эдуарда Третьего. Монарх торчал в центре пересохшего фонтана. Бетонная чаша фонтана была полна пустых бутылок, рваных газет и тошнотворного вида отбросов. Вокруг играли китайские ребятишки, их матери с застывшими лицами сидели в дверных проемах и неподвижно смотрели в пустоту. Я уселся на край колодца, не беспокоясь насчет источаемой им вони, и улыбнулся детям. Они тут же прервали игру и мрачно воззрились на меня.

– Тсо сун, – серьезно сказал я на кантонском. – Доброе утро.

Ни один из детей не ответил. Я слегка растерялся. Неплохо бы иметь что-нибудь такое, что можно бы им подарить. Какие-нибудь сласти, потому что деньги не имели цены на Роув Айленде.

Я снял шляпу и обмахнулся. Я начал сильно потеть, и солнце постепенно делало меня вялым. Лучше бы мне возвратиться в больницу, пока я еще могу ходить.

Затем я услышал стук копыт и удивленно обернулся, увидев всадника, несущегося галопом по площади. Он казался здесь удивительно не на месте – прямая, подчеркнуто высокомерная посадка; хорошо кормленная лошадь. Это был рослый белокурый англичанин лет тридцати в сверкающем белом мундире. Его сапоги, пояс, наплечные ремни и кобура были отполированы до безупречного блеска, как и значок на тропическом шлеме. Он увидел меня тотчас же, но сделал вид, будто не замечает. Погладив рукоятью своего офицерского стека светлые усы, он остановил коня.

Я огляделся, увидел пустые молчаливые окна. Что же здесь нужно этому блестящему всаднику?

– Уберите детей с дороги, фельдфебель!

Голос прозвучал резко.

В ответ на приказ из другого переулка выскочили шесть строго одетых гуркхов под предводительством фельдфебеля и прикладами ружей отогнали ребятишек. Штыки были примкнуты. На солдатах были темно-зеленые мундиры с красными нашивками, а за поясами торчали длинные изогнутые кинжалы. Не дожидаясь дальнейших указаний, женщины растащили детей по домам и захлопнули двери. Теперь из штатских на площади остался один я.

– Как поживаете, лейтенант? – осведомился я.

Лейтенант обратил на меня взгляд своих холодных голубых глаз.

– Сэр, я предложил бы вам немедленно покинуть площадь. Это необходимо. Могут возникнуть затруднения.

Дискуссия казалась бессмысленной, и я подчинился:

– Благодарю, лейтенант.

Я прошел через площадь и остановился в тени одного из переулков, откуда с любопытством стал следить, что же произойдет дальше.

Теперь молодой офицер спешился и приказал фельдфебелю войти в один из домов. Гуркхи устремились туда, лейтенант последовал за ними.

Я наблюдал все происходящее, сбитый с толку, и никак не мог разобраться, что же творится. Еще какое-то время на площади царила мертвая тишина, затем из дома донеслись крики и шум потасовки. Я услышал, как вопит женщина на кантонском диалекте. Прогремели два выстрела; потом зазвучал голос молодого офицера, отдающего приказы. Еще один крик, на сей раз мужской, – и вдруг целая река кули выплеснулась на улицу. Их было человек двадцать. Они шатались и жмурились на солнечном свету. Каждый был точно в бреду от ужаса.

Затем из глубины дома донесся еще один выстрел и снова чей-то рев. Наружу снова начали выскакивать кули, уносясь по всем направлениям. Одни юркнули в ближайшие дома, другие побежали в сторону порта. Я услышал еще несколько приказов, затем кого-то звучно ударили прикладом; послышались отчаянные вопли и мольбы.

В полном отвращении я хотел уже выйти на площадь, когда один кули в панике вырвался из дома, поколебался, дико огляделся по сторонам, поднял окровавленную руку и вдруг побежал в мою сторону. Я отступил, пропуская его; он тут же завернул за угол и исчез. Но я успел увидеть его зрачки. Наркотики. Теперь я понял. Солдаты разгромили очередной местный опиумный притон.

Услышав стон, я снова вышел на площадь и увидел, что один из курильщиков опиума упал на плиты. На плече у него была скверная колотая рана, оставленная штыком. Я опустился возле него на колени, разорвал его рубаху и попытался остановить потоки крови. Он в ужасе уставился на меня и тихо застонал.

Сапоги застучали по мостовой.

– Боже милостивый, сударь, что это вы делаете?

Я поднял глаза и увидел, что лейтенант вышел из дома. Он выглядел чрезвычайно довольным собой.

– Этот парень ранен одним из ваших солдат, – грубовато ответил я. – Я пытаюсь помочь ему. Если так уж необходимо, чтобы…

Лейтенант с презрением смотрел на раненого поденщика:

– Он, без сомнения, пытался убить кого-нибудь. Все они тут курят опиум. Пусть о нем заботятся его близкие. Мы лишь попытались преподать им урок.

Полосами, наскоро вырванными из рубахи поденщика, я, как умел, перевязал его рану. Он попытался заговорить, и тут сознание оставило его. Я беспомощно пытался его поднять, однако это мне не удалось.

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая