Невеста - Демина Карина - Страница 43

• Предыдущая
• 43/117
• Следующая

И усадьба старая цела, пусть она не слишком-то меня жаловала. Статуи. Зал. Мастерская, куда мне строго-настрого запрещено совать свой любопытный нос. Но запрет исходит от мамы, а брат совсем не против, когда я прихожу в гости.

В его мастерской мне нравится все — узкие столы, кульманы и свитки чертежей. Секретер с сотней отделений, в каждом из которых лежат болты, винтики, гайки или же прочие странные штуки из металла и дерева. На дверцах секретера в стеклянных кармашках стоят номера. И брат доверяет мне приносить нужные детали. Он называет номер и количество, а я, преисполненная осознания важности работы, спешу исполнить заказ…

Еще есть печатный шар первой громоздкой модели. Он возвышается над столом, словно бронзовый гриб, шляпка которого щетинится иглами букв. И я печатаю, с трудом нажимая на тугие клавиши.

Очередным чудом — слюдяные кубы с испариной на внутренних стенках. Запертый в них жар неощутим, а растущие кристаллы не видны, но брат обещает, что очень скоро можно будет снять крышку, и тогда я собственными глазами увижу сотворенный рубин.

Он отличается от тех, что рождены землей и рудной жилой, но для нужд брата сойдет.

— Камни способны сохранять силу, — объясняет он, разрешая подержать крупную друзу александрита. — Я просто беру уголь и его изменяю…

Уголь — черный и грязный, я не понимаю, как из него может появиться кристалл. Брокк объясняет про силу рода, про жилу, про воздействие… я ведь могу дать свою силу траве, чтобы она росла? Или вот кусту роз, я сама ему показывала. С кристаллами то же самое.

Они тоже живые.

И если бы я побывала в Каменном логе, то почувствовала бы… но та, другая моя кровь спит, и приходится верить Брокку на слово.

Рассказывать про мастерскую легко.

Осталась ли она?

И построил ли Брокк обещанного мне дракона? Стал ли мастером, как собирался?

— У вас большая разница? — Оден все-таки присел.

— Двенадцать лет.

Брокк в моих глазах был таким восхитительно взрослым, да и сама я рядом с ним казалась себе старше.

— Я… довольно долго не знала, что у меня есть брат. Мама ничего не говорила, а потом как-то мы поехали в гости… — Я бросаю взгляд на Одена, чтобы убедиться — спокоен. Ну относительно. — То есть не совсем в гости…

Но мой дед счел нужным представить меня высшему свету, пусть и не настолько высшему, как тот, в котором Оден привык жить. Он же был настроен на рассказ.

И почему бы не рассказать?

— Мама дважды выходила замуж. В первый раз — по воле рода.

Обычное дело, как она сказала, и ничего не стала объяснять, но мне почему-то показалось, что тот ее первый брак, от которого остались Брокк и парадный портрет в семейной галерее, оказался не слишком-то счастливым. На портрете мама была совсем молоденькой и такой красивой, а мужчина рядом с ней — старым и угрюмым. Брокк, конечно, походил на него, но это сходство мне тогдашней виделось случайным.

И раз за разом я приходила к выводу, что мой папа в сто раз лучше.

Даже жалела Брокка…

— Она овдовела…

И скорее всего, ей не удалось бы избежать повторного замужества, но она встретила папу и влюбилась.

— Погоди. — Оден нахмурился. — То есть твоя мать была…

— Из ваших.

Правда, я уже не знаю толком, где ваши, а где наши. Почему-то для меня все немного чужие.

— И если у твоего брата хватало сил на трансформацию кристаллов, значит, он…

Наследник рода. Будущий райгрэ, пусть дом его и не из числа Великих. Но я молчу, позволяя Одену самому сделать выводы. Я не уверена, что буду желанной гостьей, и если мое имя все-таки стерли с родового гобелена, то так тому и быть.

Оден скребет плечо и задает следующий вопрос:

— А отец — альв?

— Да.

Он думает минуты две, а потом говорит:

— Это как-то… противоестественно.

Наверное, после этих его слов мне следовало перевести разговор на другую, более нейтральную тему, но мне вдруг стало обидно. Да кто он такой, чтобы решать, что естественно, а что нет?

— Они любили друг друга. И были счастливы…

— А ты?

И я была, давно, еще до войны. Я не тот щенок, от которого ждут, что он будет соответствовать породе. Более того, до определенного момента я не слишком-то задумывалась над тем, кем являюсь. Жила себе и жила в домике под красной черепичной крышей, на которую норовил взобраться виноград. Воспринимала как данность и дом, и крышу, и виноград, и еще лужайку во дворе, и невысокий забор, который красили дважды в год, а зимой выставляли на штакетинах разрисованные тыквы.

Были друзья для побегов из дому, к лесу ли, на старую ли гавань, где после отлива оставались драгоценные россыпи раковин. Были игры в фанты и еще в городки. В шарики мраморные, которые прятали под ступенькой нашего дома. Отец разрешал.

И змея воздушного смастерил.

Запускали на берегу, все вместе.

Те мои друзья не думали, что я — это противоестественно, возможно, потому, что в городе половина жителей были нечистой крови. Смешанные браки — не такая уж редкость, просто… мама была очень хорошей породы.

Я успокаиваюсь. На Одена злиться бессмысленно, он — то, что есть, и вряд ли способен измениться. А вот по руке дать, чтобы прекратил плечо расчесывать, — это я могу.

— Зачем она вернулась? — Оден сунул руки под мышки.

— Сначала — чтобы помириться…

Ту первую поездку я помню плохо, слишком мала была. Кажется, тогда Брокк получил свой первый патент, и на радостях дед согласился встретиться с непокорной дочерью.

Помирились они?

Теперь я понимаю, что был достигнут вооруженный нейтралитет.

— Потом — чтобы брата проведать… она им гордилась.

И не хотела, чтобы мы стали чужими друг другу. Дед не мешал, он любил меня по-своему, как теперь понимаю, но этой любви стыдился. На людях держался холодно, отстраненно, едва замечая, зато каждый вечер я находила под подушкой маленький подарок.

Шоколадного зайца.

Или гладкий кусок сердолика на ленточке.

Или бабочку-ветряка…

Вещи пахли ижеровой мазью, которую дед использовал, потому что у него болели суставы. Всякий раз я давала себе слово, что поблагодарю его за подарки, но утром за общим столом, наткнувшись на холодный взгляд, терялась. Вряд ли он еще жив, тот упрямый старик… я так и не сказала ему спасибо. А он ни разу меня не обнял.

По условиям молчаливого соглашения между дедом и мамой, моему отцу не было места в усадьбе. И визиты не затягивались надолго.

Разве что тот, последний… два месяца почти.

Два замечательнейших месяца.

— Детский бал? — Оден до отвращения догадлив. — Тебя все-таки решили представить?

И что его удивляет?

Хотя… теперь я понимаю, что это была не самая удачная идея. Конечно, побег мамы не удалось скрыть, равно как и ее позорный брак. И мое появление на свет… но одно дело — слышать о чем-то, а другое — видеть.

По логике повествования мне следует вспомнить, что все два месяца меня мучили смутные терзания, порой переходящие в уверенность, что ничего хорошего на балу меня не ждет. Глянув искоса на Одена, который слушал с мрачным любопытством, я про терзания упомянула. И про предчувствия. И про дурные знаки…

Нет, на самом деле я ждала бала с нетерпением и восторгом, который простителен двенадцатилетней девочке, уверенной, что весь мир вертится вокруг нее.

Как же, я взрослая.

Мне платье бальное шьют из атласа, шелка и органзы. И я с преумным видом подолгу обсуждаю фасоны. В модных журналах столько нарядов, каждый из которых я желала бы примерить. И как тут выбрать? А еще шляпки, перчатки и туфельки есть. Прически. Ленты. Шпильки…

Чем ближе заветный день, тем сильнее я нервничаю.

Мне так хочется быть красивой…

Оден морщится, и в порыве вдохновения я начинаю описывать то свое платье, которое, оказывается, помню распрекрасно. Нижние юбки, накрахмаленные до хруста, в количестве пяти штук, тяжеленные и неудобные, но я готова терпеть неудобства. Еще были панталоны с оборочками. И чулки…

• Предыдущая
• 43/117
• Следующая