Невеста - Демина Карина - Страница 8

• Предыдущая
• 8/117
• Следующая

Пес уже проснулся. Надо все-таки назвать его как-нибудь, а то неудобно разговаривать, на «пса» еще обидится. Он сидел в куче листьев и вертел головой.

— Я здесь. — Я подходила, стараясь наступать на все ветки, чтобы он слышал.

Судя по запаху, обед был готов. Надеюсь, пес не станет отказываться, потому что мяса при всем своем желании я ему не найду.

Пес наблюдал за мной, словно мог видеть. А глаза-то опять гноем затянуло… и, значит, пойду я не только за мучным орехом. Неподалеку рос старый дуб, который не откажется поделиться корой. Ромашку и мать-и-мачеху на берегу видела. Где-то рядом была и таволга…

Как обычно, что найду, то и мое.

Вот и миска пригодилась, не зря же я ее столько времени с собой таскала, стеклянную, с узором из белых лилий. Миску я оставила себе, а псу подвинула котелок. И единственную ложку в порыве благородства отдала. Ему небось без ложки совсем непривычно, а мне руками вкуснее даже.

— Вот. — Я провела его пальцами по краю котелка. — Только осторожно, горячее пока. Подожди, пусть остынет немного.

Ожидание давалось ему нелегко. Пес склонился над котелком, вдыхая запах, и выражение лица у него было таким, что я губу прикусила. Нельзя с ним так. И отвлечь вряд ли получится, но попробовать стоит.

— Как мне тебя называть? Я понимаю, что не могу спрашивать родовое имя…

Повернул голову, но при этом лег так, что стало ясно — котелок не отдаст. Я и не собиралась забирать, просто… в лагере тоже любили шутить. По-всякому.

— …но мне как-то надо к тебе обращаться.

— Оден.

— Эйо.

— Помню. Радость.

Надо же, а я и не думала, что он тогда был в состоянии понимать что-либо. Пес же вновь повернулся к котелку. Зачерпнул варево. Подул. Попробовал.

— Когда ты в последний раз ел?

— Давно.

И вкус ему безразличен. И ложка не нужна. Я ведь помню себя, когда впервые оказалась по ту сторону ограды, когда поняла, что могу наесться досыта, и уже неважно было, что в миске, главное — горячее и много. В храме были хорошие дрессировщики, знали, что мясная каша в тот момент эффективнее хлыста и угроз. Да и чего будет бояться тот, кто еще вчера стоял на пороге смерти? И позавчера. И за день до этого. За проклятую бездну дней. Разве что подавиться едой, такой долгожданной, обильной, которую глотаешь, не жуя, движимый одной мыслью — утолить наконец голод.

И ласковый укоряющий взгляд Матери-жрицы сдерживал лучше угроз.

Нам так хотелось ей понравиться, но не потому, что она красива и милосердна, но потому, что стоит у котла. И значит, от нее зависит, будет ли добавка.

Пес был умнее. Он ел аккуратно, тщательно разжевывая сечку, которая после варки не стала мягче. Котелок вылижет до блеска, тут и думать нечего. Главное, чтобы эта еда впрок пошла.

Меня от жадности рвало.

Да и не только меня…

— Оден, — все же хлеб и сыр я оставила на потом, мало ли, вдруг вода ошиблась, да и завтрашний день тоже пережить надо, — сейчас я уйду.

Дернулся и от еды отвлекся.

— Ненадолго. Я вернусь, обещаю. Надо силки проверить. И кое-каких трав собрать.

Ниже по течению сныть росла. Из нее суп сварить можно. Если еще крапивы и молодых листьев папоротника собрать, получится вкусно. Да и все лучше, чем ничего.

— Поэтому если тебе куда-то надо, например, в кусты…

Мотнул головой. Ну, мое дело предложить.

— Хорошо, тогда, пожалуйста, сиди тихо.

— Я понимаю.

Это вряд ли. Я даже не людей опасаюсь — леса.

— Это место небезопасно. Лес может причинить тебе вред. Ты пока… — Обвинить высокородного в слабости — значит нанести смертельное оскорбление. — …не совсем здоров.

— Слеп. Беспомощен. Не выживу. Ты нужна.

Вот и хорошо, будем считать, что договорились.

— Я вернусь, — зачем-то повторила я и, не устояв, коснулась светлой макушки, а Оден, вместо того чтобы отшатнуться, все-таки он не настолько же собака, — потянулся за этой нечаянной лаской.

Нельзя к нему привязываться. И нельзя привязывать его.

Мы просто дойдем до Перевала, а там… как-нибудь.

Оден представлял себе свободу иначе.

Он точно знал, как это будет. Он рисовал себе этот момент в воображении… сколько? Недели? Месяцы? Там, под Холмами, время становится другим.

Нет больше дня и ночи, но только шаги стражника над головой. На нижнем уровне их четверо. И Оден быстро учится различать каждого. Первый и третий — безразличны. Второй не упускает момента остановиться и заговорить.

Он рассказывает о том, что Королева Туманов прошла над Перевалом. И что долина, та самая, которую пытался защитить Оден, перестала существовать, как и город, и все, кто в городе…

Что Стальной Король слаб и отступает.

Что рудные жилы гибнут одна за другой. И скоро наступит момент, когда род Железа и Камня прекратит свое существование. Оден жив лишь потому, что королева желает провести его по улицам.

Тот, второй, был влюблен в королеву.

Он произносил ее имя с придыханием, и запах его — когда Оден еще умел различать оттенки запахов, — менялся. Он вещал о долге, чести и милосердии, которое не позволяет королеве избавиться от ничтожества.

Четвертый молчал. Он вставал на решетку и просто стоял, прислушиваясь к тому, что происходит. Иногда ронял что-то вниз. Хлеб. И вонючий козий сыр, который так любят дети лозы. Однажды он все же открыл рот:

— Дочь королевы угодила в западню. Возможно, тебя обменяют.

Кто еще слышал эти слова?

Больше четвертый не появился. А про Одена вновь вспомнили.

Королеве Мэб был к лицу багряный, оттеняющий совершенную белизну кожи. И корона Лоз и Терний сияла в полумраке подвала.

— Я предложила им обменять тебя на мою девочку. — Иногда она позволяла голосу изображать нежность. — Зачем им дочь несчастной королевы? Но нет, отказались. И моя девочка умерла. Так почему я должна оставить тебя в живых?

И время застыло.

На ее руках — пурпурные рубины, и отблески их окрашивают кожу розовым, словно королева Мэб пыталась смыть кровь, но не оттерла до конца.

— Почему? Ты не нужен им… — Она желала услышать ответ на свой вопрос. И повторяла его вновь и вновь… — И, упрямый, цепляешься за жизнь. Чего ради?

— Потому что у меня есть невеста…

Ее смех — стеклянная пудра на свежих ранах.

— Что ж… — Женщина с рубиновыми когтями закрывает глаза. — Живи… Возможно, когда-нибудь я подарю тебе свободу.

Она сдержала слово.

Оден ждал, что за ним придут. Слушал землю, надеясь уловить тот момент, когда старые глыбы начинают трескаться, пропуская огненный ручей. И песню железа, разрывающего землю. Шаги, не охраны, другие. Голос, который он узнает, несмотря ни на что.

Брат вытащит.

Скажет, что все уже закончилось. Отвезет домой. Не в городской особняк, но в старое поместье, в его, Одена, комнату, окна которой выходят на тисовую аллею.

Стены из яшмы и нефрита, прошитого тонкой золотой нитью. И старый камин, который вечно начинает чадить при первой растопке. Тяжелое кресло — в нем хорошо думалось. Стол из каменного дерева. Оден помнит его и узор из царапин на боку. И даже то, что правая створка окна слегка провисает, а летом на бархатных портьерах оседает тополиный пух. Тополь в саду лишь один, и каждый год появляется желание его спилить, но посажен он был еще прадедом Одена…

Любимое место Виттара, вечно с книгой прятался. Точнее, думал, что прячется, а на самом деле все знали, где его искать.

Не пришел.

Жив ли? Война ведь была. Долгая, наверное. Кровавая. Но она закончилась, и Одену подарили свободу. Вот только теперь его жизнь зависит от женской прихоти. Пожалела? И как надолго хватит этой жалости?

День? Два? Дольше? Скоро ей надоест играть в спасительницу.

Уйдет.

Уже ушла. Пусть и обещала вернуться, но… обещания ничего не стоят.

Нет. Костер остался. И вещи. Значит, действительно вернется. Она молода, если судить по запаху. Серебро, вереск и мед. Мед и вереск. Серебра лишь капля.

• Предыдущая
• 8/117
• Следующая