Том 4. Тихий Дон. Книга третья - Шолохов Михаил Александрович - Страница 61
- Предыдущая
- 61/92
- Следующая
– Не дури, Козьма!
– Вставай.
– Ну брось! Ну не дури… я зараз встану.
Он поднялся, опухший, красный. Покрутил котельчатой короткошеей головой, надежно приделанной к широким плечам, чмыкая носом (простыл, лежа на сырой земле), перевязал патронташ и волоком потянул за собой к выходу винтовку. Сменил Щеголькова и, приладив бинокль, долго глядел на северо-запад, к лесу.
Там бугрился под ветром белесый размет хлебов, на зеленый мысок ольхового леса низвергался рудой поток закатного солнца. За местечком в речушке (лежала она голубой нарядной дугой) кричали купающиеся ребятишки. Женский контральтовый голос звал: «Стасю! Ста-а-асю! идзь до мне!» Щегольков свернул покурить, сказал, уходя:
– Закат вон как погорел. К ветру.
– К ветру, – согласился Иванков.
Ночью кони стояли расседланные. В местечке гасли огни и шумок. На следующий день утром Крючков вызвал Иванкова из стодола.
– Пойдем в местечко.
– Чего?
– Пожрем чего-нибудь, выпьем.
– Навряд, – усомнился Иванков.
– Я тебе говорю. Я спрашивал хозяина. Вон в энтой халупе, видишь, вон сарай черепичный? – Крючков указал черным ногтястым пальцем. – Там у шинкаря пиво есть, пойдем?
Пошли. Их окликнул выглянувший из дверей стодола Астахов.
– Вы куда?
Крючков, чином старший Астахова, отмахнулся.
– Зараз придем.
– Вернитесь, ребята!
– Не гавкай!
Старый, пейсатый, с вывернутым веком еврей встретил казаков поклонами.
– Пиво есть?
– Уже нет, господин кoзак.
– Мы за деньги.
– Езус-Мария, да разве я… Ах, господин кoзак, верьте честному еврею, нет пива!
– Брешешь ты, жид!
– Та, пан кoзак! Я уже говорю.
– Ты вот чего… – досадливо перебил Крючков и полез в карман шаровар за потертым кошельком. Ты дай нам, а то ругаться зачну!
Еврей мизинцем прижал к ладони монету, опустил вывернутое трубочкой веко и пошел в сени.
Спустя минуту принес влажную, с ячменной шелухой на стенках, бутылку водки.
– А говорил – нету. Эх ты, папаша!
– Я говорил – пива нету.
– Закусить-то дай чего-нибудь.
Крючков шлепком высадил пробку, налил чашку вровень с выщербленными краями.
Вышли полупьяные. Крючков приплясывал и грозил кулаком в окна, зиявшие черными провалами глаз.
В стодоле зевал Астахов. За стенкой мокро хрустели сеном кони.
Вечером уехал с донесением Попов. День разменяли в безделье.
Вечер. Ночь. Над местечком в выси – желтый месяц.
Изредка в саду за домом упадет с яблони вызревший плод. Слышен мокрый шлепок. Около полуночи Иванков услышал конский топот по улице местечка. Вылез из канавы, вглядываясь, но на месяц легло облако; ничего не видно за серой непроглядью.
Он растолкал спавшего у входа в стодол Крючкова.
– Козьма, конные идут! Встань-ка!
– Откуда?
– По местечку.
Вышли. По улице, саженях в пятидесяти, хрушко чечекал копытный говор.
– Побегем в сад. Оттель слышнее.
Мимо дома – рысью в садок. Залегли под плетнем. Глухой говор. Звяк стремян. Скрип седел. Ближе. Видны смутные очертания всадников.
Едут по четыре в ряд.
– Кто едет?
– А тебе кого надо? – откликнулся тенорок из передних рядов.
– Кто едет? Стрелять буду! – Крючков клацнул затвором.
– Тррр, – остановил лошадь один и подъехал к плетню. – Это пограничный отряд. Пост, что ли?
– Пост.
– Какого полка?
– Третьего казачьего.
– С кем это ты там, Тришин? – спросили из темноты.
Подъехавший отозвался:
– Это казачий пост, ваше благородие.
К плетню подъехал еще один.
– Здорово, казаки!
– Здравствуйте, – не сразу откликнулся Иванков.
– Давно вы тут?
– Со вчерашнего дня.
Второй подъехавший зажег спичку, закуривая, и Крючков увидел офицера в форме пограничника.
– Наш пограничный полк сняли с границы, – заговорил офицер, пыхая папироской. – Имейте в виду, что вы теперь – лобовые. Противник завтра, пожалуй, продвинется сюда.
– Вы куда же едете, ваше благородие? – спросил Крючков, не снимая пальца со спуска.
– Мы должны в двух верстах отсюда присоединиться к нашему эскадрону. Ну, трогай, ребята! Всего хорошего, казачки!
– Час добрый.
Ветер сорвал с месяца завесу тучи, и на местечко, на купы садов, на шишкастую верхушку стодола, на отряд, выезжавший на взгорье, потек желтый мертвенный свет.
Утром уехал с донесением в сотню Рвачев. Астахов переговорил с хозяином, и тот, за небольшую плату, разрешил скосить лошадям клевера. С ночи лошади стояли оседланные. Казаков пугало то, что они остались лицом к лицу с противником. Раньше, когда знали, что впереди пограничная стража, не было этого чувства оторванности и одиночества; тем сильнее сказалось оно после известия о том, что граница обнажена.
Хозяйская пашня была неподалеку от стодола. Астахов назначил косить Иванкова и Щеголькова. Хозяин, под белым лопухом войлочной шляпы, повел их к своей деляне. Щегольков косил, Иванков сгребал влажную тяжелую траву и увязывал ее в фуражирки. В это время Астахов, наблюдавший в бинокль за дорогой, манившей к границе, увидел бежавшего по полю с юго-западной стороны мальчишку. Тот бурым неслинявшим зайцем катился с пригорка и еще издали что-то кричал, махая длинными рукавами пиджака. Подбежал и, глотая воздух, поводя округленными глазами, крикнул:
– Кoзак, кoзак, пшишел герман! Герман пшишел оттонд.
Он протянул хоботок длинного рукава, и Астахов, припавший к биноклю, увидел в окружье стекол далекую густую группу конных. Не отдирая от глаз бинокля, зыкнул:
– Крючков!
Тот выскочил из косых дверей стодола, оглядываясь.
– Беги, ребят кличь! Немцы! Немецкий разъезд!
Он слышал топот бежавшего Крючкова и теперь уже ясно видел в бинокль плывущую за рыжеватой полосой травы кучку всадников.
Он различал даже гнедую масть их лошадей и темно-синюю окраску мундиров. Их было больше двадцати человек. Ехали они, тесно скучившись, в беспорядке; ехали с юго-западной стороны, в то время как наблюдатель ждал их с северо-запада. Они пересекли дорогу и пошли наискось по гребню над котловиной, в которой разметалось местечко Любов.
Высунув из морщиненых губ кутец прикушенного языка, сопя от напряжения, Иванков затягивал в фуражирку ворох травья. Рядом с ним, посасывая трубочку, стоял колченогий хозяин-поляк. Он сунул руки за пояс, из-под полей шляпы, насупясь, оглядывал косившего Щеголькова.
– Рази это коса? – ругался тот, злобно взмахивая игрушечно-маленькой косой. – Косишь ей?
– Кoсю, – ответил поляк, заплетая языком за обгрызенный мундштук, и выпростал один палец из-за пояса.
– Этой твоей косой у бабы на причинном месте косить!
– Угу-м, – согласился поляк.
Иванков прыснул. Он хотел что-то сказать, но, оглянувшись, увидел бежавшего по пашне Крючкова. Тот бежал, приподняв рукой шашку, вихляя ногами по кочковатой пахоте.
– Бросайте!
– Чего ишо? – спросил Щегольков, втыкая косу острием в землю.
– Немцы!
Иванков выронил фуражирку. Хозяин, пригибаясь, почти цепляя руками землю, словно над ним взыкали пули, побежал к дому.
Только что добрались до стодола и, запыхавшись, вскочили на коней, – увидели роту русских солдат, втекавшую со стороны Пеликалие в местечко. Казаки поскакали навстречу. Астахов доложил командиру роты, что по бугру, огибая местечко, идет немецкий разъезд. Капитан строго оглядел носки своих сапог, присыпанные пыльным инеем, спросил:
– Сколько их?
– Больше двадцати человек.
– Езжайте им наперерез, а мы отсюда их обстреляем. – Он повернулся к роте, скомандовал построение и быстрым маршем повел солдат.
Когда казаки выскочили на бугор, немцы, уже опередив их, шли рысью, пересекая дорогу на Пеликалие. Впереди выделялся офицер на светло-рыжем куцехвостом коне.
– Вдогон! Мы их нагоним на второй пост! – скомандовал Астахов.
Приставший к ним в местечке конный пограничник отстал.
– Ты чего же? Отломил, брат? – оборачиваясь, крикнул Астахов.
- Предыдущая
- 61/92
- Следующая
