Остров, одетый в джерси - Востоков Станислав Владимирович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/45
• Следующая

Когда полуодетые студенты выходили на практику, можно было подумать, что в зоопарк пришли неформалы.

Английские пенсионеры удивлялись развязности молодежи. А пенсионерки ругали дирекцию, которая пускает в зоопарк хиппи.

Кормокухня «Мелких млекопитающих» находилась в здании, которое когда-то, вероятно, служило сараем. Но прошу не путать английских сараев с нашими. Это был добротный сарай из джерсийского розового гранита. Здание простояло триста лет и, без сомнения, простоит еще столько же.

Однако снаружи оно все же выглядело как сарай, поэтому, оказавшись внутри, я удивился.

Пол и стены помещения были выложены кремовым кафелем. Здесь стояло два стола. Они тоже для чего-то были покрыты кафелем.

Один стол находился в центре. Другой, невероятно длинный, извините за такое выражение, окружал его квадратом. Между столами стояли служители, которые чего-то резали, что-то крошили.

Возле входа орудовал огромным ножом Мриген. Он приканчивал на разделочной доске пока еще живой огурец. Через секунду от огурца остался только ряд бледных кружочков.

Сдвинув останки лезвием ножа, Мриген освободил место в центре доски и положил на нее новый огурец. В движениях Мригена чувствовались опыт и профессиональность. Я вспомнил, что он — владелец ресторана «Синдерелла». И только теперь меня удивило это странное сочетание — Индия и ресторан «Синдерелла», что значит «Золушка».

— Как дела? — спросил я Мригена.

— Огурцы вот режу.

— Давай, давай.

Я еще раз осмотрел кухню, ожидая, что кто-нибудь заинтересуется мной и позовет к себе работать. Нет, никто не зовет. Все сосредоточенно режут, внимательно крошат.

Я уже собирался спросить:

— А с кем сегодня работает Востоков Станислав из России?

Как вдруг за моей спиной раздались тяжелые шаги, и хриплый голос сказал:

— Сдвинься!

Я вздрогнул и стал сдвигаться к Мригену, стараясь не попасть под острый нож. По дороге я успел повернуться, и к Мригену приблизился уже спиной.

На крыльце стояла некая леди в очках и огромных сапогах.

То ли работница была простужена, то ли и впрямь имела хриплый голос от рождения.

Несмотря на небольшой рост, она легко помахивала ведрами, доверху наполненными морковью и свеклой. Казалось, она без труда могла бы отжать пудовую гирю.

— А где тут Востоков Станислав из России?

Я со страхом глядел на летающие передо мной ведра и никак не мог сообразить, что Станислав Востоков из России — это я.

— Вот он, — толкнул меня в спину Мриген. — Я-то из Индии.

— Правда ли, что в России любят труд? — спросила работница.

Вопрос был неожиданный, и ответил я на него поэтому как-то неожиданно.

— Без труда не выловишь рыбку из пруда.

— Точно! — обрадовалась работница. — Сейчас будешь овощи мыть.

— И помою, — думал я, — что я овощи никогда не мыл?

— А зовут меня Эуленетт. Только ты овощи горячей водой мой.

Я подошел к железной раковине и стал с грохотом мыть морковь горячей водой. Эуленетт вынимала ее и с невиданной скоростью начинала отсекать от нее красные колеса. В середине каждого колеса горело зеленое солнце.

— А морковь-то еще не дошла! — думал я, гремя овощами в раковине.

— Ты и яблоки потом помой.

Раковина была такого размера, что в случае надобности в ней можно было помыться самому.

Чтобы достать яблоко, катающееся по дну, приходилось так сильно нагибаться, что создавалась опасность падения в раковину.

Одним точным ударом Эуленетт умудрялась разрезать яблоко сразу на четыре части. Причем, уже разрезанное, оно еще некоторое время стояло как совершенно целое, и лишь через секунду распадалось на дольки, раскрываясь как священный цветок лотос.

А Мриген все резал и резал свои огурцы. Огуречные семечки лежали на его усах, бледный огуречный сок стекал по щекам к шее.

— Для кого же столько огурцов? — думал я. — Не для зайцев ли?

Да только не слышал я что-то о редких зайцах.

Добив яблоки, Эуленетт открыла крышку какого-то пластмассового бака, похожего на мусорный. Под крышкой плескалась мутная светлая жидкость.

На баке было написано «соук».

— Какой это сок? — удивился я. — Не березовый ли?

Тут такой крепкий и обжигающий запах ударил мне в нос, что глаза над ним выпучились и надулись как воздушные шары.

Нет, это был не сок, а дезинфекционная жидкость, в которую после каждого кормления погружались кормушки.

Таков был один из способов борьбы с распространением возможной заразы.

— Помой кормушки и поставь башенкой.

— Зачем башенкой?

— Затем, что места на столе мало.

Я послушно вымыл кормушки и возвел на столе сооружение, которое походило на Сухареву башню.

Работал я осторожно, стараясь, чтобы башня вдруг не расползлась и не осела. Водрузив последнюю кормушку, я отступил, придирчиво осматривая сооружение.

Вдруг я понял, что в помещении стоит тишина.

Служители, бросив работу, глядели на мою Сухареву башню. И на нее действительно стоило посмотреть!

— Мама дорогая! — сказал кто-то.

И в ту же секунду кухня снова наполнилась гулом. Застучали ножи, загремели ведра, наполняемые овощами.

— Картошку обдираешь? — спросила Эуленетт.

И снова, видимо, от удивления, я ответил удивительными словами:

— У мастера в руке и топор поет!..

В ту же секунду передо мной возникла кастрюля, наполненная вареной холодной картошкой. Была та шишковата и сера, точь-в-точь как у нас. Я почему-то этому удивился.

Но, ведь, картошка — она и в Африке не тыква.

Я взял корнеплод в руки, и вдруг он выскользнул из шкуры и, совершенно белый от страха, ухнул в кастрюлю.

— Классно обдирает! — сказал парень по имени Доминик. И показал мне большой палец, облепленный луковой шелухой. — Во!

Смутившись, я взял следующую картошку, и она тоже вылетела из кожуры, как белое ядро.

Дело пошло быстро. Только от последней картофелины шкура никак не отделялась. Ее держали зеленые усы побегов, которые почему-то называют «глазками». И глазков этих было не два, а гораздо больше.

Эуленетт внимательно поглядела на ободранную картошку и сказала:

— Уэлл дан! — что можно перевести так: «Клево сбацал!»

— Правда? — обрадовался я и принялся шинковать салат, превращая твердые стебли и листья в зеленые лохмотья.

Но радовался я недолго. Как только Эуленетт отошла, Мриген придвинулся ко мне и, совершенно не глядя в мою сторону, сказал:

— Ты не очень радуйся, они тут «уелл дан» по любому поводу говорят. Огурцы порезал — «уелл дан», ведро на мусорку отнес «уелл дан». А сложно ли отнести ведро на мусорку?

Тут я, конечно, радоваться перестал и даже немного огорчаться начал.

Хорошо, когда тебя хвалят, но — если не все время. Без критики не увидишь перспективы для роста.

Это сейчас у них все «уелл дан», а правду они потом напишут, когда начнут характеристику сочинять.

В этот момент вернулась Эуленетт с хлебом в руках.

— Знаете, — сказал я, — без критики не видно перспектив для роста. Поэтому вы, если что не так, как-нибудь на это намекните. Говорите «уелл дан», а сами подмигивайте или знак какой-нибудь рукой делайте.

— Ладно, — сказала Эуленетт. — Вот, хлеб нарежь.

— Как нарезать? Ломтями или квадратиками? Могу треугольниками.

— Кубиками. Лемурам кубики есть удобнее всего, треугольники у них из лап выпадают.

— Понял, — ответил я. — Андерстенд.

А потом смотрю, хлеб-то — батон. Овальной формы. Как же его кубиками резать?

— Нарежу, — думаю, — полукругами. Полукруг и в руке держать удобнее. Ладонь все-таки больше полукруглая, чем квадратная.

Батон оказался большой, и резал я его долго. За это время успел и кухню оглядеть, и, главное, смотрителей.

На боку у каждого смотрителя висела блестящая железная гроздь, напоминавшая виноградную. Только составляли ее не ягоды, а ключи от клеток. Железная гроздь прибавляла смотрителям веса и в прямом, и в переносном смысле. Ее обладатель мог войти в клетку к лемурам, к лошадям Пржевальского и даже к гориллам.

• Предыдущая
• 29/45
• Следующая