Бой бес правил - Мякшин Антон - Страница 13

• Предыдущая
• 13/68
• Следующая

— Попрошу бабушку мою не трогать, — огрызнулся я. — А если уж поминаете ее, то поминайте по имени и отчеству. Пожилой все-таки человек, надо же хоть какое-то уважение проявлять.

— А как твою бабушку зовут? — заинтересовался Карась.

— Наина Карповна, — сказал я.

— Чертова бабушка Наина Карповна, — хмыкнул Карась и осекся под суровым моим взглядом.

— Город в другом направлении, — отозвался товарищ Огоньков. — До него нам в один день точно не дойти. А ночевать под открытым февральским небом в чистом поле мне что-то не очень хочется.

— И мне, — признался я и добавил: — И в лесу тоже не хочется.

Карась остановился:

— Так. Братишки, я в открытом море не растеряюсь, а в лесу никогда в жизни не бывал. Вот заблудимся мы и померзнем, что тогда?

— Не заблудимся, — успокоил я его, — вы заметили, что я хромаю? Ага, на правую ногу. Это у меня профессиональное, как рога и рыжий цвет волос. Значит, мы не заблудимся.

— Какая связь? — не понял Петро.

— При ходьбе, — объяснил образованный Огоньков, — у людей правой ногой шаг длиннее, чем шаг левой. Поэтому, идя без ориентира, человек непроизвольно забирает влево. И, следовательно, ходит по кругу.

— О как! — удивился Карась. — Все-таки вы, сухопутные, несовершенные какие-то. А на крейсере оно вернее. Координаты, понимаешь, широта-долгота — и пошел пилить морские и океанские просторы. На тысячу верст ходим, и ни одного случая не припомню, чтобы судно какое-нибудь когда-нибудь заблудилось. Хотя… однажды наш боцман Костоломов упал в бочку с ямайским ромом, выплыл — и понесло его на капитанский мостик…

— Тихо! — поднял вдруг руку вверх товарищ комиссар.

Мы застыли на месте.

— Слышите? — прошептал он.

— Ничего не слышу, — сказал Карась. А я услышал.

— Вроде бы дрова кто-то рубит неподалеку, — определил я. — Такое… размеренное, однообразное уханье: ух ух! ух!.. И еще удары: клац-бух!.. клац-бух!

— Дровосек! — обрадовался Карась. — Вот у него и спросим дорогу к человечьему жилью! Пошли!

И мы пошли. Вернее, побежали. На ходу я вспомнил о потерянной своей бейсболке и намекнул товарищам о том, что неплохо было бы мне соорудить какой-нибудь головной убор. Вдруг дровосек попадется слабонервный и при виде моих рогов начнет топором отмахиваться? Карась, не замедляя движения, великодушно отодрал от подкладки бушлата изрядный кусок, из которого я смотал на своей голове что-то вроде чалмы. Теперь — в чалме и длиннополом халате — я очень был похож на потрепанного песчаной бурей азиатского караванщика.

— Стой! — скомандовал Огоньков. — Гляди! Спрятавшись за кучей валежника, мы смотрели на небольшую полянку, откуда, собственно, и раздавалось обнадеживавшее уханье, клацанье и буханье. Только никакого дровосека на поляне не было, а было такое, что мы втроем несколько минут, не говоря ни слова, смотрели и смотрели. Что за чудесная страна! Что за чудесное время! Шагу нельзя ступить без того, чтобы не увидеть какое-нибудь эдакое…

Здоровенный, под два с гаком метра ростом, мужичина в полном рыцарском облачении — то есть в латах и украшенном белоснежными перьями шлеме с опущенным забралом — отмахивался исполинским двуручным мечом от целой компании грязношерстой нечисти. Я насчитал пятерых противников рыцаря — три леших и два домовых. Свиномордые, коренастые, обросшие с ног до головы зеленой густой шерстью лешие узловатыми, окованными железом дубинами пытались достать рыцаря по перьевой маковке, но каждый их выпад отбивался с аккуратной точностью. Рядом вертелись домовые, невесть как оказавшиеся в глухой чащобе. Эти и вовсе были безоружны, но, как могли, помогали лесным сородичам: прицельными плевками старательно залепляли рыцарю амбразурную прорезь забрала.

— Ух! — выдыхал белое паровое облачко рыцарь при каждом новом замахе меча. — Ух! Ух!

Он, в тяжелых своих доспехах, сражался по пояс в снегу, и только это обстоятельство, надо думать, мешало ему развернуться как следует и в несколько ударов вышибить из нечистой силы нечистый дух.

Лешие и домовые, словно мячики, резво прыгали по насту вокруг своего противника.

Бух! — била дубина по мечу.

Клац! — бил меч по дубине.

— Это что еще такое? — прохрипел Карась, протирая глаза.

— Вон те зеленые — лешие, — пояснил я. — А вот те двое, маленькие, лохматые и поганенькие, —домовые.

— А этот товарищ с саблей кто? — спросил Огоньков.

Я пожал плечами.

— Хрен с горы, — исчерпывающе ответил Карась. — Но дерется хорошо. Только что же это получается — пятеро на одного? Непорядок. Вмешаться надо бы. Сейчас я ремень свой флотский сниму да пряжкой как закатаю вон тому лохматому по черепу!

— Я с вами не согласен, товарищ матрос Карась, — неожиданно проговорил Огоньков. — Если этот с саблей — всамделишный рыцарь, тогда я решительно запрещаю вам за него вступаться.

— Почему?

— Что значит — почему? Какая поразительная политическая безграмотность! Рыцарь — представитель феодального общества, угнетатель крестьянства и верный пес трона! Проклятый! Еще хуже буржуазных молодчиков! Правильно его лешие мутузят! Я — за угнетаемый лесной люмпен-пролетариат!

— Так пятеро же на одного! — воскликнул Карась под очередной «клац-бух». — Нет, братишки, не держите меня, я сейчас этим люмпенам такого леща дам…

— Не сметь! — заголосил товарищ комиссар так громко, что удивительно было, как его не услышали дерущиеся… впрочем, им не до того было. — Не сметь!

Политическая ошибка! Вопиющая бессознательность! Трибунал!

— Да тихо вы! — прикрикнул я.

Они замолчали, вопросительно посмотрели на меня.

— Не ссорьтесь, девочки, — примирительно проговорил я. — Из-за чего шум-то? Ну драка… Мало ли драк. Не хватало нам только между собою раздора. Сейчас я по-быстрому сотворю заклинание… и эти драчуны разбегутся в разные стороны, друг о друге позабыв навсегда. Идет?

Карась пожал плечами. А Огоньков проворчал:

— Революционер должен всюду твердую линию проводить. Никаких компромиссов. И почему это вы, товарищ бес комиссар Адольф, пытаетесь отмежеваться от своих… как бы родственников? Если не ошибаюсь, нечистая сила вам роднёй приходится.

— Лешие и домовые мне не родственники, — обиделся я. — А так — мелкая шушера. Какой же нормальный бес будет дружбу водить с этими поганцами? Их так и называют — малые Темные народы… И рыцарей я, честно говоря, недолюбливаю. Особенно паладинов. Сколько я от них в свое время зла натерпелся! Итак, ладно — сейчас я кое-что пошепчу, и все уладится. Тихо! Дайте мне сосредоточиться!

Матрос и комиссар притихли.

А славно у меня получилось! Да никак иначе и не могло получиться — у кого же, как не у меня, товарищ художник Босх учился изображать страшилищ? Когда я закончил пассы, дошептал заклинание и прихлопнул в ладоши, над полянкой, ознаменовав свое появление желтым облачком вонючего серного выхлопа, нарисовалась отвратительнейшая из отвратительнейших харь. Черный лоб, покрытый наростами и язвами, волосы пиявками извиваются в разные стороны (истинно непокорные пряди), раздавленной сливой — нос, выпученные глаза мерзко оранжевого цвета, а уж рот… Тут я, кажется, перестарался. Рот — это ведь начало пищеварительного тракта, так? А у меня вместо рта получилось то, чем пищеварительный тракт обычно заканчивается. И звуки, издаваемые харей посредством этого самого «рта», были соответствующие.

Но так или иначе, эффекта я добился поразительного. Комиссар Огоньков, вздрогнул, поморщился и прошептал:

— Ни дать ни взять оскал империализма.

А Карась, до глубины своей флотской души пораженный увиденным, даже поднял руку для крестного знамения, но, оглянувшись на меня, вовремя опомнился.

Домовые с визгом рванули в разные стороны. Лешие, чьи морды, кстати говоря, были ненамного симпатичнее сотворенной мною призрачной хари, побросали дубины и, подвывая от страха, кинулись прочь.

— А этот феодальный пережиток… — начал было товарищ Огоньков. Но я и без него видел. Феодальный пережиток, оказавшись в одиночестве, еще минуту по инерции вращал мечом, потом все-таки догадался поднять забрало и оглядеться. Убедившись в том, что враг ударился в позорное бегство, он отнес это целиком на свой счет и, утомленно опершись о меч, горделиво вскинул голову.

• Предыдущая
• 13/68
• Следующая