Вечные всадники - Байрамукова Халимат - Страница 37

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая

Сулейман хотел опять рассердиться, но Хасан обратился к ребятам:

– Давайте не горячиться! Шайтан что-то знает. Придет час – скажет. Мы ему верим. А сейчас пошли по одному. Будем спасать нашу «А»!

Через свой пустынный двор Шайтан вошел в дом. Сестренка, затопив печь, варила в чугунке картошку, а в другом— сушеное мясо. Она пытливо посмотрела в лицо брата, желая догадаться, какую новость он теперь принес. Ее не выпускали из дома, и она только по лицам матери и брата узнавала о горестях аула.

Другая сестренка, семилетняя, которая в этом году могла бы уже пойти в школу, вертелась возле Шайтана, задавая бесконечные вопросы, на которые он отвечал односложно «да» и «нет».

Шайтан думал о «проклятом» баране. В Аламате пропал почти весь скот, но «проклятый» баран – особый. Он принадлежал Солтану, его увел Кривой, а с этим полицаем у Шайтана свои счеты: первым его ударил в комендатуре Сушеный, но по-настоящему избил Кривой, заперев в чулан. Хотя бы назло Кривому, надо спасти барана. Ведь так здорово поддал баран Кривому рогами!

Не дожидаясь картошки. Шайтан нахлобучил шапку и выбежал из дома, направился в сторону завода. Солтан сумел увести из комендатуры коня. А у Шайтана не хватит ума вызволить барана?

Он услышал легкий свист. Коренастый Хасан, неторопливо переваливаясь, догнал Шайтана и вытащил из кармана какие-то тюбики.

– Вот. Для Мариам… От моего брата остались. У него тоже был жар, но он поправился и ушел на фронт. Перед тем как сюда пришли зеленые, мы от него получили письмо. Он лежал в госпитале… без ноги.

Они вдвоем поспешили к дому Мариам и застали там Сулеймана, пришедшего тоже с лекарством.

– А теперь идемте выручать барана! – объявил Шайтан своим друзьям.

– Баран? Какой еще баран? – завопил Сулейман, изобразив своей тощей длинной фигурой вопросительный знак. – Подумать только: чем мы ни занимаемся! Хороши мстители!

Через огороды Шайтан привел ребят к конезаводу. Еще издали они услышали истошное блеянье барана. Притаившись за изгородью, ребята стали наблюдать за тем, как фашисты с помощью полицаев лихорадочно грузили на ишаков и лошадей оружие и продукты. Со стороны Кисловодска то и дело подъезжали машины с военными грузами для доставки их вьюками на перевал.

Снова услышав блеянье барана. Шайтан понял, где заточили отару: в той конюшне, где раньше отнимали жеребят от кобылиц.

– Идемте туда! – приказал Шайтан. – Никто не заметит, фрицам не до нас. Видно, плохи у них дела на перевале. Видите, как суетятся?

Каково было удивление Шайтана, когда он увидел тетю Марзий, сидевшую на корточках у запертых дверей конюшни и проливающую слезы…

Солтан как мог утеплил свою пещеру, защитил ее от ветра: вход заложил камнями, оставив место только для того, чтобы прошла лошадь. Заготовил дров, сколько смог насобирал и насушил сена для Тугана. Была у него теперь зимняя одежда, был картофель, немного муки. Много чего приволок ему Шайтан к Белой скале, даже тыкву умудрился притащить. Все это Солтан перевез на коне в пещеру.

У Белой скалы у него состоялся совет с Шайтаном.

– Ты сделал многое, – говорил Шайтан. – Спас знаменитого Тугана, которого хотели, оказывается, подарить Гитлеру. Буденновская сабля – у тебя. Это все здорово! Но наши ребята рвутся к делу. Что им сказать?

– Я долго думал. Шайтан! У меня было много времени для этого. Что сможем сделать мы, школьники, без оружия, без помощи взрослых? Фрицы сразу переловят нас, как куропаток. Надо искать партизан!

– И Хасан считает так… А, другие горячатся.

– Кто-то в Аламате наверняка знает, где партизаны…

– Нам разве скажут? Не верят мальчишкам…

– Узнавай! Выведывай! Я тоже езжу на Тугане все дальше в глубь леса, чтобы напасть на след партизан. Где-то ведь орудуют наши люди во главе с председателем Хаджи-Сеитом?

Этот разговор с Шайтаном Солтан вспоминал, сидя в глубине пещеры на своей толстой постели из сухой травы. На горячих угольях грелся котелок с похлебкой. Кутаясь в шубу, Солтан смотрел на красные уголья. Рядом лежала его сабля. Слышалось мерное дыхание дремавшего Тугана. Скоро начнутся снега, и Солтан окажется в пещере словно замурованный: не выйдешь и не выедешь отсюда, не сможет приходить к Белой скале Шайтан – обнаружат следы. Рано или поздно фрицы доберутся и сюда.

Голова не вмещала всех забот. Казалось, каменные стены давят на нее. Камень угнетал. Но он и спасал. Он дал кров беглецам.

Камень! В Хурзуке над моим домом высится остроконечная скала, а на ней – древняя башня. О ней ходили страшные легенды. Не раз мы, дети, взбирались к башне. Страх перебарывала любознательность; мы сначала робко, а затем все смелее заглядывали в эту башню. Кто там? О ком рассказывали легенды? Пусто… Лишь ветер хозяйничал там, выл, бился о стены. И мы сами создали легенду, что там живет Некто, который только и знает, что оплакивает бесстрашного Дебоша, погибшего в русско-японскую войну, оплакивает жителей знаменитого аула Джамагата (по Лермонтову – Джем-ата), унесенных чумой. Мало ли кого оплакивал этот Некто!

Говорят, башню эту построили еще воины Чингисхана во время своего нашествия на Кавказ. Не своими руками! Согнав людей со всего Хурзука, они расставили их в ряд до скалы от самого Лайпановского квартала, где особенно много камней, и велели передавать камни с рук на руки, чтобы возвести на скале башню. Это расстояние примерно в семь-восемь голосов, как тогда говорили.

Люди передавали огромные камни друг другу, а кто терял силы, того пришельцы сбрасывали с кручи. Скалы орошались кровью. Не потому ли камни над кварталом Байрамуковых сохранили красноватый цвет?

Хурзук окружен лесами, но люди строили изгороди только из камня, а лес не трогали: он был их другом, нес им красоту, облегчение перед лицом горя. И изобилие тоже нес: готовые сады в лесу – яблони, груши, орехи, малина, смородина, крыжовник, брусника! Горец, как собственное дитя, берег в лесу каждое дерево, даже огонь в очаге поддерживал кизяком и очень редко – дровами.

Очаг с широким дымоходом тоже сложен из камня. Это самый священный камень! Давая клятву, горец Испокон века говорит: «Клянусь очажным камнем!» Этот очажный камень бывал то холодным, как смерть, если обрушивалась беда на семью, то горячим, как сама жизнь.

Длинными зимними вечерами семья засиживалась у огня. Какие только истории не рассказывались здесь! И люди уносились от очага мыслями куда-то вдаль, витали в заоблачных высях, в неведомых краях, сражались с чудовищами, побеждали и… снова оказывались у очага; плакал ребенок в люльке, мать наклонялась над ним, кормила малыша; глава семьи возвращался к своим заботам по хозяйству, и только дети долго еще жили в сказочном мире…

Если в семье была девушка на выданье, она, ожидая весточки от любимого, нет-нет да и поднимала глаза и видела через ствол очажной трубы кусочек ночного неба, яркую звезду или даже саму луну!

Был обычай: молодые ребята-озорники взбирались на крышу сакли, где есть девушка на выданье, и через дымоход рассматривали все, что делается в жилище: наблюдали, как сидит девушка, как ест, как разговаривает. Может, сидит некрасиво, ест много, говорит пусто? Почему-то парни поднимали на смех тех девушек, которые слишком любят мамалыгу да к тому же выскребают дно чугуна. «Э-э-э, – говорили они, – в тот день, когда эта девушка будет выходить замуж, выпадет снег и помешает свадьбе – ведь она мамалыжница!»

И бедные девушки всегда старались держаться поизящнее, не липнуть к очагу, не скрести в чугунках да и вообще не есть мамалыгу, хотя что может быть вкуснее мамалыги из кукурузной муки. Со свежими сливками!

Не оттого ли из поколения в поколение передается грация движений горянки, умение красиво сидеть и есть?

Девушка знала, что в очажную трубу ее обязательно увидит ее любимый и даст знать о себе, кинув камешек. Он кинет самый красивый камешек, и пусть его поднимет не она, а кто-то другой, но ее сердце начнет биться сильней, кровь прильет к лицу, и хорошо, что в неясном свете очага никто из близких этого не заметит. Милый камешек, ты служил письмом, ты предвещал свидание влюбленных: ведь это им не разрешалось, кроме как на вечеринках, да еще у родника, куда девушки ходили по воду.

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая