История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 57

• Предыдущая
• 57/60
• Следующая

Я вхожу обычным путем и вижу монахиню в кровати, при свете двух свечей, стоящих на маленьком столике.

– Вы больны, мадам?

– Я чувствую себя хорошо, слава богу, после того, как в два часа утра разрешилась мальчиком, которого моя добрая хозяйка унесла, бог знает, куда. Святая Дева вняла моим молитвам. Единственное, что во время родов и четверть часа спустя я еще чихала. Скажите мне, вы ангел или человек, потому что я боюсь, что грешу, вас обожая.

– Вы сообщили мне новость, которая переполняет меня удовлетворением. А ваша послушница?

– Она еще дышит, но мы не надеемся, что она сможет избежать смерти. Она обезображена. Мы совершили большое преступление.

– Бог вам простит. Молитесь вечному Проведению.

– Эта крестьянка уверена, что вы ангел. Это ваш порошок заставил меня родить. Я вас никогда не забуду, при том не зная, кто вы.

Поднялась крестьянка, и, поблагодарив ее за заботы, которые она проявила, помогая родам доброй монахини, я еще раз посоветовал обласкать священника, которого она вызовет, когда послушница перестанет дышать, чтобы избежать подозрений по поводу причины ее смерти. Она заверила меня, что все будет хорошо, что никто не знает ни того, что послушница заболела, ни того, отчего это произошло. Мадам не выходила из постели. Крестьянка сказала, что лично отнесла новорожденного в Аннеси, и что она закупила все, что может понадобиться, заранее до наступления событий. Она сказала, что ее брат уехал накануне и вернется только через неделю, и поэтому нам нечего опасаться. Я дал ей еще десять луи, попросив купить кое-какую мебель и подыскать чего-нибудь мне поесть назавтра; она сказала, что у нее еще осталось сколько-то денег, но когда она услышала, что все, что останется из денег – для нее, я подумал, что она сойдет с ума от счастья. Видя, что мое присутствие беспокоит роженицу, я оставил ее, пообещав навестить завтра.

Мне не терпелось выйти из этого щекотливого дела, но я не мог торжествовать победу до тех пор, пока послушница не будет предана земле. Я дрожал, потому что священник, по крайней мере если он не дурак, должен был счесть очевидным, что покойница умерла от яда.

Я нашел назавтра шевалье Z в комнате жены, рассматривающим с ней прекрасные часы, которые он ей купил. Он радовался в моем присутствии ее способности удержать меня в Эксе. Это был один из тех мужчин, кто готов скорее сойти за рогоносца, чем за дурака. Я оставил его, чтобы пойти к водам с его женой, которая дорогой сказала мне, что будет одна завтра, и что она больше не любопытствует по поводу моей прогулки в восемь часов.

– Это, стало быть, вы направили преследователей за мной?

– Да, я, чтобы посмеяться, потому что там нет ничего, кроме гор. Но я не знала, что ты такой злой. По счастью, твой выстрел оказался промахом.

– Дорогой друг, я выстрелил в воздух, потому что достаточно страха, чтобы наставить любопытных.

– Так что больше тебя не преследовали.

– А если бы они продолжали следовать за мной, я, возможно, оставил бы их в покое, так как моя прогулка была вполне невинна. Я всегда дома в десять часов.

Мы были еще за столом, когда увидели прибывшую берлину, запряженную шестеркой лошадей, и сходящих с нее маркиза де Прие, шевалье де Сен-Луи и двух очаровательных дам, из которых одна, как сказала мне м-м Z, – любовница маркиза. Ставят четыре куверта, весь народ снова усаживается за стол, и в ожидании, пока обслужат, рассказывают вновь прибывшим всю историю с моим банком и с появлением англичан. Маркиз меня поздравляет, говоря, что не думал застать меня еще в Эксе, и м-м Z говорит, что я бы уехал, если бы она мне не помешала. Привыкший к ее легкомысленности, я с этим соглашаюсь. Он говорит, что составит для меня небольшой банчок после обеда, и я соглашаюсь. Он организует его из сотни луи, и я играю, потеряв эту сумму в двух тальях, затем поднимаюсь и направляюсь к себе, чтобы ответить на некоторые письма. С наступлением ночи я направляюсь к монахине.

– Послушница мертва, месье, ее предадут земле завтра, завтра же мы должны вернуться в наш монастырь. Вот письмо, которое я пишу аббатисе. Она отправит мне другую послушницу, если только не велит возвратиться в монастырь с этой крестьянкой.

– Что сказал священник?

– Он сказал, что она умерла вследствие летаргии, произошедшей от ее мозга, погрузившегося в жидкость, что должно было вызвать у нее тяжелый апоплексический удар. Я хотела бы заказать у него пятнадцать месс, вы мне позволите?

– Вы вольны поступать, как хотите.

Я предупредил крестьянку, что мессы следует заказать в Аннеси, и сказать священнику, что он должен служить их соответственно пожеланию персоны, которая отправила пятнадцать пожертвований. Она обещала это сделать. Она сказала, что умершая выглядела ужасно, и что она наняла двух сиделок, чтобы не явились ведьмы, которые могут под видом кошек попытаться выкрасть какие-нибудь ее члены.

– Скажите мне, кто продал вам лауданум?

– Мне продала его очень порядочная акушерка. Мы использовали его, чтобы заставить спать несчастную, когда у мадам начались родовые схватки.

– Когда вы передавали ребенка в больницу, вас кто-нибудь узнал?

– Не бойтесь. Я оставила его у входной башни, так, что никто меня не видел, с запиской, что он не крещен. Погребение стоит шесть франков, которые кюре охотно заплатит, потому что, господи его прости, мы дали ему два луи. Мадам сказала отдать остаток кюре, чтобы тот отслужил мессы.

– Разве мадам не могла со спокойной совестью просто дать ему два луи?

– Мадам говорит, что нет.

Она мне потом сказала, что у них было только по десять савойских су в день на каждую и что они не могли потратить ни су без ведома аббатиссы, под страхом отлучения.

– Теперь, – сказала мне она, – я чувствую себя принцессой, и вы увидите это за ужином. Несмотря на то, что эта добрая женщина знает, что деньги, которые вы ей дали, – для нее, она хочет потратить их на меня. Я вынуждена согласиться.

Я остался с ней наедине, ее очаровательное лицо, слишком напоминавшее мне М.М., зажгло во мне пламя, и я заговорил с ней о ее соблазнителе, сказав, что удивлен тем, что тот не предоставил ей помощь, которая была столь необходима в том положении, в котором он ее оставил. Она ответила мне, что не согласилась бы принять никаких денег из-за обета бедности и повиновения, который она принесла, и что она отдаст аббатисе тот луи, что остался у нее от милостыни, которую предоставил монсеньор епископ; что же касается забвения, в котором она оказалась в момент, когда со мной познакомилась, она не может подумать ничего другого, как то, что он не получил ее письмо.

– Богат ли он, и видный ли мужчина?

– Богат, – да; но очень некрасив, горбат и в возрасте пятнадцати лет.

– Как же вы в него влюбились?

– Я не влюбилась. Он поймал меня на жалость. Он хотел себя убить. Я испугалась. Я пошла ночью в сад, в котором, он известил меня, он должен был быть, чтобы просить его уйти, и он ушел, но перед тем исполнил свой дурной каприз.

– Значит, он вас изнасиловал?

– Отнюдь нет, потому что у него бы не получилось. Он плакал, он так меня просил, что я согласилась, при условии, что он не придет больше в сад.

– И вы не побоялись забеременеть?

– Я об этом ничего не знала, потому что всегда думала, что для того, чтобы забеременеть, девушка должна делать это с мужчиной не менее трех раз.

– Несчастное невежество! Он больше не пытался свидеться с вами в саду?

– Я больше не хотела, потому что наш исповедник заставил меня пообещать, если я не хочу отлучения, больше не встречаться с ним.

– Вы сказали исповеднику, кто был соблазнитель?

– Об этом – нет. Я повинилась в другом грехе.

– Вы сказали исповеднику, что вы забеременели?

– Тем более нет, но он это предположил. Это святой человек, который, наверно, молится за меня, И ваше появление, возможно, плод его молитв.

Я провел четверть часа в молчании, погруженный в раздумье. Все несчастье этой девушки произошло от ее простодушия, от ее невинности и неосознанного чувства жалости, она связалась с чудовищем, влюбленным в нее; доля ее вины была очень мала, потому что она даже не была влюблена. Она была религиозна, но, будучи религиозной скорее по привычке, была очень слаба. Для нее это было, скорее, делом расчета. Она ненавидит грех, поэтому должна очиститься от него исповедью под страхом вечного проклятия, она не хочет осуждения. У нее много здравомыслия, но слишком мало ума, потому что она не научена опытом. Обдумав все, я нашел, что будет слишком трудно уладить это дело с покинувшим ее г-ном де Ку, она слишком раскаивается в содеянном, чтобы вернуться к нему, с тем же или новым риском.

• Предыдущая
• 57/60
• Следующая