История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 60

• Предыдущая
• 60/60

– Позволь, – говорит она, – чтобы я сделала тебе так же.

– Ну вот, мой ангел, но у меня там ничего нет.

– Неважно.

Мы смеемся.

Получив удовлетворение, мы проводим с четверть часа, осыпая друг друга поцелуями. Я больше не могу.

– Скажи мне правду, – обращаюсь я к ней. – В огне этих поцелуев, в этих движениях, что мы назвали бы ребяческими, не ощущаешь ли ты желания гораздо более сильного?

– Скажу тебе, что ощущаю, но оно преступно; и я уверена, что ты ощущаешь то же самое, мы должны прекратить эти опасные забавы. Наша дружба, мой дорогой малютка, становится любовью. Не так ли?

– Да, любовью, и любовью непреодолимой. Сделаем ее осознанной.

– Наоборот, мой дорогой друг, прекратим. Впредь будем осторожны, и не станем ее жертвами. Если ты меня любишь, ты должен держаться того же мнения.

Говоря так, она подобрала свои волосы и, убрав их под клобук, с моей помощью подняла свою рубашку, грубое полотно которой мне казалось недостойным нежности ее кожи; я сказал ей об этом, и она ответила, что, привыкнув, она этого не замечает. Моя душа пребывала в наибольшей растерянности, потому что страдание, которое причиняла мне моя сдержанность, казалось мне намного большим, чем та радость, которую я испытывал от этого наслаждения; однако мне надо было быть уверенным, что я не встречу ни малейшего сопротивления, а я в этом не был уверен. Измятый розовый бутон испортил бы наслаждение известного Сминдирида, сибаритянина[51], который любил нежность ее ложа. Мне же казалось лучше страдать от кары и уйти, чем рисковать встретить такой розовый бутон, который не устроил бы сладострастного сибарита. Я ушел, влюбленный до потери сознания. В два часа утра я пришел к себе и проспал до полудня.

Ледюк дал мне записку, которую должен был передать перед тем, как я лег спать. Он забыл. М-м Z мне писала, что ждет меня в девять часов и будет одна. Что она дает ужин, и что уверена, что я ее там увижу, и что потом она уезжает. Она надеется, что я также уеду, или, по крайней мере, я провожу ее до Шамбери.

Хотя я ее еще любил, все три предложения этой записки меня рассмешили. Уже не было больше времени идти с ней завтракать. Я не мог прийти на ужин из-за моей монахини, к которой в данный момент испытывал более сильное чувство, и тем более не мог сопровождать ее до Шамбери, потому что могло случиться так, что я не мог бы удалиться от М.М.

Я застал ее в ее комнате, за минуту до обеда. Она была в ярости. Она ждала меня к завтраку. Я сказал ей, что всего час назад получил ее записку; и она вышла, не дав мне времени сказать, что не могу обещать ей ни ужина вместе с ней, ни проводить ее до Шамбери. За столом она на меня дулась, и после обеда маркиз де Прие сказал мне, что есть новые карты, и что вся компания хочет увидеть меня за тальей. Появились вновь прибывшие утром дамы и господа из Женевы, я пошел взять денег и устроил им банк из пяти сотен. К семи часам я потерял более половины, но, тем не менее, остановился, положив остаток в карман. Метнув грустный взгляд на м-м Z, я вышел переложить мое золото к себе, и затем пошел в хижину, где увидел моего ангела в большой кровати, совсем новой, и другое красивое ложе, по древнеримскому образцу, возле большой кровати, – для меня. Я посмеялся над тем, как контрастировала эта мебель с убожеством помещения, где мы находились. В качестве благодарности, я дал крестьянке пятнадцать луи, сказав, что это за все то оставшееся время, что М.М. будет жить на ее пансионе, но она не должна больше ничего тратить на мебель.

Таков, я думаю, в основном, характер большинства игроков. Я, может быть, и не дал бы ей такой суммы, если бы выиграл тысячу луи. Я же проиграл три сотни, и мне казалось, что я выиграл те две сотни, что у меня остались. Я дал ей пятнадцать, представив, что плачу их на выигравшую карту. Я всегда любил тратить, но никогда не ощущал себя столь щедрым, как когда был захвачен игрой. Я ощущал самое большое удовольствие, давая деньги, которые мне ничего не стоили, кому-то, для кого это являлось счастливым случаем. Я купался в радости, видя благодарность и восхищение на благородном лице моей новой М.М.

– Вы, должно быть, – сказала она, – необычайно богаты.

– Не заблуждайтесь. Я люблю вас страстно, и это все. Не имея возможности ничего дать вам самой, по причине вашего обета, я щедро расточаю то, что получаю, этой доброй женщине, чтобы заставить ее сделать вас более счастливой в те оставшиеся несколько дней, что вы будете жить у нее. Вы должны, если не ошибаюсь, рикошетом любить меня все это время еще больше.

– Я не могу любить вас больше. Я несчастна теперь, лишь когда думаю о том, что должна вернуться в монастырь.

– Вы читали мне вчера, что эта мысль делает вас счастливой.

– И именно в течение вчерашнего дня я стала другой. Я провела очень жестокую ночь. Я не могла спать, не ощущая себя в ваших объятиях, я все время просыпалась, вздрагивая, в момент, когда совершала самый тяжкий из всех грехов.

– Вы так не боролись перед тем, как совершить его с человеком, которого вы не любите.

– Это правда, но это действительно потому, что я его не любила, и не думала поэтому, что совершаю преступление. Представляете себе, мой милый друг?

– Это метафизика вашей чистой души, божественной и невинной, которую я прекрасно понимаю.

– Спасибо вам. Вы переполняете меня радостью и благодарностью. Я счастлива, когда думаю, что вы не находитесь в состоянии ума, сходном с моим. Я теперь уверена, что обрету победу.

– Не стану с вами спорить, хотя это меня и огорчает.

– Почему?

– Потому что вы считаете себя обязанной лишить меня несущественных ласк, которые, однако, составляют счастье моей жизни.

– Я думала над этим.

– Вы плачете?

– Да, и более того, мне дороги эти слезы. Мне надо попросить вас о двух милостях.

– Спрашивайте, и будьте уверены, вы их получите.

• Предыдущая
• 60/60