Гонконг - Задорнов Николай Павлович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/85
• Следующая

– Да, тогда все народы будут жить в китайском государстве.

– А как малые народы при этом? – вмешался в разговор Янка. – Те, которые будут по уму и развитию выше китайцев?

Старик чуть заметно усмехнулся. Он все знал про Янку и разговор затеял для него. Но решил умолчать.

Потом все же пояснил, что малые народы, конечно, будут выше китайцев. А китайцы будут довольны тем, что они – большой народ.

– А китайцы, как и теперь, будут рубить головы?

– Не всем. Но чтобы знали силу большого народа. Большим народам будет рубиться больше голов. А малым – меньше. Чтобы верили правильно, всем малым народам будет отрубаться лишь немного, часть голов.

– Но я не хочу быть высшей нацией в рабстве! – закричала Розалинда.

– Как ты хочешь, – ответил старый философ, – но я не смею отступить от указаний, данных на тысячелетия.

Розалинда все же не допускала, что дойдет до этого. Англия никогда не допустит. Никогда, никогда англичане не будут рабами! Янка тоже на свой счет не принимал, зная твердо, что нет такой силы на свете, чтобы с нами справиться. Россия устоит! Все-то вместе! Они, мы да еще казаки!

– Так ты, Янка, не русский? – спросил старик. – Летон?

– Да, летон, латыш.

– Китайцы, наверное, мечтают, что когда-нибудь всем приготовят ужасную судьбу, – сказала девушка, поглядывая на старика. Он был старательным... но разве мог сравниться с Янкой на работе!

– Ничего не будет, – ответил Янка. – Есть же у них умные люди. Пусть сначала со своими справятся.

– Да, я слыхал, – заговорил старик, – ваши хотят у нас отнять тот берег за проливом, где Кулун. Это ваше дело! – неодобрительно сказал он и взял лопаты.

– Мы за своего царя! – решительно заявил ему Берзинь.

Китаец ушел.

– Может быть, нам с тобой уехать в Австралию? – спросила Розалинда. – Ведь ты сказал, что хочешь жениться на мне. Но для брака нужно хозяйство, и будет семья, а без земли нельзя прожить. Без хозяйства, не трудясь, дети вырастают ворами. Подумай о наших детях.

Матрос – воин флота его императорского величества должен прежде всего быть предан, Янка клялся на присяге. И он по натуре не обманщик. И если верность императору того требует, то пусть и хозяйства не будет. Царь сам это заварит, сам и будет расхлебывать, если разведет одних воров в государстве. Но и в Австралию он не может. Он ей так и сказал. И она полагает, что он прав вполне.

«С ней бы сойтись, как с японкой!» – думал иногда Янка. Но та была уже немолодая, а эта – большое дитя, даром что кровь с молоком.

Розалинда мгновенно понимала его взоры. И ведь угадывала. Но показывала ему стойкость, выдержку и целомудрие.

– Можешь считать лицемерием! Но если ты честен, и я тоже честна! Можешь упрекать меня, сказать все, что хочешь! У нас свобода слова. Но дело от этого не меняется. Ты понял?

– Да, конечно. Понял.

– Но ты ничего не получишь до брака!

После таких внушений Янка молчал, а в работе лез из кожи вон.

Розалинда не унесла портрет к себе домой. Он висел на побеленной стене все в той же комнате, где она приготовлялась к работе, где у нее был шкафчик для платья, где стояло много всякой посуды, пахло дойкой и сливками, где и сегодня под произведением живописи выстраивался ряд ведер, как и всегда, прежде чем парное молоко поступит на ледник или на маслобойку.

Через неделю Янка написал столько ее портретов и пейзажей, что все стены были завешаны картинами.

Шотландец-приказчик, кучера и конюхи из конюшни, китайцы-рабочие заходили в молочную посмотреть картины с не меньшим интересом, чем в Лондоне господа на всемирную выставку. Всем нравились Янкины работы, так что он сам бывал смущен.

– Очень красиво! – рассматривая новые портреты, замечал старый философ. – Прекрасно! – восклицал он, не в силах больше скрыть своего раздражения. По портретам он, как следопыт, следил за отношениями автора с красавицей. В идеалы он не верил!

– Он же не знает законов написания лица! Не знает закона изображения глаз! – уверял философ девушку.

– А есть такие законы?

– Да, они очень устойчивы. Янка не знает! Я всегда верил в него а он новыми портретами разрушил мою веру. Так обидно! Очень плохи его пейзажи.

– Благодарю, – вежливо сказала девушка и пошла доить.

«Не должно быть резко подчеркнутого сходства портрета с тем, кто изображен на нем... – говорил себе, вглядываясь в работу, старый китайский джентльмен. – Если варвар из внешнего мира хотел сделать вам что-то приятное, он мог бы подарить не такую картину. Изображение двух птичек, например, очень подходящий дар для легкомысленной красотки. Одна птичка поет, а другая скромно нахохлилась, и обе очень ласковые. Сидят на романтическом сучке... цветет миндаль. Это был бы портрет счастья, пожелание... Можно подарить ей также портрет полководца или даже императора. С сильным, жестким, мужественным лицом, с большими усами, с толстыми тяжелыми щеками, злыми глазами, которых не видно из-под огромных бровей. Пусть глаз не видно, но понятно каждому, кто взглянет, что полководец все и повсюду видит! Ничего не ускользнет! Был бы для девицы очень лестный дар. Люди внешнего мира оживляют изображаемое лицо сходством и каким-нибудь чувством. Это совершенно не нужно. На голове и на груди великого изображаются очень тщательно символы заслуг и сильной власти. Каждый такой предмет означает проявление какого-то качества, оттенка воли, ума, энергии. Есть знаки отличия, в которых воплощены качества характеров. Такое усложненное изображение значительней по исполнению. А что это такое? Совсем не трудно! Грубо!»

– У нас в Гонконге есть три китайца, – обратился философ к вошедшей девушке, – они братья. Они освоили способы западной живописи и прекрасно делают картину по способу улавливания натуры аппаратом. Один производит снимок. Другой перерисовывает. Третий раскрашивает. Морякам западного флота нравится, и они заказывают и платят деньги. Три брата богатеют... Три брата готовят портреты, как пампушки.

Старик пытался доказать Розалинде, но она не понимает. Он плохо говорит на ее языке. Конечно, его речь для нее только китайская болтовня!

Увидев, что Розалинда ушла, старый философ мелкими шажками подбежал к двери, закрывшейся за девушкой, и, зажмурившись, сделал вид, что преследует и настигает. Страстно схватил руками воздух, открыл глаза, как бы удивляясь, что никого не поймал. Воскликнул: «Ах, черт возьми, опять не удалось!»

Что ж, надо идти за лопатой. Он еще раз с ревностью посмотрел на портрет, писанный не по законам эстетики. Только простолюдины и варвары не увидят, что нет школы, нет приемов, нет, нет, нет... Ничего нет! Очень слабо, пошло! Когда еще смогут варвары научиться! Только когда приемы будут для всех обязательны.

Рослые, довольные латыши – молодцы как на подбор – крупным шагом шли по городу. Опять сегодня все с деньгами. Условились, собрались, прошли по магазинам и лавкам, накупили много хороших вещей.

– А теперь зайдем на ферму, – сказал Приеде. – Посмотрим, что там за выставка у Янки. Он звал.

– Ну, ты что тут намалярил? – спросил Лиепа, заходя в молочную.

Хозяйки долго не было. Когда она появилась, все вежливо поздоровались.

– Вот моя выставка! – показал на стены Берзинь. Все сразу притихли. Никто больше не подсмеивался. Хозяйка живо накрыла на стол и предложила по кружке молока. Выпили с охотой. Руки у нее – загляденье – сами молоко! Воротничок бел, фартук бел, накрахмалено все.

Она заметила, что все они явились со множеством покупок. Значит, каждый из них о ком-то заботился, кому-то что-то хотел привезти; шелка тут хороши. Да и не только.

Но Янка-то ничего себе не покупал никогда, только сейчас она поняла: если покупал – только ей. Ах, а сам как цыган!

Розалинда просила всех в воскресенье прийти на обед. Она давно говорила и Саше Мотыгину и Янке, чтобы пригласили своих товарищей. Ей хотелось видеть свое счастье глазами его друзей.

– А что вы? – спросила она Берзиня.

• Предыдущая
• 56/85
• Следующая