Мстительное сердце - Мэтьюз Патриция - Страница 35

• Предыдущая
• 35/91
• Следующая

Он подошел к ней, когда пробило полночь. Глаза его потускнели, и он не очень твердо стоял на ногах. Судя по тому, что поначалу Малкольм не прикасался к вину, он много выпил за последний час.

Ханна не понимала причины этого. Может быть, он боится того, что должно произойти в спальне? Помня Стрича и пьяного пирата, она развеселилась при мысли о человеке, который робеет оттого, что должен уложить ее в свою постель. И в то же время она ощутила нежность к Вернеру.

– Пора нам удалиться, дорогая, – проговорил он невнятно.

– Я готова, Малкольм.

Проходя сквозь толпу гостей к лестнице, Ханна ожидала услышать какие-либо игривые замечания. Однако гости хранили странное молчание. Ханна знала, о чем они думают. О том, что этот человек кладет в свою постель девушку, которая годится ему во внучки. Она обернулась и взяла Вернера за руку, не обращая внимания на уставившихся на них гостей. Даже музыканты на какое-то время прекратили игру, и при полном молчании тишина показалась почти жуткой.

Но едва они вошли в комнату Вернера, Ханна услышала, что музыка вновь грянула. Одеяло на постели было откинуто, на маленьком столике стояли бутылка вина, два стакана и две зажженные свечи.

Вернер, который по-прежнему пребывал в странно нервном состоянии, сразу же подошел к столику.

– Стакан вина, дорогая? Чтобы завершить вечер?

– Нет, я не буду, милый. Я слишком много выпила – голова и так кружится.

Он уже держал бутылку в руках и готовился налить вино. Но, услышав слова Ханны, остановился и посмотрел на нее.

– Возможно, вы правы. – Он поставил бутылку на прежнее место и наклонился, чтобы задуть свечи.

Это немного удивило Ханну. Возможно, Вернер считает неприличным, чтобы муж и жена раздевались друг перед другом при свете? Пожав плечами, она быстро разделась, бросив одежду у ног. Потом пробралась к кровати и улеглась.

Она лежала в полудреме и прислушивалась к шороху одежды, сбрасываемой Малкольмом. Ей казалось, что он раздевается необычно долго.

Наконец она услышала, как он приближается. Он лег, и кровать заскрипела под его тяжестью.

Он протянул к Ханне руки. Но едва его пальцы прикоснулись к ее нагому телу, он резко отдернул их, словно ошпарился.

– Как, Ханна, вы голая?

– А разве это неправильно? – спросила она смущенно.

– Но я… видите ли. Марта… она всегда была в ночной рубашке. – И тут же добавил поспешно: – Не поймите, что я не одобряю этого. Не существует на свете причин, по которым вы не должны быть…

Ханна протянула руку и коснулась его.

– Малкольм, а вы в рубашке?

– Да, в рубашке, – неуверенно отозвался Вернер. – Вы хотите, чтобы я снял ее?

– Да!

Вдруг он засмеялся; никогда еще она не слышала такого веселого смеха.

– Ей-богу, вы правы!

Он принялся стягивать с себя рубашку, и кровать затряслась. Потом он подкатился к ней, уже обнаженный. Ханна напряглась, ожидая, что теперь он ляжет на нее.

Но вместо этого Малкольм принялся ласкать Ханну, с нежностью изучая тело легкими, как перышко, прикосновениями. Он нежно целовал груди, соски, и Ханна чувствовала, что ее тело отвечает на его поцелуи, – соски набухали, расцветали, затвердевали. Вернер продолжал гладить и целовать ее, и некая теплота медленно охватывала Ханну. Тепло превратилось в сладкую боль. И желание…

Ханна сама не знала, чего желала.

Малкольм поцеловал ее в губы. Уста раскрылись ему навстречу, их дыхание смешалось. Тело ее само отвечало ему, а плоть трепетала там, где он к ней прикасался.

В голове у нее шумело, снизу доносилась музыка, слегка приглушенная этим шумом и казавшаяся восхитительным дополнением к его ласкам.

Она никогда еще не испытывала ничего подобного. Неужели это должно происходить вот так? Неужели после того ужаса, который она пережила со Стричем, теперь все будет хорошо?

Этот вопрос недолго занимал ее. Все мысли потонули в ощущениях, которые вызвал в ней Малкольм.

Его нежные ласки продолжались долго. Ханна раскинулась в вызывающей позе, охваченная розовой дымкой наслаждения, которое накатывало на нее, как волны. Ей казалось, что ее тело теперь живет своей собственной жизнью, что оно ждет, когда наслаждение достигнет пика.

Потом она почувствовала, что Малкольм зашевелился, склоняясь над ней. Он овладел ею осторожно, медленно, и наслаждение Ханны стало еще сильнее.

Вдруг Вернер задышал хрипло, часто и неглубоко; он задвигался быстрее; потом, издав гортанный звук, содрогнулся и обмяк.

Через мгновение он прикоснулся губами к ее губам.

– Я люблю вас, дорогая Ханна. Теперь я знаю, что никогда не пожалею, что женился на вас.

Он лег на спину и вскоре уже крепко спал, тихонько похрапывая.

Ханна лежала неподвижно, несколько разочарованная. Так это – оно? И всегда будет так? Тело ее лихорадило. Сладкая боль не унималась, она только ослабела, но Ханна чувствовала какое-то смутное неудовлетворение, какую-то тоску, и ее не покидало ощущение неполноты.

Теперь она окончательно пришла в себя и поняла, что не сможет уснуть. Она тихонько встала, нащупала в темноте пеньюар и подошла к стулу, стоящему у окна. Оттуда было слышно музыку и голоса веселящихся гостей.

Вдруг ей отчаянно захотелось одеться и сойти вниз, на бал. Однако рассудок взял верх. Этого делать нельзя. Гости решат, что она нарушила приличия, а Малкольм будет опозорен.

Мысли ее блуждали, и она в какой-то момент с удивлением поняла, что думает о другом мужчине – о высоком, изящном человеке с большой черной бородой и свирепым, но насмешливым взглядом черных глаз. О пирате по прозвищу Танцор.

Ханна одернула себя: чего ради она размечталась о мужчине, которого видела всего один раз, и то не более минуты и при самых позорных для нее обстоятельствах?

И Ханна осознала, что тихонько плачет – плачет, сама не зная о чем.

У Сайласа Квинта хватило сообразительности не приближаться к господскому дому напрямую. Он бродил вокруг да около, как лисица, высматривающая кур, прячась в кустах и на полях.

В четвертый раз он пробирался в «Малверн». Узнав, что Ханна стала женой Малкольма Вернера и хозяйкой поместья, Квинт ощутил самые противоречивые чувства – зависть, злобу, но и какое-то приятное ожидание. Он завидовал удачливости падчерицы и злился, что неблагодарная девка может быть настолько везучей.

Больше всего его уязвило, что она не пригласила его на свадьбу, его, бедного старенького отчима, единственного родственника, который у нее остался! О, он слышал, какая это была славная свадьба! Там была любая еда, любая выпивка, какую только можно пожелать. Целый месяц в Уильямсберге судачили о свадебных торжествах, продолжавшихся три дня.

Но сильнее всех чувств, снедавших Квинта, было предвкушение наживы. Теперь, став женой богатого человека, девчонка получила доступ к деньгам. Ясное дело, она не откажет ссудить своему бедному старенькому отчиму несколько монет. Если уж не из дочерней благодарности, не из сострадания, то по крайней мере – здесь он хитро ухмылялся – в качестве платы за то, что он будет держаться подальше от «Малверна»!

Ему удалось разведать, что почти каждый день после обеда Ханна ездит по поместью верхом на огромном черном жеребце. Квинт заметил также, что ее прогулка всегда начинается с обширного пастбища, расположенного к югу от господского дома.

И вот однажды прохладным и облачным осенним днем, когда в воздухе висела туманная дымка, он перелез через изгородь и направился туда, где обычно проезжала Ханна. В руках Квинт нес початую бутылку рома. Он с опаской оглядел лошадей, пасущихся на выгоне. Этих сильных животных он всегда боялся. Никогда не знаешь, что они выкинут. Он осторожно подкрался к огромному развесистому дубу посередине выгона, устроился за его мощным стволом и отхлебнул немного для храбрости. Посасывая ром, пока бутылка не опустела, он время от времени выглядывал из-за дерева.

А что, если эта девка не поедет сегодня кататься? А вдруг он проворонил ее? Из Уильямсберга его подвез на повозке какой-то фермер; ехал он со скоростью черепахи, так что Квинт вполне мог опоздать.

• Предыдущая
• 35/91
• Следующая