Дорога - Маккарти Кормак - Страница 30

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая

Вылез из воды синий от холода, зубы стучат. Отец спустился к воде, обернул его одеялом и держал в объятиях, пока мальчик не перестал дрожать. Но когда заглянул ему в лицо, увидел, что сын плачет.

— Что случилось?

— Ничего.

— Скажи мне.

— Ничего.

Когда стемнело, развели костер около бревна и съели полные тарелки окры и бобов и прикончили последнюю картошку. Фрукты давно закончились. Выпили чаю, грелись у огня, устроились спать на песке, а потом он слушал шум волн в заливе. Взлетают, падают. Посреди ночи проснулся, пошел по берегу и стоял, закутавшись в одеяла. Слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Вкус соли на губах. Жди. Терпение. Наконец гулкий грохот от удара волн о берег. Шуршание нахлынувшей воды. Схлынула. Подумал: а вдруг где-то там под распущенными драными парусами ходят корабли-призраки. А может, на дне океана сохранилась жизнь. В холодном мраке огромные кальмары носятся по дну со скоростью поезда, глаза размером с блюдце. И даже, может быть, где-то за скрытыми в тумане валами по серому безжизненному песку бредут отец с сыном. Или тоже спят, но только по ту сторону океана, на другом берегу, среди горьких остатков мира, или так же стоят, в тряпье, потерявшиеся, под лучами того же самого безразличного солнца.

Вспомнил: ночь точно такая же, как сейчас; проснулся от непонятного стука; оказалось, это крабы забрались в сковородку с остатками ужина и гремят там костями от стейков. Тлеющие угли, пульсирующие красным на ветру. В небе над головой — мириады звезд. Море сливается вдали с черным горизонтом. Встал, и пошел к воде, и стоял босиком на песке, наблюдая, как светящиеся волны прибоя подкатывают к берегу, разбиваются и уходят назад в темноту. Вернувшись к костру, наклонился и погладил спящую по волосам и подумал, что, будь он Богом, создал бы мир только таким, ничего бы не менял.

Когда он вернулся, мальчик не спал, сидел, до смерти напуганный. Оказывается, звал отца, но, вероятно, недостаточно громко. Отец крепко его обнял:

— Я тебя не слышал. Из-за шума прибоя.

Бросил ветки в костер и раздул его, и они лежали в своих одеялах и смотрели, как языки пламени извиваются на ветру, а потом оба уснули.

Утром опять развел костер, позавтракали, сидели, рассматривали берег. Холодный дождливый пейзаж, мало чем отличающийся от северного. Ни чаек, ни ржанок. Обугленные ненужные предметы, выброшенные на берег или качающиеся в волнах прибоя. Насобирали деревяшек, сложили их в кучу и накрыли полиэтиленом, потом пошли вдоль берега. Отец сказал:

— Ну вот, мы с тобой превратились в прибрежных искателей сокровищ.

— Что это значит?

— Это такие люди, которые ходят вдоль берега и ищут что-нибудь ценное, что принесло море.

— Что именно?

— Разное. Что может пригодиться.

— Как ты думаешь, а мы что-нибудь найдем?

— Не знаю. Надо попробовать.

— Надо попробовать.

Стояли на каменном молу и смотрели в сторону юга. Серая соленая пленка вспухает в каменистой бухточке. Длинная дуга пляжа вдали. Серый вулканический песок. Ветер с моря отдает йодом. Больше никаких запахов. Самим морем ветер не пахнет. На камнях — сохранившийся еще кое-где темный лишайник. Они перешли мол и двинулись дальше. В конце концов дошли до края пляжа и повернули на едва заметную тропинку в дюнах. Шли среди сухих зарослей дикого овса, пока не уткнулись в невысокий холм. Внизу плавно изгибается плохо различимый в низко нависших над берегом рваных облаках пляж, а дальше, наполовину в воде, виднеется завалившийся набок остов парусника. Присели среди пучков сухой травы, долго на него смотрели. Мальчик спросил:

— Что же нам делать?

— Пока что понаблюдаем.

— Я замерз.

— Знаю. Надо спрятаться от ветра.

Усадил мальчика перед собой, закрывая его от ветра. Тихий шелест мертвой травы. Вокруг — серая пустыня. Бесконечное движение океана. Сын спросил:

— Сколько тут будем сидеть?

— Недолго.

— Как ты думаешь, пап, там есть люди?

— Вряд ли.

— Они бы все ушли.

— Наверняка. Следов на песке не видно?

— Нет.

— Еще подождем.

— Я замерз.

Зашагали по загибающемуся дугой пляжу, стараясь держаться поближе к кромке воды, на мокром, но твердом песке. Останавливались, одежда мягко хлопала на ветру. Буи, покрытые серой коростой. Кости ржанок. В полосе прибоя ковровая дорожка из водорослей и бесчисленных рыбьих костей — тысяч, миллионов костей — тянется по берегу до горизонта, словно кривая смерти. Необъятная соленая общая могила. Бессмысленно. Все бессмысленно.

Между носом парусника и краем отмели — футов сто открытого океана. Стояли и рассматривали судно. Футов шестьдесят длиной, вся палуба разворочена. Лежит на глубине десяти-двенадцати футов. Похоже, в свое время оно было оснащено двумя мачтами, но мачты отломились у самого основания, на палубе осталось лишь несколько медных скоб для крепления канатов и часть поручней по краю. Это, да еще стальной обод от руля, торчащий посреди кокпита. Обернулся и стал изучать пляж и дюны вдалеке. Потом вручил револьвер мальчику, и сел на песок, и начал расшнуровывать ботинки.

— Пап, ты что собираешься делать?

— Осмотреть яхту.

— Можно мне с тобой?

— Нет. Ты остаешься.

— Но я хочу с тобой.

— Твое место здесь. И потом, там глубоко.

— А я тебя увижу?

— Да. Я буду время от времени вылезать и проверять, как ты тут. Все ли в порядке.

— Я хочу с тобой.

— Тебе со мной никак нельзя. Ветер унесет одежду. Кто-то ведь должен о ней позаботиться.

Свернул вещи в тугой узел. Боже, до чего же холодно! Наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Сказал:

— Брось волноваться. И не теряй бдительности.

Голый зашел в воду, остановился и, пригоршнями зачерпывая воду, облился. Затем зашагал — брызги во все стороны — и нырнул ласточкой, и поплыл.

Проплыл вдоль борта и развернулся, взрезая воду, задыхаясь от холода. Поручни в средней части почти касались воды. Подтянулся повыше: металл потускнел, изъеден солью, но все же удалось разобрать полустертые золотые буквы. Пахаро де эсперанса, Птица надежды. Тенерифе. Два пустых крана, на которых раньше крепились спасательные шлюпки. Схватился за поручень, и взобрался на борт, и на корточках пополз по наклонной палубе, трясясь от холода. Несколько мотков тросов, сорвавшихся с креплений. Отверстия с лохматыми краями в дереве, откуда с мясом выдраны скобы. Какая-то невиданная сила опустошила всю палубу. Помахал мальчику, но тот не ответил.

Каюта с невысокой покатой крышей и иллюминаторами по бокам. Нагнулся и стер налет сероватой соли со стекла, пытаясь заглянуть внутрь. Ничего не смог разглядеть. Толкнул низко посаженную тиковую дверь. Заперта. Надавил костлявым плечом. Огляделся по сторонам, ища, чем бы ее вскрыть. Не мог унять дрожь, зубы клацают. А что, если вышибить дверь — один удар ногой и… Но поразмыслив, передумал. Схватил себя одной рукой за кисть второй и ударил по двери со всего размаха. Кажется, поддается! Еле-еле. Продолжал биться в дверь: косяк треснул изнутри, и наконец дверь открылась. Широко ее распахнул и по трапу спустился в каюту.

На полу толстым слоем, чуть ли не до уровня первой переборки, лежит мокрая бумага и мусор. Кислый застоявшийся воздух. Холодный и влажный. Сначала решил, что судно разграбили люди, но потом догадался, что это океан постарался. Посреди кают-компании стол красного дерева. Дверцы шкафчиков открыты и болтаются, на всех медных накладках и ручках — зеленый налет. Прошел дальше проверить шкафчики в глубине. Мимо камбуза. По полу рассыпаны кофе и мука, валяются алюминиевые банки с консервами, примерно половина раздавлены, покрыты ржавчиной. Гальюн с металлическим унитазом и раковиной. Слабый свет проникает сквозь верхний ряд иллюминаторов. Повсюду разбросаны инструменты. В луже покачивается спасательный жилет.

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая